У Бетти был такой сокрушенный вид, что Лори даже стало жалко ее.
– Я ничуть не обиделась, – ответила она. – Думаю, многим людям показалось бы странным, что между нами нет никаких отношений, кроме чисто деловых. Но уверяю вас, я здесь только из-за девочки, из-за Дженнифер.
– Да-да, конечно. – Бетти быстро закивала. – Только… Я хотела сказать – вот если бы вы были чуть больше похожи на… на Мэри Поппинс и чуть меньше – на Энн-Маргрет[4]…
Лори от души расхохоталась, но потом ей вдруг вспомнился день, когда она впервые встретилась с Дрейком на студии. Воспоминание о нем было напоено такой сладостной му́кой, что сердце сжалось, и смех сам собой замер на устах. Ей очень не хватало Дрейка – отрицать это было бы глупо. В последний раз они виделись только вчера, но Лори казалось, будто с того момента, когда они расстались в аэропорту, прошла целая вечность. Сумеет ли она когда-нибудь преодолеть свою тоску по нему, свое стремление видеть его, слышать его голос?..
К счастью, Бетти заговорила о чем-то другом, и Лори почувствовала облегчение.
* * *
Дни шли за днями, и Лори постепенно привыкла к жизни на новом месте. По утрам они с Дженнифер по нескольку часов занимались в классной комнате. Девочка освоилась на новом месте быстрее своей учительницы: она раскрепостилась, и это сыграло свою роль – за считаные недели Дженнифер добилась замечательных успехов. Похоже, она была еще способнее, чем Лори предполагала с самого начала. Во всяком случае, заниматься с ней было самым настоящим удовольствием – она хорошо понимала, что хочет от нее Лори, и напрягала все свои маленькие силенки, стараясь угодить учительнице, которую совершенно искренне считала самым замечательным человеком на свете – за исключением, естественно, Дрейка. Лори нарадоваться на нее не могла, хотя прогресс, которого добилась Дженнифер, в полной мере способны были оценить, наверное, только специалисты в области сурдопедагогики. Для всех остальных их занятия выглядели как топтание на месте, и удивляться этому не приходилось. Обычный человек, услышав о замечательных успехах Дженнифер, был бы разочарован, если бы узнал, что девочка не только не решает в уме дифференциальные уравнения, но по-прежнему даже не говорит. А между тем этот начальный этап работы Лори считала самым важным, поскольку именно сейчас Дженнифер училась общаться, выражать свои мысли и мнения, расспрашивать о том, что было ей интересно.
О Дрейке, к примеру, она спрашивала каждый день и не пропустила ни одной серии «Голоса сердца». «Пы-а-фа, пы-а-фа!» – возбужденно выкрикивала Дженнифер, стоило Дрейку появиться на экране, и тут же передавала его имя по буквам. Лори объяснила ей, что значит «папа», и это коротенькое словцо соединило отца и дочь еще крепче. Когда девочка узнала слово «мама», она сразу же спросила Лори: «Ты – моя мама?» По многим причинам это был очень непростой вопрос, и Лори попыталась объяснить Дженнифер, что значит «смерть», показывая ей двух сверчков – живого и дохлого. Объяснение девочка поняла, она вообще многое схватывала на лету, но Лори не была уверена, что девочка действительно сознает: ее мать умерла. Скорее всего, нет, поскольку у Дженнифер пока не было мысленного образа, который она могла бы увязать с этим понятием. Возможно, думала Лори, впоследствии ей придется попросить у Дрейка фотографию Сьюзен, чтобы объяснить девочке, что́ значит «смерть» применительно к конкретному человеку.
После занятий они обычно гуляли по холмам, склоны которых были прорезаны десятками хрустально чистых ручьев, и Лори показывала девочке знаки языка глухонемых, которые соответствовали окружавшим их вещам и явлениям. Дженнифер зачастую хватало одного раза, одной демонстрации, чтобы запомнить и правильный жест, и слово, однако Лори, не желая полагаться на одну лишь память девочки, которая казалась поистине феноменальной, снова и снова повторяла с ней знаки, стараясь закрепить ассоциацию.
После обеда приходили Бетти, Сэм и Салли, которые с увлечением изучали вместе с Дженнифер язык жестов. Лори была этому очень рада – их совместный урок превращался в веселую игру, благодаря чему дело двигалось намного быстрее. Вскоре дети – все трое – уже довольно бойко общались между собой, на ходу изобретая новые знаки, когда им не хватало слов, так что Лори оставалось только следить за ними и подсказывать правильный жест. Бетти тоже понемногу училась, хотя ее успехи не были столь впечатляющими – уж больно она любила поболтать.
– Смотри, Дженнифер!.. Здесь письмо! – воскликнула Лори, когда однажды утром, по пути из бакалейной лавки, куда они ходили пополнить кое-какие запасы, заглянула в почтовый ящик. – Интересно, кому это?.. – (Как обычно, она обращалась к девочке не только жестами, но и произносила слова вслух, отчетливо и громко.)
– Же-ни-фа… – проговорила девочка по складам и, показав на себя, довольно улыбнулась. – Же-ни-фа… – повторила она.
Лори протянула ей конверт, и Дженнифер ткнула пальчиком сначала в свое имя, написанное крупными печатными буквами, а потом показала на верхний левый угол письма.
– Д-р-е-й-к! – передала она по буквам и хихикнула.
Дрейк, верный своему слову, писал Дженнифер трижды в неделю. Его письма были достаточно короткими, но теплыми и нежными. Сразу чувствовалось, что он любит свою дочь и скучает по ней (и, разумеется, в каждом конверте лежал пакетик жевательной резинки без сахара). Звонил Дрейк гораздо реже – всего два или три раза за все время. И каждый раз, стоило Лори только услышать в телефонной трубке его голос, ее сердце на миг замирало в груди, а потом начинало колотиться часто-часто, словно она только что пробежала милю, хотя их разговоры и носили исключительно деловой характер. Дрейк интересовался успехами Дженнифер, спрашивал, понравился ли ей дом и не нужно ли им что-нибудь. Он с самого начала просил Лори сразу сообщать ему, если им вдруг что-то понадобится, но ей пока всего хватало, поэтому на этом разговор, как правило, заканчивался: так и не сказав ей ни одного дружеского, теплого слова, Дрейк вешал трубку, а она еще долго слушала короткие гудки. За все время он ни разу не дал понять, что помнит их поцелуй на площадке перед ее квартирой, и со временем Лори начала думать, что он, скорее всего, действительно о нем забыл. Она даже почти убедила себя, что это только к лучшему, но – вот странность! – каждый раз после звонка Дрейка Лори никак не удавалось уснуть. Было ли это простым совпадением или нет, она не знала. Вряд ли, твердила она себе, его хорошо поставленный актерский баритон, долетев до нее через полстраны, мог до такой степени лишить ее душевного равновесия, что в течение еще нескольких часов Лори никак не могла сосредоточиться, а вечером долго ворочалась в кровати с боку на бок, не в силах заснуть. Но в таком случае откуда же у нее эта рассеянность, это гложущее чувство неудовлетворенности и тоски? Неужели все дело только в том, что ее тело – только тело, а вовсе не она сама! – помнит тот поцелуй и жаждет…
Нет! Она отказывалась признавать это, отказывалась даже думать о чем-либо подобном, но все было напрасно.
Какой смысл отрицать очевидное?
Ее тело жаждало его прикосновений, и говорить себе, будто это не так, было бы глупостью.
Как и в Нью-Йорке, Лори спала голышом. Эту привычку она приобрела за годы своего брака с Полом: когда после близости он покидал супружескую постель, чтобы вернуться за фортепиано, Лори обычно чувствовала себя слишком вялой, чтобы снова натягивать ночную рубашку или пижаму. И до недавнего времени Лори не видела в этой привычке ничего эротического или чувственного. Миллионы людей спят без одежды просто потому, что им так удобнее – что тут такого?.. Но с недавних пор, лежа голышом на прохладных, шелковистых простынях, она все чаще думала о Дрейке. Воображала его. Пыталась представить, что бы он подумал, если бы увидел ее сейчас? Что сделал бы? Понравилась бы она ему? Каково это – ощущать на своем теле его ласки, его поцелуи, прикосновения сильных и нежных рук, стремящихся к источнику таинственной влаги, которая одним своим появлением и тревожила, и приводила ее в трепет? Смогут ли эти прикосновения унять сладостное томление, которое Лори ощущала как физическую боль в своих напряженных грудях?
