Сильно затрясло мотор. Описывая крутую дугу, истребитель несся к земле. Евгений уменьшил обороты двигателя и вывел машину в горизонтальный полет. Огненная вспышка выхватила из темноты громады гор и окраины Барселоны. Это взорвался внизу фашистский бомбардировщик.

…Через какие-то минуты Степанов заметил еще одну «савойю», уходящую к морю. В азарте недавней победы понесся за ней, догнал уже над морем и впорол заряд зажигательных пуль в крылья и фюзеляж бомбовоза.

Когда наконец Евгений сел на аэродроме в Сабаделе, вышел из машины и, прижавшись спиной к фюзеляжу, долго стоял неподвижно, не в силах пошевельнуться…

На другое утро Серов пригласил героя осмотреть машину. Фюзеляж и крылья во многих местах были пробиты пулями, у воздушного винта погнуты концы лопастей. Изуродованное левое колесо было уже снято с оси и лежало рядом на траве.

— Я его, Толя, хотел колесами по рулю поворота ударить, но в темноте и от волнения немного не рассчитал, — извиняющимся тоном объяснял Степанов.

Тут же решено было осмотреть место падения сбитой тараном «савойи» — в нашей авиации засчитывались только подтвержденные победы.

Не доезжая Барселоны, лимузин свернул с широкого шоссе. По горной дороге, несмотря на ранний час, двигались большие группы людей. Много их было и на месте взрыва «савойи», которая, падая, вырубила широкую просеку в апельсиновой роще. Кругом валялись разметанные взрывом куски металла — все, что осталось от итальянского бомбовоза.

К Степанову подошла женщина и протянула ему маленькую девочку в голубом платьице.

— Она просит подержать девочку на руках, — объяснила переводчица. — У испанцев есть поверье: если победитель подержит ребенка на руках, это принесет счастье.

Испанки одна за другой подводили к Степанову своих детей. Переводчица еле успевала переводить восторженные слова благодарности.

— Я не заслужил такого внимания, — объяснял Степанов подъехавшему командующему Испанской республиканской армии.

— Запомните, Эухенио, — ответил тот. — Испанские женщины доверяют своих детей только тому, в кого безраздельно верят. Это высшая честь для мужчины в Испании».

…Рассказывать о таранном бое, как и вообще об участии в той гражданской войне в Испании, было еще долго нельзя. И о первом ночном таране, и о первых дневных в Испании было известно лишь малому кругу летчиков-«испанцев», вскоре попавших в жаркие схватки с японцами, пересекшими государственную границу Монголии.

Здесь из первых уст узнавали о технике рискованного приема молодые пилоты Витт Скобарихин, Александр Мошин, Виктор Кустов, вскоре уничтожившие самолеты врага этим смертоносным ударом.

Военных публикаций о герое первого в Великой Отечественной ночного тарана было очень немного, а послевоенные основывались на личном деле старшего лейтенанта Оборина и воспоминаниях сослуживцев.

Родился и вырос в Перми, откуда, кстати, родом и Валентин Куляпин, завершивший список советских таранщиков: в 1981 году остановил беспощадным ударом своей реактивной машины полет нарушителя государственной границы СССР. О подвиге земляка К. П. Оборина Валентин знал со школьных лет из экспозиции Пермского музея. Но если Валентин сразу после школы поступил в летное военное училище, то у Константина Оборина путь в небо был долгим, а выбор кажется на первый взгляд случайным.

Окончил 6 классов, в 14 лет поступил учеником в цех холодной обработки металла и семь лет простоял за металлорежущим станком.

По характеру «мягкий, отзывчивый, но настойчивый в достижении цели» — это из характеристики на курсанта Оренбургской школы военных летчиков и летчиков-наблюдателей, куда Константин устремился без долгих раздумий, когда страну облетел первый клич: «Комсомолец! На самолет! Стране нужны летчики!»

Вероятно, как раз за отмеченные командованием «мягкость и отзывчивость», но «настойчивость в достижении цели» пермяк Оборин не раз избирался товарищами секретарем комсомольской организации, многие курсанты были в числе его близких друзей.

Но не нравилась Константину в профессии летчика-наблюдателя некая созерцательность, он жаждал действия! И потому поступил в Борисоглебскую 2-ю военную школу летчиков-истребителей. Что требуется от истребителя? Мгновенная оценка обстановки, мгновенное принятие решения и стремительное его выполнение с уверенностью в непременной победе.

Но начальство заметило в нем «мягкость и отзывчивость» — редкие качества в молодых людях, и назначило летчика-истребителя Оборина начальником парашютно-десантной службы, а по существу — наставником и воспитателем молодых сорвиголов, идущих по зову сердца в новый род войск. Попав, наконец, в авиаполк, был назначен адъютантом эскадрильи — к нему обращались летчики по самым разным поводам.

Но когда с той стороны западной границы стал доноситься лязг гусениц танков и все чаще «случайно» начали залетать на нашу территорию самолеты со свастикой, старший лейтенант Оборин настойчиво попросил перевода на летную должность. И вскоре был назначен командиром звена, затем — заместителем командира эскадрильи. Его 146-й истребительный авиаполк стоял на аэродроме в Тарутине, близ Кишинева. Граница с Румынией, союзницей фашистской Германии, — рядом.

В ночь на 22 июня, когда под бомбами тысяч крестатых машин гибли на своих аэродромах, не успев подняться в воздух, сотни наших самолетов, 146-й полк был начеку, успел поднять свои «миги» в воздух и преградить путь незваным гостям.

Два следующих после вторжения дня летчики 146-го иап забыли, что такое сон, — наземные части просили то прикрыть от бомбардировщиков и штурмовиков, то провести разведку вражеских позиций.

Вздремнуть часок-другой под крылом бело-голубых «мигов» считалось счастьем, после которого — снова ввысь, в тревожное небо.

В ночь на 25 июня кто-то уже вернулся с задания и шел на доклад к начальству, кто-то готовился к вылету, оружейники проверяли работу пулеметов.

Оборин, недавно приземлившись, успел на скорую руку поужинать и собрал эскадрилью.

3.20 ночи. Луна сияет. И вспоминается часто исполняемый по радио романс «В лунном сиянье море блистает…» А море в самом деле с высоты полета все серебрится под луной. Но не до романсов и не до красот природы летчикам, несущим боевое дежурство в кабинах самолетов. У великана Оборина от тесноты кабины затекают ноги. Но терпеть пришлось недолго.

«В лунном сиянье» вырисовывается силуэт самолета. Летит с запада.

По сигналу ракеты зенитчики, несущие охрану аэродрома, начинают палить по врагу, а Оборин устремляет свой «миг» в небо сквозь их огненные трассы — свои ж все-таки, не собьют!

В лунном сиянии уже четко различим знакомый силуэт — похоже, Хе-111. А это — три пулемета крупного калибра 7,92 миллиметра, скорость до 400 километров в час, экипаж — четыре человека. И до ста килограммов бомб, несущих гибель сотням людей. А что у «мига» для противоборства? Два пулемета помельче калибром — 7,62 миллиметра, но один мощный — 12,7. На него и ставка. Скорость на больших высотах, а бой пойдет на 5000 метрах, — все 640 километров в час. Экипаж — он один, и летчик, и стрелок. Правда, бортовое оружие нередко выходит из строя, оружейники объясняют эту беду заводскими недоделками, и потому, чтобы проверить работу огневых точек, Оборин посылает в сторону «хейнкеля» короткие очереди. Фашисты, попав под огонь сначала зениток, а потом «ястребка», сбрасывают бомбы куда придется. Пришлись — на холм за аэродромом, из которого взметнулись останки древнего славянского захоронения. Утром увидели там летчики череп коня, человеческие кости и чаши для пиршества. Потревожил вечный сон славянского воина фашистский стервятник.