Атлантики; это имя давалось и другим племенам которые бродили среди рек и лесов у берегов Северного моря. Даже в эпоху Цезаря в греко-римском мире еще помнили об отдаленных временах, когда имя лигуров распространялось по всей Галлии».
Д'Арбуа де Жюбенвиль помещал их на Крайнем Западе, в местах, где родился янтарь, на Балтике, а также в «Алебионе», то есть на Британских островах.
И если — тоже по Жюлиану — эти люди не были похожи друг на друга, они, тем не менее, являлись элементами единства, которое этот же автор усматривал в языке: и эти люди с одним языком, одного или разных этнических происхождении, населяли весь Запад:
«В Италии, в Испании, на равнинах и в горах Германии, на островах Средиземного моря и Океана, так же, как и в Галлии, они оставили, словно следы, названия водных источников и гор. В Испании и в Великобритании есть «Jives», омонимы французских источников; «Jouro» — то нее, что итальянское «Joires»; французская Сена, Секвана, обозначает то же, что Jucar (Хукар) на юге Пиренеев. Земля Ирландии и соседнего большого острова изобилует названиями, пришедшими из языка лигуров: я полагаю, что это бьы язык тех «рожденных на острове» Британии, которых галлы оттеснили в глубь острова и которых еще знал Цезарь…
«У самых древних было весьма точное представление о периоде, когда лигуры занимали весь Запад… Им принадлежала Корсика. Они спустились до Сицилии, о них говорили в Испании… Их следы обнаруживаются недалеко от Кадиса, и болота, через которые протекают воды Гвадалквивира, некогда назывались «Лигурийским озером.
Забрав земли у лигуров, — продолжает Жголиан, — галлы получили и плоды этих земель, и их богов: после них ни римляне, ни варвары, ни христиане так и не искоренили за много веков духов гор и источников, духов — охранителей места».
Трудно представить себе, каковы были лигуры в догалльские времена, когда Геракл победил их во время своего похода.
У нас нет о них ничего, кроме свидетельств древних, с начала христианской эры, и только о тех, которые жили в Средиземноморье, на берегах того самого «Лигурийского моря», которое превратилось сохранив след в своем имени, в Лионский залив. И прошло уже не меньше полутора тысяч лет с тех пор, как те, кого мы сегодня называем галлами, захватили их и смешались с ними.
По описанию Жюлиана, который изучил все эти сообщения древних, лигуры были невысокого роста, крепкие, с очень гибкими конечностями «Усталость никогда не одолевала лигура. Говорят, что по силе они равнялись большим диким зверям Они были превосходными пешеходами, и в ходьбе и в беге, в выносливости и в скорости у лигуров не было соперников в странах Средиземноморья.
Они были искусными охотниками и пользовались оружием, которое требует исключительной ловкости и хорошей физической формы, — пращой Когда птицы пролетали над группой лигурийских охотников, каждая праща выбирала свою жертву, и ни одна не промахивалась» (Заметим, что в описании армии атлантов Платон уделил много места воинам с пращой. Это оружие было совсем неизвестно грекам).
«Древние считали их ворами и грабителями, похищавшими скот, убивающими чужеземцев и, возможно, поедавшими человеческое мясо». (Следует помнить, что все это сообщали латинские авторы).
«Лигуры очень много и тяжело трудились. Одни целый день, вооружась тяжелыми топорами, рубили могучие деревья в горах. Другие, склонившись к земле, дробили каменистую почву, чтобы создать участки, пригодные для возделывания. (Не занимаются ли и теперь здесь земледелием среди каменистых стенок и каменистой почвы?). Третьи преследовали диких зверей.
И, наконец, самые отважные, погрузившись на суда, самые простые, подобные плотам, сделанные, возможно, из выдолбленных стволов деревьев, отправлялись в море, не ведая опасности и не ожидая помощи, чтобы в дальних водах добыть рыбу, на которую были скупы их реки.
Главной чертой, отличавшей в те древние времена лигуров с Океана, была исключительная скорость их передвижения. Лигуры с берегов Манша и Северного моря производили на купцов из Кадиса впечатление дерзких мореходов, направлявших свои кожаные суда в самую середину свирепых бурь.
Это мужество и любовь к независимости были связаны с исключительным поклонением родной земле. Среди всех народов античности нет другого, который был бы менее подвижен. Ни одно нашествие, ни одна завоевательная экспедиция не начались с этой земли».
Это важно, поскольку, раз речь не идет о расе завоевателей, это значит, что на Западе они не были потомками войска захватчиков Речь идет об «автохтонах», местных уроженцах, а не «пришельцах извне» Поскольку в легенде говорится о сопротивлении, оказанном Гераклу лигурами в неолитические времена, все это похоже на правду. Описывается тот же народ, о котором рассказывали древние тысячи лет спустя.
Жюлиан добавляет, опираясь на свидетельства древних:
«Когда они ищут приключений где-то далеко, то исключительно на море, а ремесло рыбака и морехода не противоречит горячей любви к балкам и порогу родной хижины. Если враг сгоняет лигура с его родной земли, он возвращается туда при первой же возможности». (По Авиену)
Жюлиан задается вопросом:
«Чем больше изучаешь мир лигуров, тем более определяющей кажется роль моря. И я спрашиваю себя, не были ли их язык, их единство и некоторые обычаи созданы нацией мореходов, и каждый раз я думаю прежде всего о народах Северного моря, о заселении Европы в доисторические времена, аналогичном миграциям в эпоху норманнов».
И если не для них, то для их «просветителей» это было так!
«Они не были художниками, — говорит Жюлиан, который придерживается сентиментальной художественной концепции своего времени, — но при обработке материалов обнаруживали остроту глаза, точность движений и стойкость в физическом напряжении».
Это исключительно важно! Спрашивается, откуда же пришла эта чисто западная традиция, которая в своих монументальных воплощениях избежала подражания Риму, несмотря на Марсель и путешественников-греков, и которая, став христианской и испытав давление варваров — визиготов, бургондов или франков, — лишь нехотя приняла восточные образцы, чтобы дать первый всплеск — романский стиль, еще несущий отпечаток подражания заморским образцам, а потом — апофеоз готики, не имеющей, кажется, никакого источника, никакого образца. Это было не что иное, как приспособленная к новым временам и обрядам давняя традиция лигуров…
Снова обратимся к Жюлиану:
«На первый взгляд, обитатели Галлии в столетия, предшествовавшие 600 году, кажутся прежде всего обработчиками камня. Именно из камня сделаны основные предметы, сохранившиеся от тех времен: кремневые наконечники стрел и копий — оружие незапамятных времен, от которого человек никогда не мог отказаться; мегалитические постройки из грубо обтесанных каменных блоков и плит и, наконец, топоры из отполированного камня.
Именно последние свидетельствуют о степени развития производства, требовавшего очень большого терпения и фантазии. Чтобы изготовлять эти мощные инструменты, способные рубить твердые стволы деревьев… с гладкой, словно стеклянной, поверхностью и с лезвием острым, словно из металла, нужно было тщательно выбирать камни, наиболее прочные и лучше поддающиеся полировке, подходящей формы, которые можно было и обкатывать, и шлифовать. Таким образом, люди должны были иметь точные знания о свойствах местных горных пород»
Чувствуется, что, если бы Жюлиан не был выпускником Коллеж де Франс,[11] он бы решился употребить слово «посвящение». Именно о посвящении в законы материи идет здесь речь.
«Также и самые большие менгиры и дольмены обнаруживают чудеса механики. Даже если большинство этих блоков были взяты недалеко от места постройки, их нужно было отделить, притащить, поднять, установить на место и закрепить; некоторые весили по 250 тонн, иные и больше, а отдельные камни, причем из самых тяжелых, нужно было доставить за семь-восемь лье» (250 км для некоторых мегалитов Стоунхенджа).
