Фактически, ситуация аналогична существовавшей сегодня утром. Теперь вместо «отважного путешественника», крамольных речей и опасных вопросов приманкой служит ошейник Гарстанга. Мы закинули удочку — остается следить за поплавком».

Этцвейн подозревал, что землянин нарочно упрощает дело и о многом умалчивает, но не мог ничего возразить — и вздрогнул, когда затянувшееся молчание прервал глуховатый, но отчетливый писк в ошейнике благотворителя, завершившийся четырьмя короткими, настойчиво чирикающими звуками.

Ифнесс многозначительно кивнул: «Так и есть — Гарстангу приказано немедленно выйти на связь. Пора идти. Коттедж не дает никаких преимуществ». Он опустил ошейник Гарстанга в мягкую черную сумку, задержался, вернулся к столу и задумчиво упаковал несколько изящных инструментов.

«Если мы не поторопимся, по всей округе за каждым углом будет стоять дискриминатор», — ворчал Этцвейн.

«Вы правы, нужно спешить. Выключите автоответчик в своем ошейнике — если вы еще этого не сделали».

«Выключил, давно уже!»

Они вышли в переулок и повернули к тлеющим отсветами звезд и фонарей шпилям и многоярусным галереям гарвийского центра. За шпилями, на склонах чернее ночи, искрились и мерцали россыпи ушкадельских дворцов. Поспевая за Ифнессом по безлюдным темным улицам, Этцвейн чувствовал себя бестелесным призраком, догоняющим другое привидение — две зловещие тени, чуждые всему человеческому в Шанте, летели на шабаш.

«Куда мы идем?»

«Ш постоялый двор, в таверну — куда-нибудь, где можно незаметно наблюдать, не слишком выделяясь, — успокоительно мягким голосом отвечал Ифнесс. — Мы спрячем ошейник Гарстанга в укромном месте и посмотрим, кто явится его искать».

Снова Этцвейн не мог ничего возразить: «Дальше по набережной — гостиница «Фонтеней». Там играет Фролитц со своей труппой».

«Подходящее заведение, ничем не хуже любого другого. Кроме того, играя на хитане, лицом к посетителям, вам будет удобнее незаметно наблюдать за происходящим».

Из открытой двери таверны «Фонтеней» неслись звуки музыки. Этцвейн узнал подвижно-самодовольные переливы древорога Фролитца, аристократически сдержанный хитан Фордайса, весомые, как отдаленная канонада, щипки ультрабаса Мильке. Слезы навернулись на глаза Этцвейна, сердце сжалось щемящей тоской — былая жизнь, голодная, скупая, отмерявшая месяцы и годы редким звоном флорина, падавшего в вечно закрытую на замок копилку, теперь казалась счастливой и беззаботной!

Они зашли внутрь и остановились в тени у входа. Ифнесс разглядывал таверну: «Куда ведет резная дверь?»

«В квартиру хозяина».

«А коридор за кухней?»

«К лестнице и заднему ходу».

«За спиной у Фролитца тоже какая-то дверь».

«Там кладовая, где музыканты держат инструменты».

«Подойдет. Спрячьте ошейник Гарстанга — зайдите в кладовую, чтобы взять инструмент, и повесьте ошейник внутри, где-нибудь у двери. Когда будете выходить...» Из черной сумки Ифнесса послышался писк. «Гарстанга ищут. Времени мало. Когда будете выходить, займите место рядом со входом в кладовую. Я сяду здесь, в углу. Если заметите что-нибудь достойное внимания, посмотрите прямо на меня, потом отвернитесь так, чтобы левое ухо было обращено к подозрительному посетителю. Проделайте это несколько раз — на тот случай, если я сразу не замечу. Я тоже буду занят... Напомните, как пройти к заднему ходу?»

«По коридору мимо лестницы — и направо».

Ифнесс кивнул: «Теперь вы музыкант — идите, играйте! Не забудьте ошейник».

Этцвейн взял ошейник покойного директора Корпорации, засунул его за пазуху и быстро подошел к Фролитцу, приветствовавшему ученика безразличным жестом. Этцвейн вспомнил, что расстался с маэстро только вчера — казалось, прошел целый месяц. Зайдя в кладовую, он повесил ошейник на гвозде рядом с дверью и прикрыл его чьей-то старой курткой. На полке в кладовой лежал его хитан, а с ним и тринголет, и древорог с драгоценными серебряными кольцами! Этцвейн вынес инструменты на сцену, пододвинул свободный стул и сел в двух шагах от двери в кладовую. Ифнесс Иллинет горбился в углу таверны. Уныло-безобидной физиономией он напоминал счетовода или писца — никто не взглянул бы на него дважды. Друидийн, играя с труппой, полностью сливался с окружением. Этцвейн мрачно усмехнулся — в охоте на Человека Без Лица была абсурдная зеркальная логика.

Заметив, что Этцвейн настроил инструмент, Фордайс отложил хитан и взял басовый кларион. Фролитц одобрительно кивнул.

Этцвейн уделял игре лишь четверть внимания. Чувства его обострились необычайно. Все звуки в таверне достигали его ушей — каждая нота, каждая пауза, каждый мимолетный скрип, звон бокалов, стук кружек, смех, разговоры. И недовольный, нетерпеливый писк ошейника Гарстанга в кладовой. Взглянув в дальний угол таверны, Этцвейн встретился глазами с Ифнессом, приподнял левую руку так, будто собирался подтянуть струну хитана, и быстро указал большим пальцем на дверь кладовой. Ифнесс понял, кивнул.

Музыка смолкла. Фролитц обернулся: «Сыграем старый добрый анатолийский танец! Этцвейн...» — Фролитц объяснил, как он собирается менять гармонию в вариациях. Бармен принес кружки с пивом, музыканты освежились. Этцвейн подумал: вот где настоящая жизнь! Никаких интриг, никаких опасностей. Правда, оставались рогушкои — оставался и Человек Без Лица. Этцвейн запрокинул и осушил кружку. Фролитц подал знак, труппа заиграла. Этцвейн положился на память — пальцы его бегали сами, глаза внимательно блуждали по таверне. Сегодня владелец «Фонтенея» не мог пожаловаться — почти все столы были заняты. Большие малиновые линзы, высоко в темно-синей стеклянной стене, пропускали лучи наружных фонарей. Над стойкой бара висела пара светильных шаров, излучавших мягкое белое сияние. Этцвейн все видел, оценивал каждого — всех входящих в таверну, старика Альджамо, ловко отстукивавшего пальцами по пластинкам маримбы, красавицу, грациозно подсевшую к соседнему столу, раскрасневшегося Фролитца, уже слегка навеселе, неприметного Ифнесса. Какое лицо у Человека Без Лица? Узнает ли он в хитанисте за спиной Фролитца «отважного путешественника», возбудившего в нем такую ярость?

Этцвейн погрузился мыслями в прошлое. Насилием лжи, одиночеством и горем пропиталась его жизнь — единственной радостью осталась музыка. Его внимание невольно сосредоточилось на красавице, приглянувшейся раньше — судя по всему, из состоятельной семьи ушкадельских эстетов. Она оделась просто, но элегантно в длинное темно-розовое, почти красное платье с широким парчовым поясом, инкрустированным небольшими цветными камнями, в атласные туфельки под цвет платья, с подошвами из розового стекла. Темные волосы ее украшал серебряный обруч с двумя хрустальными подвесками, свисавшими от виска почти до шеи. Завороженный Этцвейн не мог оторвать взгляд от умного, серьезного лица. Девушка почувствовала внимание и встретилась с ним глазами. Этцвейн поспешил отвернуться, но теперь он играл для нее — сосредоточенно, энергично, рассыпаясь виртуозными пассажами, экстравагантно обогащая гармонию, заставляя хитан петь голосом зверя, превращающегося в человека. Фролитц с насмешливым испугом покосился через плечо: какая муха тебя укусила? Девушка наклонилась к спутнику, лет тридцати с небольшим, и что-то прошептала ему на ухо. Этцвейн раньше не замечал этого спутника — тоже, по-видимому, из касты эстетов. За спиной Этцвейна, из-за стены кладовой, раздался едва слышный, но отрезвляющий писк, заставивший вспомнить о бдительности.

Девушка-эстетка и ее мрачный, скучающий спутник пересели за стол у сцены, рядом с Этцвейном.

Отзвучали заключительные аккорды. Девушка обратилась к Этцвейну: «Вы хорошо играете!»

«Я долго учился», — скромно улыбнулся Этцвейн. Отыскав глазами Ифнесса, он обнаружил, что историк недовольно хмурился — видимо, тот предпочитал, чтобы ближайший к кладовой стол оставался свободным. Этцвейн снова ткнул большим пальцем в сторону кладовой. Ифнесс едва заметно кивнул.