— Влюбилась наша посестрима, — говорила Степанида Дымова, — а Поток‑то Соколину любит, вот что теперь делать?! А тут еще шрамы эти! Вот бы вывести их как‑нибудь! Помнится, вы там, у нас… говорили с Василисой Гордеевной про траву попутник, которая шрамы сводит, может, поищешь? Для Соколины‑то нашел травы, какие надо, чтоб разделить ее со Змеем, а для посестримы не стараешься… Ладно, присушку не хочешь делать, чтоб полюбил ее Поток, так давай попутник поищем…

— Да не знаю я, как он выглядит! — сердился Ваня.

Ребята шли по‑за Деревней, собирая чернику. Не в первый уж раз обсуждали они эту тему. Девочке очень хотелось устроить счастье посестримы, а Ваня, испытавший действие присушки на собственной шкуре, уверял, что приворот — дело очень опасное, не известно, чем обернется, как для той, так и для другой стороны… Ну а шрамы… Что шрамы?! Златыгорка что без них была хороша, что с ними, да и Потоку‑то наплевать на них, ежели полюбит кузнец — дак на шрамы‑то и не поглядит. Но девочка настаивала на своем. Дескать, мало, что ли, перенесла посестрима, ей сейчас только несчастной любви не хватает! А шрамы, де, лишают девушку уверенности в себе, а без уверенности кто ж ее полюбит… Ваня только глаза таращил, удивляясь таким рассуждениям.

Тут они увидели пастушонка, стадо мирно паслось, а Смеян полеживал по своей привычке на травке да в рожок наигрывал. Издали еще стал спрашивать, опять, де, что ли, травы ищете, кого‑то разделить хотите, дак ведь вроде уж разделили Соколину‑то со Змеем? Стеша и ляпнула, что думала, попутник, де, мы ищем, и не затем вовсе! А Смеян тут и говорит, знаю, де, я эту траву! Все наши знают. Хотите, сыщу вам ее? Стеша закивала, конечно, де, хотим, как не хотим! Некоторые‑то вот никак не могут ее найти — ни там, ни тут, ни на одном пути попутник им не попадается! Ваня хмыкнул. А Смеян, пощелкивая бичом, погнал свое стадо дальше, оглянулся и крикнул, ждите, де, обязательно добуду попутник!

— Да–да, — закивал досадливо Ваня, а после Стеше: — Жди, после дождичка в четверг получишь траву свою. Ребята принесли полно лукошко ягод, бабушка похвалила их и принялась рассказывать, что кто‑то, де, повадился потравы делать на пшеничных полях, топчет, ломает пашеничку да зерна–те лущит… Да не у кого‑нибудь, а у самого Колыбана! Его нивы–те сразу узнаешь, — с завистью говорила старуха, — широкие да раздольные, а пашеничка там самый смак! Небось, Змейко это Соколинин, — перешла на шепот бабушка Торопа, — прилетает мстить за то, что разделили его с девушкой. Небось, наведался как‑нибудь ночью к башенке‑то, — это уж беспременно, — а от Соколины теперь за версту несет злыми травами!.. Улетел, небось, несолоно хлебавши. Дак он теперь со злости‑то и не то еще сделает: вот помяните мое слово — подпалит урожай! Да и не у одного Колыбана загорится, а у всех…

— А вы не каркайте! — рассердилась десантница. Ване тоже стало не по себе — а вдруг вправду подпалит, и вся Деревня с голоду помрет… А кто будет виноват?.. Вот ведь ввязались — хоть и не по своей воле, да…

Тут оказалось, что весь этот рассказ только вступление, подводила бабушка Торопа к тому, что требует, де, их Колыбан к себе. Мальчик с девочкой переглянулись. Завернули в кузню за Златыгоркой, а Березай с хортом и Торопой без задержки отправились на Колыбаново подворье.

Как ребята и предполагали, старик велел хитромудрым гостям, которые не только разделили его дочь со Змеем, но оживили также растерзанную Мохнату Кочку, выследить того, кто мнет–ломает его пашеничку, вновь обещал хорошее вознаграждение, а ежели, дескать, поймаете нарушителя, кто бы он ни был, тогда награда возрастет вдвое. И опять дал понять, что отказа не потерпит… Ну и, конечно, дескать, на любую помощь с его стороны они могут рассчитывать. Что тут будешь делать!..

Степанида Дымова подумала–подумала, после стукнула себя по лбу и сказала:

— Капкан нужен! Только очень большой! Поток со Златыгоркой скуют. Поставим его на дно ямы. Провалится — и как раз в капкан угодит. Не улети–ит!

Ваня вынужден был согласиться, что придумано неплохо.

Златыгорка, получив задание, отправилась в кузню. А ребята, высмотрев, как располагаются круги, рассчитали место — по всему тут и должна быть очередная потрава. Колыбан выделил землекопов, которые по указке ребят вырыли глубоченную яму. Поскольку Колыбановы караульщики днем никого не устерегли, а ночью сторожить пшеницу опасались, решено было идти в караул ночью. К вечеру как раз и посестрима с Потоком выполнили заказ, капкан вышел знатный, землекопы‑то вшестером поднять не могли, Поток, правда, подымал — но на пару со Златыгоркой… На веревках опустили капканище на дно, покрыли яму хрупким кустарником, сверху уложили вырезанный вместе с рослой пшеницей дерн. Неподалеку от ловушки стоял овин[52], там и решили караульщики схорониться.

А пока домой отправились поесть перед очередной бессонной ночью, приходят — а у ворот их Смеян дожидается, похлопывает себя по сумке, дескать, здесь травка‑то… Вывернул охапку Стеше в подставленный платок. Трава оказалась Ване не известная, стебель извилистый, вьющееся растение‑то, немного на повитель похоже, запах горьковатый… Стеша обрадовалась, а как, де, ее применять?

— Да очень просто, — пастушок‑то отвечает, — бают, натрешься попутником, дак все вереды[53] исчезнут, и ранки затянутся, и конопушки сойдут… Во как!

Услыхав про конопушки, Степанида Дымова чуть не подскочила: ах, даже та–ак?! — гуторит. Ваня‑то вслед ей орет, погоди, де, ведь проверить надо, что за трава… А та не слышит. Забежала в избу, достала зеркальце из своего рюкзака — и давай лицо натирать… Сейчас, де, испытания проведем! А и Златыгорка не отстает, скорее раздевается, листьями дерет себя по шрамам‑то, а на Ваню, попытавшегося войти в избу, взбалмошные бабы наорали, куда, де, — мы раздетые… Вот ведь!

И вышел этот попутник им боком — перекрыл путь в ночной караул. Вскоре визжать принялись посестримы‑то, Ваня забегает в дом: сам чуть не заорал. Девицы‑то как стенки стоят, с которых обои старые ободрали, только не до конца еще, кожа висит на той и другой клочьями. И больно, де, ужасно. Как будто в горниле, де, побывали. Куда уж тут идти… Терпеливая Златыгорка, может, и пошла бы — да не хотела в таком виде на глаза Потоку показываться. Не стал Ваня разочаровывать девушку, не сказал, что отверг предложение кузнеца пойти с ними. Всё‑таки небольшое сомнение насчет сути Потока оставалось — а ну как он всё‑таки Змей и есть… Если издали появится чудище — это одно, а если человек, рядом с тобой дежурящий в карауле, вдруг обратится в Змея — это совсем другое… Лешачонка, который не вовремя какое‑нибудь «бобо» может ввернуть, тоже не стал с собой брать.

Так вот и вышло, что Ваня Житный в карауле один оказался. Страшно — а что делать! Мальчик решился только наблюдать. И если затея с ловчей ямой не сработает, ни в коем случае ни в какую драку не ввязываться, не геройствовать, Змея (или кобылицу) не ловить.

Лежал — и в приоткрытую дверь овина вглядывался: чернота одна, и луна, и звездочки — все попрятались за тучами. Не видно ни зги. Только слышно, как колосья шуршат на ветру, вроде жалуются, вроде плачут. Долго ли, коротко ли наблюдал мальчик за пустой темнотой — неизвестно, стал носом поклевывать… На этот случай была у него булавка припасена, уколол себя в руку — очнулся. Дважды пришлось пустить в ход острую будилку, а потом закемарил Ваня так, что даже сон увидал: будто в яму угодила кукла Леля, лежит в капкане и с выражением читает детсадовский стишок:

Проснулся оттого, что плач и вправду слышался! Или это колосья шумят? Нет, вроде стоны… Неужто проспал он всё: и в яму кто‑то угодил? И вдруг рев раздался!