В эту последнюю перед началом учебного года неделю мы с Гелей нашли себе частную квартиру, у Вали-магазинщицы. Валя была неопределенного возраста, как это часто бывает с женщинами ее наклонностей. Ее муж вообще казался нам старым. Тем удивительнее были нежные отношения, связывающие эту пару. Она — небольшая, светленькая и полноватая женщина, он — высокий сухой и нервный мужчина. Они жили как раз в одном из ярких новых домиков на краю бора почти в соснах. (Как сейчас вижу этот дом, покрашенный желтой краской с ярко-синими наличниками!) Уже потом, прожив с ними осень и зиму, мы поняли, для чего этим обеспеченным людям нужны были постояльцы. Валя оказалась пролеченной от запоев алкоголичкой, уволенной с работы и вынужденной сидеть дома. Свои дети у нее выросли и разъехались, ждать их раньше следующего лета не приходилось. А Валин муж, любя ее, хотел, чтобы она отвлекалась от своей болезни, хотя бы в заботах о чужих людях. Валя честно хотела бросить пить и со всей страстью окунулась в домашнее хозяйство и заботы о нас с Гелей. Мы даже договорились, что она будет кормить нас завтраками и обедами, а мы будем платить ей за квартиру и стол немыслимые по тем временам деньги — тридцать рублей в месяц, если учесть, что наша зарплата составляла примерно сто, сто двадцать рублей. Валя доставала в магазине лесников, где она раньше работала, колбасу, сыр, дефицитные рыбные консервы, шоколадные конфеты и прочую снедь, и все это выставляла утром к самовару, приготовленному к нашему уходу в школу. А вот с обедами ничего не вышло, потому что готовила она на наш вкус ужасно. И это приводило Валю в минорное настроение. Вечером мы заставали нашу хозяйку грустно сидящей у того же самовара, подпершей щеку рукой и говорившей на дивном местном диалекте: «Ой, девки! Цельной-от день емь, емь и все не в апетит!»
Нас поселили в так называемой «летней избе», в большой комнате, отделенной от «зимней избы», где жили сами хозяева, капитальной стенкой. Отапливалась комната печкой, выходящей к нам одной стороной. Осенью там было хорошо, светло и довольно тепло, хотя окон в комнате было не меньше пяти. Из мебели здесь стояли наши с Гелей две кровати, стол у окошка, стулья и комод. У меня была полуторная, у Гели односпальная железная, похожая на солдатскую кровать. Из удививших меня особенностей сельской жизни было все время работавшее радио. Оно начинало вещание в шесть часов утра бодрой утренней гимнастикой и заканчивало его боем курантов на Спасской башне в Москве в двенадцать часов ночи. Где-то к полудню включалось местное радио, вологодское и тарногское. К счастью мы редко бывали утром и днем дома, поэтому слушали радио не часто и все-таки от души веселились над словесными изысками местных журналистов.
Чтобы время бежало быстрее, я загрузила себя работой по полной программе. С утра я бежала в школу на уроки в свой родной 6 «Б» класс, в пятые и седьмые классы и в один девятый класс. После обеда проверяла тетрадки, готовилась к урокам следующего дня, затем шла на работу в вечернюю школу, а после нее мы с Люсей ходили в Дом культуры, где меня, как опытную самодеятельную артистку просили поставить какой-нибудь современный спектакль, чем мы с увлечением и занялись. Мы ставили яркий молодежный спектакль, все делали сами от костюмов до декораций и, конечно же, играли заглавные роли. Люся еще с успехом пела сольные песни в концертах художественной самодеятельности. Поздним вечером я садилась за учебники и готовилась к поступлению в аспирантуру.
Молодыми учителями заинтересовался райком комсомола и живо включил нас в общественную жизнь поселка. Мне, как комсомолке, были даны нагрузки: участвовать в создании устных журналов, вести общественно-политическую работу, участвовать в выборах и так далее. Первым секретарем райкома комсомола был Николай Андреевич Попов, умный, веселый и красивый парень с яркими голубыми глазами. Вторым секретарем был Владимир Ильич Пешков, приятный молодой человек с именем, уже тогда вызывавшим улыбку. Оба молодых человека были местными, но с высшим образованием и хорошо воспитанными. С нами они быстро подружились, и мы много общались помимо школы.
Школа произвела на меня сильное впечатление, уже хотя бы тем, что очень отличалась от городской, и не в худшую сторону. Учительский коллектив давно сложился и состоял, в основном, из зрелых педагогов. Среди них особенно выделялся директор, Андрей Андреевич Угрюмов. Я уже говорила, что это был неординарный человек, со складом ума настоящего ученого, и то, что он не уехал из Тарноги, хотя его неоднократно приглашали работать в педагогический институт, говорило о его несуетности и большой любви к родному краю. Это вызывало у всех и у меня, в частности, большое уважение. Как директор, он сразу посетил уроки молодых учителей и хвалил меня за новые методы преподавания, за хорошее знание своего предмета. Мне это было очень приятно, тем более что и ученики оценили мой труд. Как я радовалась, когда на перемене ко мне подходил какой-нибудь пятиклассник и спрашивал, «окая и цекая», а также растягивая по-тарногски гласные звуки: «Татьяна Александровна-а-а, скоро английськой-от будет?». А, когда я говорила: «Через два дня», слышала в ответ «Довго ждать!» Или зимой, пятиклассники приглашали меня кататься с горки на санках, говоря: «Татьяна Александровна, пойдем на цюноцках кататьсе!» Это ли не высшее признание качества твоего труда? Жаль, что бумага не может передать всю красоту и забавность этой речи. Я до такой степени увлеклась передачей звукового оформления местного диалекта, что, приехав в Вологду на каникулы, удивила своих друзей, сказавших, что я нещадно «окаю». Надо сказать, что насколько мне было забавно слушать своих школьников, настолько же им было забавно слушать мой городской говор, о чем они мне и сообщили.
Добираться до Тарноги в то время было затруднительно, зато, какой девственной и прекрасной оставалась там природа! Какие неиспорченные, трудолюбивые и добрые люди там жили, как уважали учителей, врачей, всех образованных людей! И я, приехавшая туда без желания, мечтавшая как можно скорее поступить в аспирантуру и выбраться обратно в город, встретив такое искреннее уважение и такую чистую любовь, ни на минуту не «схалтурила», не позволила себе расслабиться и плохо отнестись к своей работе. Поэтому, несмотря на неустроенную, довольно бедную жизнь и трудности, дни и месяцы, прожитые в Тарноге, помнятся так хорошо, и я считаю их счастливыми.
Трудности начались с 6 «Б» класса, предназначенного мне директором и судьбой. Этот класс научил меня быть учителем, слушать и слышать детей, уметь забывать себя и отдавать все, что было во мне хорошего, другим людям. Никогда не забуду впечатления от того момента, когда впервые я вошла в свой класс. Передо мной сидели маленькие люди с совершенно взрослыми глазами, явно знавшие о жизни гораздо больше меня. С отстраненным любопытством они разглядывали меня и не ждали ничего хорошего от нашей встречи, хотя с некоторыми из них мы уже виделись в деревне. Одеты они были в какую-то серую, однообразную одежду. Позже, присмотревшись, я поняла, что это либо одежда, доставшаяся от выросших из нее старших братьев и сестер, либо перешитая одежда взрослых. У всех девочек на головах были белые платочки. Сердце мое заныло от дурного предчувствия. «Придется воевать», подумалось мне. Я вышла из-за стола, представилась и в полной тишине рассказала о своих требованиях к поведению, учебе и внешнему виду учеников, затем попросила девочек снять платки. Сняли все, кроме одной девочки. Я еще раз предложила ей снять платок — она сидела молча, застывшая и побледневшая. Стыдно вспоминать, но тут я повысила голос и почти закричала: «Сними платок, немедленно! Кому говорят!» Девочка зарыдала и бросилась вон из комнаты. «Что, что я не так сделала»?! Мысли путались, гнев прошел, и осталось только чувство стыда и растерянности. Я села, отпустила класс и готова была разреветься от такой неудачи. Помогли мои будущие друзья, мои ученики. Ко мне подошли девочки и сказали, что Зина (назовем виновницу этого происшествия так) не могла снять платок, потому что у нее были вши и ей стыдно. Тут я переполошилась не на шутку и бросилась искать девочку, по дороге прихватив медицинскую сестру. В то время медицинские работники всегда дежурили в школах. Мы нашли Зину, заплаканную, в каком-то углу, и уговорили пойти с нами в класс, чтобы подумать, как выйти из сложившегося положения. Мы усадили ее за парту и сняли платок. Такого я ни разу в жизни не видела! Вши хлынули с головы на парту, в таком они были количестве. Кожа под волосами была расчесана в кровь и покрылась твердой коркой, коростой. Нужно было срочно остричь волосы и намазать голову специальной мазью. Плачущая Зина согласилась на эту процедуру только после того, как я обещала ей разрешить носить платок на стриженой голове, а также впоследствии собственноручно сделать ей такую же шикарную стрижку как у меня.
