В жарко пылавшем огне загорелись, затрещали прутья корзинки, но глина, которой она была изнутри обмазана; начала обжигаться, затвердевать.

— Взволновалась царица, — продолжал Гагик, — увидела, что парча эта — работа ее мужа. На ней были искусно вытканы красивые цветы — розы, лилии, фиалки… Пригляделась получше и догадалась: это были не просто, цветы, а знакомые ей цветы-буквы, язык цветов. И вот что она, сложив эти буквы, разобрала: «Дорогая моя Анаид, я попал в настоящий ад. Находится он в восточной части Перожа, в крепости за городской стеной, в подземелье. Тот, кто принесет тебе парчу, — один из смотрителей этого ада. Если скоро не пришлешь помощи, пропаду и я и сотни невинных людей. Твой Вачаган».

Прочитала Анаид это необычное письмо, возмутилась, но сумела скрыть свои чувства и сказала купцу: «Ты мне и на самом деле бесценную парчу принес. Сейчас я полностью заплачу тебе за нее…» И она сделала знак своим придворным, а те поняли, схватили купца, связали по ногам и рукам.

Затрубили трубы, городские ворота распахнулись, и выступило из них войско. Впереди на огненном коне скакала сама Анаид в золотых доспехах.

О чем же тут еще рассказывать? Пришло войско в город Перож. Всех жрецов схватили, заставили отпереть двери подземелий. И вышел из них царь Вачаган — так, как мы скоро отсюда выйдем, — и вывел за собой сотни невинных людей. Поняли теперь, чего стоит ремесло? — закончил свое повествование Гагик. — Впрочем, пока я своими золотыми руками не наделаю глиняных мисок и горшков и мы не сварим в них суп, вы все равно ничего не поймете в моем ремесле.

Сказка всем понравилась и подняла настроение. Видимо, и вправду наступит день, когда и они выйдут из своего ада…

А Гагик, воодушевленный историей царевича-мастера, с особенной гордостью извлек из огня образец своего искусства — глиняный горшок. Заметив в нем трещины, он сконфузился и неловко пробормотал:

— Эге, да он трескается… — И от восторженного настроения у мальчика не осталось и следа.

А тут еще и Ашот подбавил, презрительно усмехнувшись:

— Да, сразу видно — твоя рука! Вся деревня бы узнала по ней работу знаменитого хвастуна Гагика.

— Ты ставишь горшок в огонь совсем мокрым, — приподнявшись в постели, вмешался Саркис. — Конечно же, он треснет. Разве ты не видел, как в колхозной гончарне делают карасы? Их слепят, потом подсушат на солнце и только тогда уже обжигают.

— Хорошо тебе, говорить, а где я в полночь солнце возьму? Чай-то сейчас нужен!

— И Гагик в раздумье поскреб затылок. — Ладно, замедлим темп производства — решил он и, замазав глиной трещины на горшке, поставил его около костра. — Пусть сохнет потихоньку. Потерпи, Шушик-джан.

Прошло, однако, довольно много времени, прежде чем горшок подсох. Теперь трещины были очень тонкими, как паутинка.

Гагик замазал их, снова подсушил и отправил горшок в костер. Победно оглядев товарищей, он словно сказал им взглядом: «Ну что, умеет этот парень найти выход?»

И верно, ведь выход был найден!

— Теперь, Асо, твоя очередь. Принеси снега, мы растопим его в горшке, а я пока сбегаю за лекарством для больных — за всесильным лекарством!

Он поднялся и не очень уверенной походкой пошел к выходу из пещеры. Стоя в дверях и всматриваясь в мрачные очертания далеких гор, Гагик жалел о том, что у него не такое отважное сердце, как у Ашота.

Сейчас это было особенно досадно. Днем недалеко от пещеры Гагик приметил кусты малины. Он знал, что из ее корней пастухи и охотники настаивают вкусный и целебный «чай». Но как дойти до куста?

Он сделал несколько шагов вперед, но рядом что-то зашуршало, и мальчик поспешно вернулся в пещеру.

— Я нашел кусты малины, Асо, да жаль, ножа со мной не было. Пойди, пожалуйста, нарежь корешков — это хорошее лекарство при простуде… А какая ночь, Ашот! Сердце говорит мне: пойди, поднимись на вершимы, найди гам спящих куропаток и перелови их по одной.

— Не вздумай идти, — серьезно обеспокоилась Шушик.

— Если Асо позволит, сию же минуту пойду… Что? Не ходить? Почему не ходить? Да, в самом деле, я ведь должен обжигать горшок. Асо, о чем я тебя просил?

Асо живо поднялся с места. Ведь корень малины нужен был прежде всего для Шушик! И, достав из костра горящую ветку, мальчик выбежал из пещеры.

Шушик снова почувствовала себя хуже и еще раз попросила дать ей воды.

— Сейчас, сейчас, родная моя. Я такой приготовлю для тебя чай, что сразу вспотеешь и все пройдет, — успокаивал ее Гагик.

Вынув из костра горшок, он еще раз внимательно осмотрел его. Это было очень грубое изделие, кривая и косая посудина, какую изготовляли, пожалуй, только ходившие в звериных шкурах первобытные люди.

— Форма не важна, моя дорогая, важно содержание, — говорил Гагик, вертя в руках горшок. — Сейчас я в этой корявой посудине заварю такой вкусный чай, что пить будешь — не оторвешься. А рассветет — куропатку поймаю и сварю тебе суп.

Ночь прошла спокойно. В этой пещере спать было гораздо удобнее, лучше. Дым от костра, плывя по наклонному потолку, легко выходил наружу, а узкую дверь Ашот завешивал на ночь своим пальто, и внутри было так тепло, как в комнате.

Правда, самопожертвование Ашота вызывало протесты товарищей, но он поступал правильно: пальто могло защитить от холода его одного (да все равно и в пальто ему было бы холодно), а так оно сохраняет тепло семерым: пятерым ребятам, собаке и… ежику.

А ежик, этот колючий шарик, целыми ночами бегал по пещере, воровал сухие листья для своего гнезда.

Он делал это очень ловко: катался в листьях, накалывая их на свои иглы, и бежал в темный угол пещеры Сбросив там свой груз, возвращался за новым.

Несмотря на головную боль и мучивший ее озноб, Шушик не могла равнодушно глядеть на забавные проделки своего любимца. С любопытством наблюдал за беготней ежика и Бойнах, но подходить к нему не осмеливался, быть может потому, что нежный нос его все еще горел от уколов.

Темный чай, настоенный на корнях малины, утром пили все, не только больные. Но ужасный голод, несколько смягченный было жареным ежом, в это утро вновь напомнил о себе.

Это было девятнадцатое утро в Барсовом ущелье.

Ребята поднялись рано и беспомощно топтались, не зная, с чего же начать. А избранный старшим Асо был, как всегда, молчалив. Ведь пастушок давно привык исполнять то, что ему поручат. Ему ли отдавать приказания? Эта новая должность была для него просто бременем, и он рад был бы от нее избавиться.

Гагик понимал положение Асо. «Нет, — думал он, — как ни высокомерен Ашот, но у него все же есть способности организатора. Теперь он, кажется, кое-что понял, и можно будет пересмотреть наше решение…»

Пошептавшись с товарищами и получив их согласие, Гагик спокойно и серьезно сказал Ашоту:

— Мы поступили правильно, что свергли тебя. Массы никогда не ошибаются, — пофилософствовал он между прочим. — И все же я думаю, что ты по-прежнему будешь нашим вожаком — ты и сильнее всех и отважнее. Знай, что перевыборы мы провели лишь затем, чтобы сбить с тебя спесь.

У Ашота словно груз с сердца свалился. «Нет, Гагик все тот же! Какие там личные счеты, какая зависть? И лезли же мне в голову разные глупости!» — подумал он.

Но, кажется, больше всех обрадовался Асо.

— Да, — подхватил он, — командовать — не мое дело. Я опять отдаю тебе свой голос, Ашот. То, что было тогда, — не в счет.

Нет, товарищи желают ему только добра! Это ясно как день, это видно по их отношению к нему, по их глазам.

И Ашот ощутил, что в нем пробуждается какое-то теплое чувство к ним, какая-то новая любовь, а вместе с ней — уважение.

Ведь когда ты уважаешь кого-нибудь, когда ценишь чьи-то достоинства, то смотришь на этого человека как на равного. И здесь уже не может быть места грубости, презрительному слову, взгляду, жесту…