Магнитофон у нас старый, хрипов в нем больше, чем самой музыки, но на это никто не обращает внимания. Уже привыкли.

Здесь ко всему привыкают. К музыке с хрипами, к крикам и стонам, к грязи вперемешку с кровью, к смерти. Здесь очень быстро меняется мировоззрение — еще вчера он был благородным и честным, а сегодня уже забыл про эти понятия. Абстрагировался.

Толян пришел месяц назад вместе со своим братом, которого Владом звали… оба на гитарах играли — гитара-то у нас в части есть, только на ней никто играть не умел, так, бренчали, вид делали… А Толян и Влад хорошо играли. По очереди. Цоя, Бутусова, Шевчука… даже Кобейна исполняли по вечерам.

А несколько дней назад нарвался Влад на шакала-артефактника. Мы его когда нашли, даже не сразу догадались, что эта окровавленная мешанина из костей и мяса раньше была тем самым Владом, который в один из вечеров пообещал, что напишет песню про нашу часть. Только по сломанному мечу с гравировкой, да по кольцу догадались, которое с пальца снять невозможно было — кольцо это модифицированное ему когда-то Толян подарил, еще в мирной жизни.

Мы даже Толяну не говорили ничего — он по нашим лицам понял, когда мы в блиндаж вернулись. Витек, замкомвзвода нашего, не говоря ни слова, достал из заначки два пузыря, Толяну полный граненый стакан налил… и нам. Выпили мы молча, не чокаясь… и не стало больше с нами Толяна. Осталась только молчаливая тень его с пустым взглядом. Не протянет он долго. Еще день-два — и сорвет у него планку, а тогда он с одним своим топором наперевес кинется в кровавый на шакала какого-нибудь… и всё. Еще на один труп с переломанными костями станет больше.

А мы… мы привыкли к этому.

Макс… я помню, как полгода назад, когда он пришел к нам в часть, он чуть ли не каждый день попадал на хамелеонов — и кричал, возмущался, требовал правосудия… потом привык.

Через пару месяцев он покинул наш взвод и сейчас он один из самых известных шакалов Кэпитала. Влезает в бои даже против наших, ему плевать на тех, кого он убивает и калечит. Он привык к этому.

Мы тоже привыкли.

Правда войны.

Это только на мониторе всё выглядит красиво и уютно — сидя в удобном кресле, смотришь на жидкокристаллический монитор, лениво водишь мышкой по экрану, выбирая, куда ударить противника, общаешься с напарниками и врагами, отсылая друг другу смайлики улыбок… А здесь, внутри, здесь всё по-другому.

Здесь не до улыбок, здесь сил не хватает даже на проклятия и оскорбления — когда стоишь один на один с шакалом, когда счет идет на секунды, а наемника все нет и нет — тогда не думаешь о том, как бы повеселее подъебнуть противника, а думаешь, глядя на молот противника, о том, что если наемник не успеет, то эта тяжеленная дура размозжит тебе череп и мозги разлетятся во все стороны. И очень хреновое при этом ощущение… не тошноты, нет… просто все опускается до того места, которое писаки из газет заменяют на [ВЦ], и руки покрываются холодной испариной, а губы почему-то становятся сухими, словно в Санде в жаркий полдень.

Наемники чувствуют себя спокойно — им не за что волноваться. Впрочем, наемники — это отдельная тема. Я расскажу.

Глава 2.

История наемника.

Я до сих пор помню Жеку Кабана, молодого парнишку из Израиля, полноформатчика-наемника, всегда готового прийти на помощь и не заламывающего за свои услуги астрономические цены. Много моих друзей, да и я сам, до сих пор живы лишь благодаря ему. А он…

В тот день несколько наших сидели в замесе против шакала в полном обвесе. Четверо человек с одними мечами и топорами затянули бой на два с половиной часа — по странному стечению обстоятельств ни одного наемника найти не могли. Впрочем, теперь я понимаю, почему они в тот момент вдруг все «были заняты»… тогда это всем показалось всего лишь случайностью.

Шакал, как мне потом рассказали, наглый был. Чат не отключал, советовал всем помолиться перед смертью, обещал передать приветы родным и близким.

Глумился, сука.

Кабан прыгнул на последних минутах, когда у каждого из бойцов жизней оставалось всего на один удар. Только один бой закончил, даже восстановиться толком не успел — потому что времени в обрез было — и сразу к ним.

Прыгнул с четырьмя огненными эльками. Шакалу ловить нечего тут, исход боя вроде решен… только через двадцать минут в бой против Кабана вмешался дилер.

Здесь есть два вида дилеров. Одних чаще называют барыгами — мы покупаем у них траву и порошок, когда не видим других способов снять стрессы. Других так и называем — дилеры. Они — олигархи войны. Им плевать, кому и что продавать, их интересуют только деньги. Фактически они — вне закона. Точнее, над законом. Полные комплекты артов, всевозможные абилки и неограниченные возможности. Их не так много и между собой они соблюдают нейтралитет.

Кто ж знал, что шакал оказался другом одного из них. Поэтому и не рисковал никто из наемников лезть на защиту. Только вот Кабан рискнул.

Может, он знал и понадеялся на то, что дилер не станет вставать на защиту шакала… может, и не догадывался об этом. Мы никогда это уже не узнаем.

Доподлинно известно только то, что Жека дилеру в приват высказал всё, что о нем думает. И, видно, от чистого сердца сказал — молчанкой дело не закончилось.

Через полчаса после боя искалеченный Жека был заблокирован.

Новость о том, что заблокирован Кабан, облетела весь город. Друг и земляк Кабана, Мефасик, попытался было что-то сделать для разблокировки и ему ясно дали понять, что Кабан разблокирован не будет, а если кто-то рыпнется, кровавое получит не только смельчак, но и все, кто состоит в его клане. На этом все и закончилось.

Зачем это было нужно дилеру? Зачем он вмешивался в этот бой? Для того, чтобы лишний раз показать свое превосходство? Поддержать друга-шакала? Я не знаю.

Много позже ко мне пришел Мефасик. В умат пьяный, едва выговаривая слова, он отдал мне небольшой пакет, в котором лежали листы с текстом.

Последнее слово Кабана. Вся его жизнь, только с обратной стороны. Не с той, с которой привыкли ее видеть мы. Почитайте. Поймите.

Попробуйте понять.

Глава 2 (продолжение)

Исповедь наемника

Наёмники. Их ненавидят и презирают. Их ждут и умоляют. Их боятся и оскорбляют.

Не многие знают, что значит быть настоящим наёмником. Что значит убивать за деньги. Впрочем, боец, избравший путь наёмника, сначала должен убить не человека, он должен убить свою жалость, свои эмоции. А потом закопать свою совесть где-нибудь подальше от лагеря. И поглубже.

Ты точно можешь сказать, что ты настоящий наёмник, лишь когда ты научишься презирать чужие жизни и в первую очередь жизнь свою. Но свою жизнь ты должен презирать только за деньги.

Мне почти каждую ночь снится лицо той девушки. У неё были красивые карие глаза. Она умоляла меня спасти её. Но я знал, что у неё нет ни гроша за душой, у неё не было даже друзей в этом городе. Так она и умерла, с мольбой в глазах, под молотом шакала который смотрел на меня и ухмылялся. А я молча курил, я не был похож на человека. Скорее я был похож на тех огненных тварей, бездушных и бессловесных, которые стояли у меня за спиной. Позже я убивал много, безоружных, умирающих. Но мне никто из них не снился. Никогда.

Мне до сих пор снятся её карие глаза. Я уже привык к этому.

В наёмники идут все, кому не лень. Кто-то идёт за азартом, кто то за славой. Здесь у наёмников нет правил, нет единого кодекса чести. Каждый решает для себя всё сам. Каждый решает, сколько стоит его жизнь и в каком бою её стоит потерять.