— Чик! Бобо! Кловь! — но не сказал ведь, что Златыгорка мертвая — плохая.

А жаворлёночек чивиликает, молодец, де, лешак! И посылает всех искать Златыгоркино распластанное тело, дескать, чтобы до кусочка всё подобрали. И разбрелись все по полю собирать страшный урожай. Плакали да несли. Кровавыми слезами умывались. Без животных‑то ничего бы не вышло: Забой‑то выжлоком[49] оказался — гончим, охотничьим псом, найдет да несет. Жаворлёночек сверху высматривает. Бурушка в траве выглядывает. Девочке досталось выкладывать из кусков целое тело. На обрывистом берегу собирала страшны пазлы в одну картину. Не кричала, что болше‑то не может, обратилась в каменную деву, только руки свое делали. Вязали жилу с жилою, сухожилие с сухожилием, косточки складывали по своим местам. Не хватало печени, сердца, да левой руки по локоть, да правой ноги по колено. Жаворонок на дубу увидал черную печень, Ваня забрался на дерево, снял ее с сучка. К реке спустились, большие грабли взяли у мельников, стали в заводи искать, вылавливать недостающие части целого. Кунью шапочку нашли, всю намокшую. Забой–выжлок заплыл на середину водотечи, схватил сердце в зубы — и принес на берег. А руку да ногу до самого вечера искали — так и не нашли.

Вот и собрали посестриму, как сумели… Положили на правое плечо мертвого соловушку. Что теперь‑то? — смотрят вопросительно на жаворлёночка. Погодите, де, слетаю, погляжу ворон, весть пустопёрым снесу… Мальчик с девочкой переглядываются: не сошла ли птица с ума?

А они‑то ее слушались, выполняли страшное задание. А та велит им спрятаться, дескать, когда вороны рассядутся на кровавый пир, дак не провороньте — хватайте, де, воронёнка, и шею ему на сторону.

Стали ждать — да не того дождались. Из Деревни прибежала девушка, встречавшая их когда‑то с караваем, красавица Дена — Ваня видел ее на Колыбановом дворе. Руками машет, подолом трясет, вот, дескать, радость‑то!

Растерзанную увидала — и замерла.

— Чего надо? — Ваня‑то ей. Девушка смутилась, но, кося глазами на страшный предмет, передала, что ей дядя Колыбан велел. Дескать, ведь разделили вы Соколину‑то со Змеем, случилось небывалое: согласилась сестрица выйти взамуж! В день рождения, де, Соколины устроят состязания — и победителю девушка и достанется! Доскочить, дескать, надо состязальщикам до башенного окошечка да снять кольцо с ее белой ручушки. Все желающие в состязаниях‑то примут участие, и вы тоже, де, можете — кивает на Ваню с Березаем. В другое‑то время мальчик бы посмеялся: хороши из них с лешачонком женихи: одному одиннадцать, другому два года, — а сейчас не стал. — Всё, де? — Нет, — отвечает девушка, — дядя приготовил для вас награду: полный ларец золотых монет. — Всё?! — Ваня спрашивает, а девушка‑то не поняла, нет, дескать, еще ларец серебряных.

— Всё теперь? — Ваня тон повысил.

— Всё–о, — девушка‑то отвечает.

— Тогда иди!

Убежала огорченная вестница в одну сторону, а мальчик с девочкой — в другую помчались, прятаться в высокой траве. Бурушка‑то рядом пасется. А Березай с выжлоком наизготовке сидят в калиновых зарослях.

И вот прилетела стая воронов, расселась на Златыгоркином теле, как у себя дома, переругиваются меж собой, кому глаза девушки выклевывать, а жаворонок на калиновой изогнутой веточке сидит, насторожился. Вон и вороненок на девичий пупок опускается…

— Ату! — закричал Березай: хорт стремглав выскочил из кустов — и схватил вороненка поперек туловища. Остальная‑то стая успела в воздух порскнуть, крыла сверху выжлока по–вороньи. А как выбежали остальные из зарослей, тут и им досталось. Налетели вороны — пытаясь отбить вороненка. Ваня подскочил к хорту и без жалости скрутил черному птенцу шею. Вороны‑то заплакали, почто, дескать, так немилостиво загубили дитёку, что мы, дескать, вам сделали, девушка‑то всё равно ни на что ведь больше не годится… А Ваня подошел и на левое плечо Златыгоркино положил черную птицу.

И жаворлёночек тут зачивиликал, о чем тайно мечталось: летите, дескать, за живой да мертвой водой, и своего вернете на белый свет, и наших… Девочка с мальчиком переглянулись промеж собой: неужто правда?! Нет, не бывает такого…

Седой ворон прокаркал, дескать, ведь путь‑то туда нелегкий, нелегкий да неблизкий…

— Не прибедняйтесь! — ворчит жаворонок. — Чем раньше полетите, тем раньше воротитесь!

Вороны сгрудились над мертвыми, дескать, хорошенько сторожите‑то, стервятников да волков отгоняйте, а мы уж за ночь попытаемся обернуться.

— Сами знаем! — кричит тут десантница, впервые вступившая в диалог с птицами. — Летите уж… Стая, хлопая черными крыльями, взмыла в небо — и скрылась из глаз.

Сели вокруг посестримы с четырех сторон: с левой — жаворлёночек верхом на хорте, промеж ушей пса поместился, с правой — лешак, в головах — мальчик, в ногах — девочка. Как стемнело, развели костер. То блики от костра, то тень от дыма падают на страшное лицо Златыгорки — и кажется, что улыбается девушка, глаза пытается открыть… Глянут: нет, всё по–прежнему, лежит, не двигается собранная по частям.

Всю ночь сторожили посестриму, глаз не сомкнули. Вот и первый петух закукарекал в Деревне… Вдруг какой‑то шум раздался со стороны ночи: неужто волки! Вот перешел он в топот… Стадо каких‑то страшных зверей?.. Или это Змей?! Двуногие вскочили, оружие наизготовку: девочка лук натянула, мальчик кинжал свой вытащил, лешак дубину поднял. Жаворонок в воздух взмыл, хорт зубы оскалил, а Бурушка вдруг заржал тихонько… А из темноты ответное ржанье донеслось. И вот в свете костра показался всадник. Соскочил он с коня на землю, повернулся лицом — да это Поток…

Обрадовался почему‑то, стал рассказывать, я, дескать, после того, как мы по домам‑то разошлись после путешествия‑то по Змееву ходу, сразу отправился в горы хорошую руду искать, да, дескать, не проехал и половины пути, конь на левую ногу стал спотыкаться, да сердце чего‑то защемило, беду, что ли, почуяло — вот и решил вернуться… А вы чего, де, тут?.. Они стоят, молчат. А Поток, говоря‑то, всё высматривал, что там за их спинами на сырой земле лежит… Обошел стоящих — и увидел! Отшатнулся. Они‑то уж почти привыкли. Кто, де, это сделал?! Тут они ему и сказали, кто…

Не поверил. Чурило, дескать, конечно, горяч, ему и слова нельзя в перекос сказать; ему, де, Потоку‑то, с малолетства доставалось шлепков да пинков, но чтоб такое, это, дескать, надо так разозлить кузнеца! А после, узнав, что есть надежда оживить Златыгорку, предложил сковать девушке недостающие части тела, сносу, де, железным рукам–ногам не будет… Ваня согласился, а после другое ему в голову пришло, отвел подмастерье в сторону, пошептался с ним, и Стеше рассказал, чего надумал, — та одобрила и вызвалась к Колыбану сбегать с Потоком‑то. Умчались.

Уж светать стало, солнышко поднялось из‑за реки: из Деревни никто не идет, из поднебесья никто не прилетает. Еще полдня провели охраняльщики, отгоняя мух, слепней да выбирая муравьев с тела посестримы, когда с северной стороны показалась черная туча — и вот рассыпалась она на отдельных птиц–воронов, и каждая‑то в когтистых лапах держит не прутики для гнездовий, а дужки блестящих сосудов… Неужто принесли живую да мертвую воду? А Потока‑то со Стешей всё нет!.. Жаворонок кивнул Ване, дескать, задержи‑ка их, — и полетел в сторону Деревни.

Вороны с размаху опустили сосудики на землю, составили их в круг: и оказалось, что одни‑то пузырьки черным отливают, а другие — белым, и стоят через один. Но ни из которого не сплеснулась драгоценная жидкость — все были завинчены тугими крышками. Ваня со знанием дела стал спрашивать, точно ли это живая да мертвая вода? Седой ворон, ругаясь, дескать, вот невера‑то, вставил острый клюв в желобок на черной крышке, повел, повел крышечку против часовой стрелки — и открыл сосуд. Сказал насмешливо, попробуй, де. Ваня понюхал — и отшатнулся: тухлятиной несет! И пробовать не стал — ленул[50] на вороненка с оторванной головкой: приросла голова к тулову, но вороненок по–прежнему был мертв. Мертвая вода! А ворон уж отвинчивал крышку на белом сосуде, теперь вел клювом посолонь[51]. И тут на Ванино плечо опустился жаворлёночек, чивиликает, бегут, де, наши‑то, всё в порядке! Мальчик глянул под летнюю сторону и увидел две спешащие фигуры, широкую и узенькую: Поток и Стеша. А ворон уж отвинтил крышку и опять своё: попробуй, де, этой воды… Ваня осторожно поднес ведерко размером с детский кулачок к лицу — пахнуло оттуда таким чистым духом! Лизнул языком — чуть к облаку не взлетел, будто во рту‑то сады зацвели!