— Зимою в лесах, когда начинаются холода, все наши пастухи пляшут, чтобы не замерзнуть.

И Асо начал на губах наигрывать плясовой мотив, что-то вроде лезгинки. Это показалось странным всем, но не маленькому пастушку. Обычно застенчивый, сейчас он и сам начал плясать, да так серьезно и сосредоточенно, словно выполнял какое-то неотложное, важное дело. Ведь в холодные дни и ночи для пастухов пляска — такой же труд, как колка дров, например, или чистка хлева. Это для них вовсе не развлечение, а лишь средство спасения от холода, и, танцуя, люди не улыбаются, не восклицают задорно и весело, как на праздниках, нет.

— Согрелся я, уф! Ну, пляши же, пляши, Шушик. И вы, ребята, тоже, — настаивал Асо.

И, взявшись за руки, все начали кружиться и подпрыгивать, хоть на сердце было тревожно и мрачно.

Если бы в эту минуту какой-нибудь охотник посмотрел сюда с вершин, окружающих ущелье, он подумал бы, вероятно, что и в самом деле существуют на свете черти: по ночам они выходят и пляшут среди камней.

Иногда ребята останавливались, отдыхали немного, а затем снова продолжали свой вынужденный, утомительный танец.

— Умираю, умираю, — придя в себя, снова простонал Саркис.

— Сейчас умирать не время, — серьезно заявил Га-тик. — Ну, дай-ка я потру тебе спинку. Пошевели же хоть руками! Чего ты разлегся, точно дохлый?

Ночь была холодная, промокших до костей ребят плохо согревала пляска, и Асо выступил с новым предложением.

— Ребята, — сказал он, — легкие со спины стынут. Надо спины согреть. Давайте будем дуть в спину друг другу. Вот так… — И, прижавшись губами к спине Ашота, он что было, сил начал дуть.

— Ох, обжег ты мне спину! — весело вскрикнул Ашот. — Ну-ка, Шушик, подставь свою! — И он начал согревать Шушик, Гагик — Асо, а Шушик усиленно дула в спину Саркиса.

— С ногой твоей что слу… слу… чилось? — спросила она Саркиса. Язык не повиновался девочке.

— Сломалась, — плача, ответил Саркис.

— Пошевели, пошевели руками, не ной, ничего у тебя, не сломалось! — загремел Ашот.

Саркис вздрогнул, оживился и начал беспорядочно махать руками.

— В-в-выдержим до рассвета? — спросила Шушик и вдруг заплакала. Ей показалось, что всем им грозит смерть. Умрет и она, не увидев матери…

— Не бойтесь, — успокаивал друзей Асо, — скоро рассвет. Посмотрите на ту звезду. Это Карван-гран — Грабитель караванов. Потом я объясню вам, откуда такое название. Звезда эта выходит на небо перед зарей, А ниже, с вершины той скалы, на нас смотрит Утренняя звезда. Через полчаса рассвет. Не бойтесь, пойдемте под скалу.

Ашот тоже немного умел читать звездное небо — отец научил. Но куда и ему и его отцу до пастухов! Пастухи и время-то безошибочно определяют по звездам.

— Да, — авторитетно подтвердил он, — надо еще немного потерпеть. Скоро взойдет солнце, бояться нечего. Ну, долговязый брат, — обратился он к Саркису, — давай-ка, мы перетащим тебя отсюда и сами уйдем. На заре здесь поднимается ветер.

И ребята зашагали по направлению к скалам. Под навесом одной из них Ашот нашел довольно глубокую сухую впадину и уложил в нее Саркиса, который, всей своей тяжестью повиснув на товарищах, едва доплелся до нового места.

— Асо, не придумаешь ли ты, как развести костер? — спросил Ашот.

— Нет, куро… Все унесла вода: и кремень и огниво. — Пастушок постоял, опустив голову, помолчал немного и добавил: — Придется еще поплясать… А когда рассветет, мы что-нибудь придумаем.

И, чтобы заставить товарищей двигаться, он снова вытащил из-за пояса свою свирель. Зазвучал лихой плясовой мотив.

Стынущие от холода ребята вдохновились, они опять закружились, положив руки друг другу на плечи. Кровь быстрее побежала по жилам.

Вскоре, однако, все обессилели.

— Крепитесь, светает уже, — подбадривал товарищей Ашот. — Кто отчается, тот так тут и останется, замерзнет. Бояться не надо. Ну что тут такого?… На фронте отцы наши в обледенелой одежде реки переходили. И огня не зажигали, чтобы враг их не увидел. Их осыпали градом пуль, ранили, многих убирали, и все же люди шли вперед. А наше положение во много раз лучше. Против нас нет врага, никто в нас не стреляет и не кидает бомбами… час какой-нибудь! Неужели нельзя выдержать? Поглядите, как на востоке меняются краски. Видите, осветилась вершина Арарата.

Асо дул в свою дудку, извлекая из нее приятные, мягкие, им самим сочиненные мелодии: пастухи-курды всегда импровизируют. Но ослабевшие от голода, промерзшие, еще не обсохшие ребята едва шевелились, с трудом заставляя себя расходовать последние силы на пляску, которая должна была согреть их, спасти от смерти.

Минуты проходили медленно, тяжело. Никогда еще ребята с такой остротой не чувствовали отсутствия солнца, его животворного тепла.

Наконец они совсем обессилели. Предутренний холод заставил их сжаться в комочек. Сбившись в кучку, они прижались друг к другу, зарылись в сухие листья, загнанные ветром в углубление скалы, и застыли… Асо обнял своего верного, еще совсем мокрого Бойнаха и в немом ожидании устремил взгляд на вершину Арарата. Вот золотой луч осветил белоснежную шапку горы, она заискрилась, засверкала. Радостный крик вырвался из груди мальчика.

Ребята, совсем было оцепеневшие и онемевшие, подняли головы. Солнце всходило, накидывая багряный покров на вершины малоазиатских хребтов. Серебром заблестели поля вечного льда на их склонах. И, словно отразившись в душах детей, яркие солнечные лучи оживили их своим светом и теплом…

— Солнце!.. Солнце!.. — повторили они за Асо, и надежда вновь ощутить всю прелесть этого чудесного мира воскресла в их сердцах.

Так встретили наши ребята восемнадцатый день своего плена. Первым встал и расправил онемевшие конечности Ашот. Он видел, как пастушок-курд молился солнцу, но нашел в себе достаточно такта, чтобы сдержаться, не высмеять мальчика. Возможно, что Ашот вспомнил недавний случай с Бойнахом, загоревшееся лицо пастушка Асо и огоньки обиды, сверкнувшие в его глазах. «Нет, его самолюбие затрагивать нельзя», — подумал Ашот и дружелюбно предложил — именно предложил, а не приказал:

— Давай, Асо, соберем побольше сухих листьев и травы.

Оба с трудом держались на ногах. По худым телам пробегала холодная дрожь. Лишь сделав большое усилие, мальчикам удалось преодолеть слабость и заняться товарищами, находившимися в еще худшем состоянии.

Набрав сухих листьев, Асо и Ашот с головой засыпали ими Шушик, Гагика и Саркиса.

— Ну вот, теперь они согреются, — с удовлетворением сказал Ашот. — А все-таки огонь нужен. Неужели так-таки и нет способа развести костер? Ведь если мы останемся без огня, то можем пропасть, схватим воспаление легких…

— Способ есть. Только надо поискать чертов палец.

Чего-чего, а этих «чертовых пальцев» — черных кремней, обсидиана, — в Барсовом ущелье было вволю. Ребята быстро нашли их, и Асо стал извлекать из теплой куртки Ашота клочки ваты. Но как ни бил пастушок ножом по кремню, высекая из него искры, вата не загоралась, она отсырела.

Вскоре солнце окончательно вышло из-за гор и поднялось на небесный простор… Холодные скалы начали разогреваться, а на валежнике подсыхала роса. На этих защищенных от ветров солнечных склонах ноябрьское солнце днем греет горячо, так, как летом на севере.

Ашот и Асо расстелили на камнях влажные куртки и молча разглядывали свои истощенные тела.

Асо и прежде был худым. Теперь же от него оставались только кожа да кости. Сильно похудел и Ашот, всегда отличавшийся атлетическим сложением.

— Сидя без движения, мы опять остынем, — сказал он товарищу, — Пойдем поищем-ка чего-нибудь.

Ашот и Асо поднялись на скалы. Здесь, пошарив по расщелинам, они нашли куст барбариса, отягощенный красными кистями кислых ягод, и жадно накинулись на них. Только мысль о голодных товарищах остановила их. Набив ягодами шапку Асо и все карманы, мальчики спустились вниз. Они снова надели свою влажную одежду и остановились перед кучей листьев, под которыми лежали их товарищи. Оттуда слышались приглушенные стоны, вздрагивала чья-то торчавшая наружу нога.