Кто-то принес кружку кипятка: «Согрейся, соколик!» Кто-то — крошечный осколок рафинада: «Подсласти хоть…» А закутанная в платок худенькая женщина, больше всех кричавшая и толкавшая его кулачками в спину, вынула из кармана ватника тонкий ломтик хлеба: «Не обессудь, чем богаты…»

Рабочим-ленинградцам выдавали в ноябре по 250 граммов хлеба на день… Изредка — банку консервов, пакетик крупы и несколько кусочков сахара-рафинада.

— Спасибо, родные вы мои, — растрогался Алексей. — Я сыт. Нас ведь получше вас кормят.

— Да ведь он босый! — вскричала, всплеснув руками, девчонка в веснушках. Убежала куда-то, вскоре вернулась с валенками. — Это отцовские, большие. Подойдут. Мы теперь на казарменном положении. Все необходимое с собой из дома принесли.

Вскоре за Алексеем приехала милиция. Отвезла к большому дому с непроницаемыми окнами. Только в просторной комнате, где ему навстречу шагнул человек в генеральской форме, было светло от электрической лампы.

— Товарищ генерал! Младший лейтенант Севастьянов… — попытался щелкнуть каблуками, забыв, что он в залатанных валенках, Алексей.

— Знаю, все знаю. Молодец! — прервал его генерал. — Вот, можете полюбоваться на аса, которого вы сбили тараном. Над всей Европой летал. Говорит, больше двадцати раз бомбил Лондон. Два Железных креста. Теперь к нам пожаловал. А вы его так недружелюбно встретили!

И обратился к переводчику:

— Переведите пленному, что это и есть тот самый летчик, который сбил его неизвестным ему приемом.

Перед Алексеем стоял невзрачный белобрысый человек, протягивал ему руку, что-то лопотал, изображая приветливость.

— Он говорит, что уважает храбрых советских асов, — пояснил переводчик.

— Поневоле зауважаешь, когда заставили, — сухо ответил Севастьянов. — Скажите ему, что я пока не ас, а обыкновенный летчик, каких у нас много. И еще скажите, что его рыцарство мне ни к чему. Но встрече с ним рад, рад, что отлетался коршун и бомбить Ленинград больше не будет.

В полку, радостно встретившем Алексея, уже знали из сообщений Ленинградского радио, что его подбитая «чайка» упала в Басковом переулке, а Хе-111 — в Таврическом саду.

И вторая радость ждала Алексея в тот день — пробился сквозь блокаду почтовый самолет У-2 и привез долгожданные письма Алексею от матери Марии Ниловны и брата Виктора, из Лихославля, что в Калининской области, большую часть которой занимали немцы.

Мать растила шестерых сыновей одна — отец умер рано. Лешик родился в деревне Холм, близ Лихославля. Детство пришлось на голодные 1920-е годы. Зимой учился в школе в соседнем селе Первитино, а летом работал в родной деревушке Холм подпаском. Однажды сидел на том самом высоком холме, что дал имя деревне, и услышал необычный гул над головой: в синем ясном небе летела диковинная бело-голубая птица. Лешик вскочил, запрыгал, замахал ей руками. И оттуда, из самолета, пилот тоже махнул ему рукой. Будто звал с собой…

Алексей учился потом в Лихославльской железнодорожной школе-семилетке, в Калининском вагоностроительном техникуме, но часто видел во сне тот бело-голубой самолет, которым управлял он, Алексей Севастьянов.

Нечего и говорить, что когда раздался призыв «Комсомолец! На самолет!», Алексей отправился в Лихославльский райком комсомола, а оттуда — в военкомат.

Его, здорового высоченного парня, студента техникума, отобрали сразу. И как же гордилась им мать, когда он приезжал в отпуск из Севастопольской военной авиационной школы, из знаменитой Качи!

Ждала она его в очередной отпуск и в июне 1941 года, но пришло письмо: «Дорогая мама! Отпуска мне не дают в связи с международным положением. Очень много работаем — по 10–11 часов в сутки. Работа требует большого напряжения. Так что письма смогу писать редко, не волнуйтесь, если будут задержки».

Летчики на западной границе понимали, что могут случиться такие события, когда возможны станут задержки с письмами…

А вот письмо Алексея после знаменательного таранного боя, сохраненное в семье Севастьяновых:

«Здравствуйте, родные мама и Витя! К великой моей радости, я сегодня получил от вас письмо. Действительно, это очень большая радость, потому что из письма я узнал о том, что вас фашистское зверье не тревожило и живете вы хорошо.

У меня жизнь протекает тоже хорошо. Об этом можете судить по тому, что почти каждый ленинградец знает мою фамилию. И все из-за того, что я ночью сбил фашистский самолет, который упал в городе.

Здоровье у меня отличное. Настроение, как у каждого патриота, хорошее и уверенное…

Крепко целую.

Его и в самом деле знали все ленинградцы. Неизвестные люди, и конечно девушки, писали ему душевные послания, посылали в подарок кисеты, носки, приглашали выступить на заводах. Ленинградские хлебопеки привезли в полк ночных истребителей «выборгский крендель» из черно-серой блокадной муки, и первый кусок его отломили Алексею Тихоновичу, как уважительно называли героя ленинградцы. Представление на высокую награду еще только ушло из полка в Москву, но боевые друзья уже подшучивали: «Сверли дырочки на гимнастерке, Лешик».

Еще полгода воевал Алексей Тихонович в полку, теперь уже в должности командира эскадрильи. Обучал ночным и слепым полетам молодых летчиков, отгонял фашистских бомбёров от Дороги жизни через замерзшее Ладожское озеро, по которой прорывались в город под непрерывным огнем врага автомашины с продовольствием, медикаментами и даже семенами и рассадой. Обратно вывозили изготовленные героическими ленинградцами пушки и минометы.

Донесения полка, сохранившиеся в архиве, сообщают, что в ночь на 13 марта 1942 года Севастьянов со своей эскадрильей трижды поднимался в небо, отгоняя фашистские бомбардировщики от Дороги жизни, что сбили летчики два фашистских самолета с бомбами.

Но чаще его, мастера ночных и слепых полетов, посылали в разведку — без права вступать в бой, чтобы непременно доставить разведданные. 16 апреля он собрал ценные сведения о расположении вражеских аэродромов и численности машин. В следующую ночь наши штурмовики и бомбардировщики нанесли сокрушительный удар по стоящим самолетам. Шефу люфтваффе Герингу пришлось восполнять поредевший самолетный парк под Ленинградом дивизиями, снятыми с Западного фронта, из Франции, Греции и даже из Испании.

23 апреля Севастьянов уходил в полет. Он не знал, что живет последние минуты на земле.

«Днем, примерно после обеда, Севастьянов забежал в землянку и приказал мне немедленно подготовить самолет к вылету, — рассказывал журналисту А. Фролову техник Голубев. — Я выбежал по тревоге вместе с ним к самолету, быстро запустил двигатель, опробовал его и уступил место командиру.

Над ближним селом в это время шла воздушная схватка. Гитлеровские самолеты разбились на две группы. Одна вела бой с нашими летчиками, а другая ходила за облаками, блокируя наш аэродром.

Севастьянов находился в самом невыгодном положении. Ему нужно было взлететь и вступить в бой в условиях, когда «мессершмитты» ожидали взлета наших машин. Он мог переждать опасный момент на земле. Но я знал, что командир решит помочь товарищам и не пощадит своей жизни.

Севастьянов дал газ. Самолет взлетел. И на первом же развороте два блокирующих наше взлетное поле «мессера» выскочили из облаков и атаковали набирающую высоту «чайку» Севастьянова…»

Летчик Цыганенко, один из той пары, что вела воздушную схватку с группой «мессеров», добавил: «Молтенинов и я поднялись в воздух. Фашистские летчики имели преимущество в высоте и сразу пошли на нас в атаку. Видя наше тяжелое положение, командир полка решил отправить нам на помощь еще две машины.

Но Севастьянов, не дожидаясь приказа, уже ринулся в небо, за ним — Щербина. Алексей Севастьянов оказался в самом невыгодном положении, так как фашисты сохраняли преимущество в высоте и тут же спикировали на тихоходную «чайку», поливая пулеметно-пушечным огнем…»