О том, какой смысл вождь вкладывал в эту свою формулу, лучше всего скажет такой ходивший в те времена анекдот. Вызывает как-то товарищ Сталин верного своего пса Лаврентия и говорит:
— Скажи, Лаврентий, ты не боишься, что народ у нас может выйти из повиновения?
— Да ну что вы, Иосиф Виссарионович, — отвечает Лаврентий.
— А вот у меня есть такое опасение, — задумчиво говорит вождь.
— Нет, — смеется Лаврентий. — Я в нашем народе уверен.
— А в интеллигенции?
— В интеллигенции — тем более. Хотите, сделаем такой эксперимент: объявим, что с завтрашнего дня на Красной площади будет проводиться ежедневная порка всего населения.
— Да ты что, Лаврентий! Ведь это же вызовет бунт. Может быть, даже революцию…
— А вот увидите! — говорит Лаврентий.
В общем, уговорил, подлец. Объявили.
На следующее утро стоят они у окна сталинского кремлевского кабинета и видят, как приближается к Красной площади какая-то толпа — с флагами, транспарантами, лозунгами.
— Ну вот, — оборачивается Сталин к Лаврентию. — Что я тебе говорил? Сперва демонстрация, потом бунт, а там и революция. Так ведь и мы начинали. Доигрался ты со своими экспериментами.
— Не торопитесь с выводами, Иосиф Виссарионович, — говорит Лаврентий. — Пусть подойдут поближе.
Колонна демонстрантов приближается, и все отчетливее становятся видны буквы на плакатах и транспарантах. И вот уже можно прочесть, что написано на первом транспаранте. И вождь читает: «МЫ, ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЕ ЧЛЕНЫ АКАДЕМИИ НАУК СССР, ТРЕБУЕМ, ЧТОБЫ НАС ВЫПОРОЛИ ПЕРВЫМИ!»
Но на этот раз дело стало развиваться не по анекдоту,
Произошла заминка.
Один ли Эренбург отказался подписать «Письмо в редакцию» или нашлись еще два-три строптивца — точно сказать нельзя. (В «Источнике», где было опубликовано НЕ ТО ПИСЬМО, к тексту его было сделано такое примечание: «По некоторым сведениям, наряду с И.Г. Эренбургом отказались подписать письмо генерал Я.К. Крейзер и певец М.О. Рейзен».)
Что же касается Эренбурга, тут — не слух, не версия. Как говорится, «это не факт, это действительно было».
* * *
Дотошный историк Костырченко, много сил потративший на разоблачение «депортационного мифа», попутно, вскользь, мимоходом разоблачил еще и этот, связанный с именем Эренбурга.
Оказывается, тот факт, что Эренбург так и не поставил свою подпись под тем роковым письмом, — тоже не более чем миф. Красивая легенда.
Сомнения писателя дошли до всесильного адресата, который тем не менее не позволил ему уклониться от исполнения номенклатурного долга. Так под обращением наряду с прочими появился и автограф Эренбурга.
На подписном листе к обращению в редакцию «Правды» (РГАНИ — фонд 5. Оп. 25 — Д. 504. — Л. 177–179) имеются также оригинальные автографы С.Я. Маршака, B.C. Гроссмана, М.О. Рейзена, М.И. Ромма, Л.Д. Ландау, И. О. Дунаевского и многих других видных деятелей еврейского происхождения.
Тайная политика Сталина. С. 681.
Несмотря на все эти скрупулезно точные и потому, казалось бы, неопровержимые указания на номера архивных фондов, описей и листов, в подлинность этих документальных свидетельств я не поверил. И решил дли себя, что не поверю до тех пор, пока не увижу пресловутый эренбурговский «автограф» собственными глазами.
Однако поверить — вернее, признать несомненность самого факта — пришлось.
Начать с того, что его подтвердил (сперва в разговоре со мной, а потом и в той своей работе, на которую я уже ссылался) Борис Фрезинский:
А.Я. Савич, вдова ближайшего друга О.Г. Савича, рассказывала мне, что, когда в те самые февральские дни 1953 г. они были в московской квартире Эренбургов, И.Г. срочно вызвали в «Правду». Уезжая, он сказал Савичам: «Не уходите», и они остались ждать его возвращения. Эренбург вернулся поздно и совершенно подавленный. Он сказал, вытирая лоб (что делал всегда в минуты сильных переживаний): «Случилось самое страшное — я подписал…» Рассказав это, А.Я. Савич поняла, что я ее рассказу не поверил. Зная черновики письма Эренбурга Сталину, я действительно не мог принять этого рассказа А.Я. Савич и потом даже не включил его в беловую запись ее воспоминаний. «Боря, вы мне не верите? — печально спросила А.Я. Савич. — Я помню это, как сейчас». Лишь теперь, когда стало известно, что Эренбург подписал второй, существенно отличный от первого, вариант коллективного письма, я понимаю, что письмо Эренбурга Сталину и рассказанное Алей Яковлевной не противоречат друг другу, и мне грустно, что я уже не могу сообщить ей об этом… Это письмо подписали и те, про кого существует устойчивый слух, что первое письмо они не подписывали, — Рейзен, Крейзер, Ерусалимский.
Б.Я. Фрезинский.
Власть и деятели советской культуры. —
проблема адекватного анализа
(Илья Эренбург в реальности и в новой книге
о тайной сталинской политике).
Исторические записки, № 5 (123). М., 2002. С. 312.
На самом деле, как оказалось, все было не совсем так.
Три года спустя, после того как автор этого умозаключения увидел оба варианта «обращения» своими глазами и внимательно их проанализировал, он вынужден был слегка его скорректировать.
…Должен признать: мое прежнее утверждение — что Эренбург подписал вторую редакцию, а никак не первую — было неверным, сделанным до того, как я смог увидеть хранящиеся в РГАНИ документы. Они убедили меня в том, что подпись Эренбурга стоит под первой редакцией «обращения»… Несомненно убедительными можно считать факт передачи письма Сталину через Шепилова и то, что через несколько дней Эренбургу позвонил Маленков и пригласил его на Старую площадь, где беседовал с ним в присутствии Кагановича и в ходе беседы передал решение Сталина о необходимости подписи Эренбурга под «обращением»… Именно подпись под первой редакцией, поставленная после этого Эренбургом, объясняет его подавленное состояние, о котором мне рассказывала А.Я. Савич, видевшая писателя, когда он вернулся домой в тот день. Эренбург мог подумать, что его письмо не сработало, что Сталин к его аргументам не прислушался. Между тем последующие события говорят о том, что Сталин продолжал думать об этом письме, причем нараставшие за рубежом протесты в связи с «делом врачей» подтверждали правильность доводов Эренбурга. В итоге Сталин пришел к выводу, что топорный текст первой редакции «обращения» политически преждевременен, и дал указание подготовить другую, существенно иную, «мягкую», редакцию «обращения» евреев в «Правду». Возможно, он сам и надиктовал Шепилову ключевые фразы.
(Борис Фрезинский. История.
Книга о пятнадцати годах
сталинского госантисемитизма
и еще раз о событиях начала 1953 года.
«Народ Книги в мире книг», № 60).
Верный своим принципам и своей натуре, вождь все-таки дал ему понять, что нечего валять дурака: выделиться наособицу из общего списка он не позволит никому. (Не позволил, как мы уже знаем, даже Кагановичу.)
Не знаю, как Каганович, но Эренбург, подписав «обращение», конечно, чувствовал себя опоганенным. Но теперь он, по крайней мере, мог быть уверен, что сделал все, что было в его силах, чтобы остановить безумие.
ВДРУГ ВСПОМНИЛОСЬ
Боря Слуцкий однажды спросил меня (он любил задавать такие неожиданные «провокационные» вопросы):
— Как, по-вашему, кто правильнее прожил свою жизнь: Эренбург или Паустовский?
Я ответил, не задумываясь:
— Конечно, Паустовский.
— Почему?
— Не выгрался в эту грязную игру, был дальше от власти. Не приходилось врать, изворачиваться, кривить душой.
