— Идите за мной ползком, — предложил Ашот и сам двинулся вперед почти на четвереньках.

Исцарапав колени и локти, ребята с трудом добрались до впадины и кое-как втиснулись в нее. Впадина оказалась довольно широкой, но не глубокой. Было тесно, неудобно и все же хорошо: сзади и с боков ребят защищали от холодных порывов ветра каменные стены. Одну ночь можно было так выдержать.

— Ничего, ничего, — подбадривал товарищей Ашот. — Потерпим до рассвета и выйдем из ущелья.

Стемнело. Скалы стали совсем черными, жуткими. Их зубчатые верхушки едва выделялись на помрачневшем фоне неба. А внизу чернильным морем лежало ущелье.

Прижавшись друг к другу, ребята сначала немного согрелись, но вскоре камни остыли, и холод, проникая до костей, заставлял ребят дрожать. «Ах, если бы был огонь, жаркий огонь!» — мечтали они. Ведь, оказывается, огонь — это жизнь, без него нет жизни.

Гагик подложил под себя шапку.

— Зачем мне беречь кудри, если в такую трудную минуту они без шапки не смогут согреть голову? — сказал он.

На шапке было теплее сидеть: не так холодил камень.

Хуже всех, пожалуй, пришлось Саркису. Как ни старался он сжаться в комок, ничего не выходило — длинные ноги все время вылезали наружу. «Ах, этот фантазер Ашот! В какую беду вогнал нас!» — с горечью думал он.

И только Асо не думал о себе. Глядя на Шушик, мальчик страдал от мысли, что этой хрупкой, слабой девочке приходится так мерзнуть. Пастушку было не очень холодно. Ведь курды — жители гор. День и ночь проводят они на воздухе и потому всегда, даже летом, одеваются Тепло. Кроме грубой аба, у Асо был и ватник. Ему очень хотелось дать его девочке, но он стеснялся: «Кто их знает, что скажут».

А Шушик была мыслями дома, в своем теплом дворе, где на деревьях маленькими солнцами горели гранаты.

Словно из-за семи морей доносились до нее слова Ашота: «Потерпим немного. Рассветет, встанет снова солнце, и мы вернемся домой».

В полудремотном оцепенении слушали ребята Ашота. Всех согревала одна и та же мысль: скоро, теперь уже совсем скоро они будут дома.

Но, когда после тяжелой, страшной ночи наступил наконец рассвет, дети с ужасом увидели, что с гор несется, зловеще завывая, чудовищная снежная метель.

Значит, правду сказал пастушок Асо: ветер сначала очищает все вокруг, готовит место для снега.

Так начинается в наших горах зима.

За одну только ночь, проведенную в Барсовом ущелье, ребята заметно побледнели и осунулись. До самого рассвета они не смыкали глаз.

Когда рассвело, они посмотрели друг на друга, сделали попытку улыбнуться, притвориться беспечными.

— Было довольно прохладно, не так ли? — попытался пошутить Гагик. — Настоящая дача, честное слово! Воздух свежий, чистый. Во всем Барсовом ущелье вы не найдете ни одного микроба!

— Вот как вернемся в село, я вам покажу да… да… дачу! — стуча зубами, пригрозил Саркис.

Когда Ашот вышел из укрытия, метель едва не сбила его с ног. Сухие крупинки снега больно впивались в лицо. Все кругом было окутано непроницаемой белой пеленой.

— Придется подождать, — хмуро объявил он, вернувшись к товарищам. Однако сейчас же, стараясь говорить более веселым тоном, добавил: — Вот так штука! Мой отец, должно быть, все село на ноги поднял, всех выгнал в горы искать нас.

— А моя мама? — вдруг всхлипнула Шушик. — Как она плачет, наверно!.. Неужели мы так и не выйдем отсюда?

— Не останемся, выйдем, не бойся, — уверенно заявил Ашот. — Вот утихнет метель, тогда и пойдем.

Но снег не унимался. Он все шел и шел и к полудню забил все углубления между зубчатыми камнями над обрывом, все сровнял.

Вышел на воздух и Асо. Он посмотрел на бешено крутившиеся над ущельем хлопья снега, в раздумье покачал головой и, поймав на ладони несколько холодных крупинок снега, внимательно осмотрел их.

— Ну, что скажешь? — спросил Ашот, поняв, что пастушок пытается что — то определить по этим снежинкам.

— Долго будет идти, очень долго. И густо. Глубоким будет снег, — тихо, чтобы не слышали остальные, сказал мальчик.

— Ерунда! — пренебрежительно махнул рукой Ашот. — Погляди, ведь снег — то совсем мелкий!

— Вот это — то и плохо: будь он крупным, скорее бы прошел.

В голосе пастушка звучала такая уверенность, что Ашот заметно помрачнел. Кому же, как не пастушку — курду, было знать «повадки» природы?

Когда мальчики снова влезли в укрытие, Шушик тихонько плакала, всячески стараясь скрыть это от товарищей. Ашот, раздраженный тупым упрямством неутихающей метели, прикрикнул на девочку:

— Плакать запрещается, Шушик! Да, да, запрещается. Ты, Шушик, сядь возле Бойнаха. Так. Прижмись к нему спиной. Если спина у тебя будет теплой, не заболеешь.

Все умолкли.

Снег продолжал обильно падать. Не унималась и метель.

В селе ребята никогда не испытывали бедствий, которыми порой грозит природа, не знали ее разрушительных сил. Теперь же, лишенные теплого жилья, одежды, пищи — всего того, что может противопоставить человек наступлению стихии, они сразу ощутили ее жестокость, поняли всю свою беспомощность.

Что козам! Сейчас они спокойно укрываются в своих пещерах, а под вечер выйдут на пастьбу, разроют копытцами снег, найдут влажную, слежавшуюся траву и утолят голод. Зайцы погрызут кусты. Белка откроет свои склады. Медведь заляжет в берлогу и проспит всю зиму. Уснет и барсук: зимой ему не нужно корма. Всем им легко. Все они притерпелись, приспособились к суровости природы. А каково человеку?

Мрачные мысли вызвал в ребятах беспрерывно сыпавшийся снег, и все же надежда пока не покидала их. «Нет, что бы там ни было, но нас найдут», — думали они.

Но ожидания были напрасны. Не утихает метель, и никто не приходит за ними.

День проходил. Снег шел без устали, без передышки. Голод и жажда томили и рождали черные мысли.

Горы окутала мгла. Казалось, давно наступил вечер, но никто не мог сказать, который час: часов не было. Время тянулось изнуряюще медленно.

— Ну, видишь, до чего довело нас твое ухарство? — раздраженно сказал Саркис.

Темный пушок, покрывавший его щеки, поднялся щетиной, и мальчик стал похож на ощипанную курицу.

Ашот, часто выходивший из укрытия для наблюдений за погодой, и так с трудом сохранял спокойствие. Слова Саркиса его взорвали.

— Довольно каркать! — вспыхнул он. — Настоящий мужчина и в буран может попасть, может остаться запертым в горах. А ты? Привык к теплому колхозному складу.

Негодование Ашота было, однако, в значительной мере наигранным. Он пытался заглушить в себе угрызение совести. Что ни говори, а ведь действительно это он своими фантазиями вовлек товарищей в беду.

— Ничего, все окончится хорошо, — успокаивал Гагик. Он был настроен бодрее остальных, однако мысль о том, что они могут оказаться запертыми в ущелье, беспокоила и его.

Один только Асо тихо сидел, прислонившись к скале, и, обняв за шею своего верного друга Бойнаха спокойно смотрел на бушевавшую в ущелье вьюгу. Едва заметная усмешка сквозила в уголках его губ «Ну, снег — и все тут. Ничего особенного! Чего вы голову потеряли?» — казалось, хотел сказать он.

— Что же ты отодвинулась, хушкэ Шушик? Обними Бойнаха, прижмись к нему, он такой теплый, — сказал девочке Асо, и на лице его вдруг вспыхнул румянец, удивительный в такую стужу.

Мальчик отвернулся и вздохнул.

— Эх — эх, где ты, лето? Лето — мать и отец чабана, — пробормотал он, а затем вдруг мягким и приятным голосом запел старую печальную курдскую песню, вынесенную его предками из Турции:

Асо пел, стесняясь, не глядя на Шушик, словно стараясь спрятать от нее свое лицо.