И не услышал больше — эвакоэшелон увез Ольгу Давыдовну с сыном Валерой в Башкирию.
В те тревожные дни летчик Скляров встретил Петра Рябцева в маленьком городке Пружаны, где размещался штаб крупной воинской части. Прихрамывающий Петр, завидев товарища, заулыбался, крепко пожал руку. На вопрос: «Что с ногой?» — живописно изобразил, как стрелял по нему германский рыцарь воздуха, как, ловко работая стропами, увернулся от очереди, но все-таки получил «шикарное» ранение. Он так заразительно смеялся, рассказывая, что Скляров не сразу уяснил, что «шикарное ранение» получено после рискованного таранного удара.
А вот что припомнил бывший авиатехник 123-го истребительного авиаполка В. М. Графский, прибывший в полк уже после первых боев и не знавший о таране Рябцева: «О своем таране Петр Сергеевич рассказал мне случайно. Однажды близ аэродрома Едрово, под Ленинградом, мы с ним видели воздушный бой. Два И-16 («ишачки», как их тогда называли) атаковали двух Me-109. Стоящий рядом со мной Петр Сергеевич оживленно жестикулировал и кричал: «Руби гаду хвост! Хвост руби!» Я заметил ему: «Учить со стороны легче, чем самому рубить». На это Петр Сергеевич, глядя мне прямо в глаза (привычка у него такая была — глядеть прямо, не отводя своих веселых глаз) стал со смехом рассказывать: «Ты знаешь, 22 июня мне удалось таранить Me-109. Больше выхода не было — боеприпасы все кончились. Конечно, опасность была велика, но это я потом осознал. А тогда некогда было думать о себе, был поглощен одной мыслью — скорее уничтожить гада. Я даже в горячке плохо рассчитал свой удар, и нос моей «чайки» врезался с силой в крыло Me-109 (очевидцам, мы знаем, казалось, что «чайка» крылом срезала крыло самолета врага. — Л. Ж.). Эх, поспешил я, можно было легче таранить и самолет спасти. Меня так тряхнуло, что я потерял горизонт… А когда очнулся, то кабину лизали языки пламени, а земля-матушка так близко, что, опоздай я на секунду оставить кабину, и парашют бы меня не спас».
Будучи проездом в Москве, Петр забежал к брату Филиппу, а тот в то фронтовое время дневал и ночевал на оборонном заводе. Петр оставил ему под дверью записку в своей бравурной манере: «Дорогой братишка! Был проездом. Жаль, что не застал, времени в обрез, еду получать новую машину. Я уже чокнулся с одним гитлеровским молодчиком. Вогнал его, подлеца, в землю. Ну, бывай здоров. Крепко обнимаю тебя, твою жинку и сына. Петро».
О том, что «чокнулся» Петр с фашистским асом, Филипп тут же написал матери Ирине Игнатьевне в Донбасс, в заводской поселок при заводе имени Петровского, что близ города Красный Луч, и в родные города всем братьям. А было их, братьев Рябцевых, девять. Трое из них отдали жизнь за Родину: Федор, директор одного из ленинградских заводов, отказавшись от брони, пал в 1941 году под Можайском, защищая Москву; Алексей, зенитчик, в первые дни войны погиб под Гродно, на той пяди земли, которую защищал Петр в небе; и сам Петр — на подступах к Ленинграду.
Младший из братьев, Виктор, получив похоронки, пошел в военкомат и попросился в летную школу — занять место погибшего брата. В те дни он написал Филиппу в Москву пылкое юношеское письмо самым высоким патриотическим слогом, какой был вполне обычным для мальчишек тех военных лет: «Здравствуй, братан! Зубы сжимаются от злости, когда думаешь о том, что троих наших братьев уже нет в живых. Сволочь Гитлер протянул свою кровавую лапу к нашей стране, он хочет отнять у нас свободу, хочет потопить в крови то, за что боролись наши отцы, чем жили мы все эти 24 года.
Не бывать этому! Всех Рябцевых не убьешь! Я подал заявление в летную школу, буду мстить фашистским стервецам за Петра, за всех, за нашу Родину-мать!»
Отомстил Виктор Рябцев сполна, хотя попал на фронт в конце 1943 года. На его счету две сотни штурмовок наземных целей врага и более 10 сбитых фашистских самолетов. После войны уже на реактивных самолетах охранял границы Отечества.
«Петр был добрый, горячий, но отходчивый, умел сочувствовать чужой беде, жалеть и помогать чем мог», — вспоминал Виктор Сергеевич о любимом брате.
На фотографии, что прислала в «Комсомольскую правду» мать героя Ирина Игнатьевна Рябцева, семнадцатилетний Петр — курсант летной школы, со смелым открытым лицом, со значком «Ворошиловского стрелка» на кителе. На обороте — выцветшая карандашная надпись: «Родным маме, папе и братьям от Петра Рябцева». И короткая приписка для матери, жаловавшейся в письме сыну на нелегкое житье-бытье в 1934-м, еще голодном на Украине, году: «Мама! Не горюйте, крепитесь!»
Ни в одном из почти сотни писем о Петре его близких и друзей нет упоминаний о том, что Петр выказывал обиду, что за свой подвиг не был отмечен наградой, хотя весь июль 1941 года печатали газеты и сообщало радио о присвоении звания Героя Советского Союза и награждении орденами — за тараны. Не за награды воюют герои…
…Вот такой он был, Петр Сергеевич Рябцев, человек с типичной трудовой биографией — семилетка, школа ФЗУ при химическом заводе имени Петровского, работа электромонтером, призыв в Красную Армию в 1934 году, военная авиашкола пилотов, служба в авиаполку Западного Особого военного округа и сорок дней войны…
Документов о фронтовой жизни Петра Рябцева сохранилось так немного за эти сорок дней, что хочется сохранить для истории все живые свидетельства.
Из донесения 123-го иап от 22 июня 1941 года: «…В конце боя у лейтенанта Рябцева был израсходован весь боекомплект. Лейтенант Рябцев, не считаясь с опасностью для жизни, повел свой самолет на противника и таранным ударом заставил его обломками рухнуть на землю. В том бою сбито 3 фашистских истребителя при одной своей потере самолета».
Запись от 22 июня 1941 года поста ВНОС, вошедшая в книгу «Войска ПВО страны в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Краткая хроника»: «Летчик 123-го истребительного авиаполка лейтенант Петр Рябцев во время воздушного боя на подступах к Бресту таранил вражеский самолет».
А вот статья от 17 июля 1957 года в забытой ныне газете «Советская авиация» соратника Рябцева по первому воздушному бою, Героя Советского Союза Георгия Никаноровича Жидова, на счету которого только за первый год войны — 266 боевых вылетов, 8 сбитых лично и 13 — в группе фашистских самолетов.
«…Стояла ясная погода. Между девятью и десятью часами утра 22 июня 1941 года вражеские самолеты стали бомбить штаб одного из наших соединений, расположенный недалеко от аэродрома. Фашистских бомбардировщиков прикрывала группа истребителей.
Мы вылетели звеном — капитан Мажаев, лейтенанты Рябцев, Назаров и я. На высоте примерно 3500 метров нам встретилась группа самолетов противника — Me-109. Завязался напряженный бой. Атака следовала за атакой. Наши летчики старались держаться вместе, чтобы можно было прикрывать друг друга.
Бой продолжался 8–10 минут. Встретив упорное сопротивление советских летчиков, гитлеровцы пошли на хитрость. Четыре самолета Me-109 вошли в глубокий вираж, а четыре продолжали с нами бой. Кроме того, Хе-111 атаковали нас сверху. Создалось очень трудное положение.
Я пошел в атаку на врага, а меня в свою очередь преследовал «мессер». Капитан Мажаев взял его под обстрел. Одновременно фашистские Me-109, ранее вышедшие из боя и набравшие высоту, вновь стремятся атаковать Мажаева.
И тут наперерез врагу ринулся лейтенант Рябцев. В пылу боя Петр израсходовал боекомплект, а преградить путь к самолету Мажаева надо было во что бы то ни стало. Вот тут и созрело у отважного Петра, как он потом рассказывал, решение таранить ведущий истребитель врага. Резко развернув свою «чайку», Рябцев пошел на сближение с противником лоб в лоб. Видим, фашист не хочет уступать. Но его нервы не выдерживают, он накреняет самолет и пытается уйти вниз. Но поздно!
Рябцев плоскостью своего самолета ударяет по плоскости вражеской машины. И тут же истребители, немецкий и наш, пошли к земле. Вскоре в воздухе появилось белое пятнышко — парашют. Мы, занятые боем, не смогли определить, кто спускался на нем».
