Мур вернулся в хижину матери замысловатым путем, прячась за рододендронами. Эатре не удивилась при виде хитана — Мур и не ожидал, что она удивится. Он рассказал ей обо всем, что случилось, и сообщил весть о смерти Дайстара. Эатре смотрела в сумеречную даль — солнца уже зашли, небо стало темно-лиловым: «Так ему и суждено было умереть. В конце концов могло быть гораздо хуже». Она прикоснулась к ошейнику, отвернулась и пошла готовить ужин для Мура. На этот раз она постаралась угодить сыну, как могла.

Несмотря на праздничный ужин, Мур расстроился: «Почему мы обязаны носить ошейники, везде и всегда? Разве люди не могут договориться и вести себя хорошо — так, чтобы их не нужно было наказывать?»

Эатре печально покачала головой: «Говорят, ошейник ненавидят только нарушители закона. Так это или нет, не могу сказать. Когда на меня надели ярмо, мне было душно, казалось, что внутри что-то сломалось, что со мной сделали что-то неправильное, противное природе. Наверное, и без ошейников можно как-нибудь жить — не знаю. Тебя скоро заберут хилиты. Какой бы путь ты ни выбрал в жизни, я тебе не помешаю. Благодарящий Саккарда проклинает Саккуме.[6] Что тут посоветуешь? Кто я такая, чтобы давать советы?»

Заметив на лице Мура испуганное замешательство, Эатре сказала: «Ну хорошо, слушай. Я советую, прежде всего, проявлять находчивость. Преодолевай препятствия, не смиряйся с поражениями! Стремись к совершенству! Ты должен пытаться превзойти непревзойденных, даже если на это уйдет вся жизнь и в конце ее не будет удовлетворения!»

Мур критически повторил в уме сказанное: «Значит, я должен лучше всех знать обряды и священные тексты? Лучше, чем Шальрес? Лучше, чем толстый Нич, кода он станет чистым отроком? Значит, нужно превзойти всех хилитов и стать верховным экклезиархом?»

Эатре долго не отвечала: «Значит, так — ежели тебе не терпится быть экклезиархом».

Мур, умевший распознавать тончайшие интонации в голосе матери, медленно кивнул.

«А теперь пора спать, — сказала Эатре. — Будь осторожен, занимаясь на хитане! Приглуши струны сурдиной, не грохочи гремушкой. Иначе Оссо отправит меня в сыромятню раньше времени».

В темноте Мур перебирал струны, дрожа вместе с тихими звуками. Он не пострижется в чистые отроки ни за что! Убежит с матерью, станет музыкантом! Они... нет, они не могут бежать — Эатре в крепостном долгу, Эатре потеряет голову. А без нее он не уйдет — немыслимо! Что тогда? Что делать? Мур заснул, прижимая к груди хитан.

Утро принесло ужасные известия. В отстойнике кожевенного завода нашли лежавший ничком труп Шальреса Гаргамета. Никто не понимал, почему и как он умер — но руки и ноги его были неестественно вывернуты в суставах, как у танцоров на древних барельефах.

Чуть позже от хижины к хижине шепотом поползли слухи. Оказывается, вчера Шальрес собирал ягоды для конклава. Уже отведав ягод, Великий Муж Оссо обнаружил среди них длинный черный женский волос. Сплетники, бормотавшие друг другу на ухо, чувствовали прохладную дрожь, пробегавшую по телу — любопытное ощущение, вызванное не столько страхом, сколько пониманием чрезмерной, нелепой жестокости происшедшего. Узнав обстоятельства смерти брата, Мур побледнел белее смерти, забрался в самый темный угол хижины и прижался к полу лицом вниз, закрыв голову руками. Так он лежал, не шевелясь, до наступления темноты. Только редкое нервное подергивание лопаток напоминало, что он еще жив.

В сумерках Эатре накрыла Мура пледом и оставила лежать. Всю ночь они не могли заснуть, но молчали. Наутро мать принесла Муру миску с кашей. Он повернул к ней тощее лицо с дрожащими губами. Волосы его поблекли, слежались. Эатре сморгнула слезы, обняла его. Мур начал тихо выть — низким грудным голосом, медленно повышавшимся и все больше напоминавшим плач с причитаниями и угрозами. Эатре осторожно встряхнула его за плечи: «Мур, не надо, Мур!»

Позже, в тот же день, Мур прикоснулся к хитану — вяло, без интереса. Он не мог пробраться на склад сыромятни и украсть кусок кожи, не мог набрать корзину ягод. Мур пытался мысленно передать старику-музыканту наилучшие пожелания, но даже мысли, бледные и вязкие, не слушались.

К заходу солнц Эатре принесла горячий фруктовый компот и чай. Мур сначала отказывался, тряс головой, потом принялся равнодушно хлебать компот. Эатре стояла рядом и смотрела сверху — так долго, что Мур в конце концов поднял глаза. Она сказала: «Если ты уйдешь из Башона, не дождавшись духовного пострижения, у них не будет оснований для доноса Человеку Без Лица. Я могу найти покровителя за границей, тебя возьмут в ученики».

«За нами вышлют ищеек-ахульфов».

«Все можно устроить».

Мур отрицательно мотал головой: «Без тебя я не уйду».

«Нас все равно разлучат, когда ты станешь хилитом — будет хуже».

«Даже тогда не уйду! Пусть меня убьют — не уйду!»

Эатре погладила его по голове: «Если тебя заберет смерть, мы уже точно не увидимся. Пострижение не хуже смерти — разве не так?»

«Я буду приходить к тебе тайком. Я смогу договориться, и тебе не нужно будет тяжело работать».

«В работе нет ничего страшного, — тихо сказала Эатре. — Женщинам повсюду приходится гнуть спину».

«Человек Без Лица — чудовище!» — хрипло закричал Мур.

«Нет!» — воскликнула Эатре, настолько возбужденно, насколько позволял ее темперамент. Она подумала пару секунд, собираясь с непослушными, полузабытыми мыслями: «Как тебе объяснить? Ты еще маленький! Люди меняются с каждой минутой! Человек, до небес восхваляющий Саккарда, готов разорвать на куски его отражение, Саккуме — с рычанием и воплями, как бешеный ахульф. Понимаешь? Люди — извращенные, непредсказуемые существа. Чтобы не гибнуть в бесконечных раздорах, они связали себя правилами. В каждом из шестидесяти двух кантонов Шанта — свой набор правил. Какой лучше, какой хуже? Никто не знает; наверное, это даже не важно. Важно то, что все жители кантона соблюдают одни и те же правила. Нарушитель рискует — цвета его эмблемы сообщают Человеку Без Лица. Или тайный корреспондент представляет отчет о подрыве авторитета властей. Иногда Человек Без Лица, неузнанный, бродит из кантона в кантон и восстанавливает порядок — или посылает вместо себя благотворителей, таких же незаметных, как он сам. Теперь понимаешь? Человек Без Лица просто-напросто обеспечивает выполнение законов, установленных жителями Шанта для самих себя».

«Может быть, так оно и есть, — сказал Мур. — Но, будь я Человеком Без Лица, я запретил бы страх и усталость, и тебе никогда не пришлось бы работать в сыромятне!»

Эатре погладила его по голове: «Да, мой маленький Мур, я знаю. Ты заставил бы людей быть добрыми и хорошими, и все это, как всегда, кончилось бы кровавой баней и всеобщим разорением. Иди спать. Завтра мир будет не лучше и не хуже, чем сегодня».

Прохладным осенним утром чистый отрок подошел к ограде и позвал Мура: «Тебя желает видеть духовный отец — в полдень, у входа в нижний покой. Не забудь тщательно очиститься».

Медленно, через силу, Мур вымылся, надел чистую рубаху до колен. Эатре сидела в другом углу комнаты, чтобы не осквернять женским духом и так уже нервничавшего Мура.

В конце концов она не выдержала и подошла причесать ему упрямые черные волосы: «Помни — он всего лишь хочет проверить, насколько ты вырос, и побеседовать о хилитском учении. Пустяки, ничего страшного».

«Может быть, — сказал Мур. — Все равно боюсь».

«Чепуха! — решительно возразила Эатре. — Ты не боишься, ты у меня самый храбрый. Слушай внимательно, точно выполняй указания, на вопросы отвечай осторожно, без лишних слов, и не старайся показать, что ты умнее всех».

Она вынесла на порог горящий уголь из очага и слегка прокоптила дымом одежду и волосы Мура, чтобы первое впечатление Оссо не было связано, по крайней мере, с женским духом.