…Было это еще в 1935 году. Государственные испытания И-16 блестяще провел Валерий Павлович Чкалов. Но конструктор в чем-то продолжал не доверять машине. Полк Губенко провел войсковые испытания отлично и за весьма короткий срок — на полтора месяца раньше установленного, потому что командир придумал новый метод испытаний: за 28 минут — каскад фигур высшего пилотажа, посадка — и в воздух поднимается другой пилот. Снова за 28 минут — каскад фигур… По конвейеру!

Поликарпов же, поблагодарив за тщательность испытаний, попросил самого Губенко провести полет на предельных перегрузках, говоря языком летчиков — опробовать самолет на слом. Почему командира? Не только потому, что он летал лучше всех и сумел за короткий срок обучить весь полк летать отлично, но и потому, что был он заядлым парашютистом, так что в случае аварии…

«Мы впервые увидели полет, от которого по телу побежали мурашки, — вспоминает Смирнов. — Самолет на огромной скорости то устремлялся вертикально к земле, то вдруг взмывал ввысь, оставляя за консолями крыльев длинные шлейфы белых струй закрученного воздуха. Эти струи свидетельствовали о наличии перегрузок, превышающих все допустимые нормы. Иногда в момент вывода из пикирования самолет покачивался с крыла на крыло, теряя устойчивость. Фигуры высшего пилотажа следовали одна за другой в стремительном каскаде.

Нам этот полет был неприятен: мы любили своего командира и боялись его потерять.

Поликарпов стоял среди нас. Его лицо казалось окаменевшим, и только бледные губы шептали какие-то слова.

Наконец самолет пошел на посадку. Все облегченно вздохнули. Командир вышел из кабины усталый и недовольный. Все бросились к нему. Обнимая и целуя его по-отцовски, Поликарпов сказал лишь два слова:

— Ну, молодец!

Губенко вытер потное лицо и, как бы оправдываясь, ответил:

— Не за что хвалить, Николай Николаевич! Это вам спасибо. Машина крепкая. Не поддается. Надо слетать еще раз».

Но техники после осмотра резюмировали: вся конструкция самолета оказалась основательно деформированной, еще несколько минут в воздухе — и она развалилась бы на куски. О ремонте не могло быть и речи, о повторном полете тем более. Зато Поликарпов, разобрав по косточкам то, что с ней сталось после полета Губенко, смог довести конструкцию до желанного уровня, и до самого 1941 года И-16 был одной из лучших машин мира, пока не устарел морально — как называют отставание техники от новых лучших образцов. Но за эти шесть лет жизни в небе «ишачок» принес множество побед советским летчикам. Воздушные тараны Скобарихина на Халхин-Голе, Жукова, Харитонова и Здоровцева — под Ленинградом, Талалихина — над Москвой совершены на И-16. Впервые в мире именно на И-16 были опробованы реактивные снаряды — PC — на Халхин-Голе.

А тогда, в 1935 году, за ускоренные испытания И-16 и мастерство, проявленное при этом, Губенко был награжден орденом Ленина.

Эта запись была внесена в его короткую летную анкету: «Родился в 1908 году в деревне Чичерино Ждановского района Донецкой области, украинец, окончил семь классов, затем профтехшколу. С 1927 года — в рядах Красной Армии. Окончил Военно-теоретическую школу летчиков в Ленинграде, Качинскую военную школу летчиков в Крыму. Служил летчиком, командиром звена, инструктором техники и пилотирования».

В 1938 году появилась новая запись: «…Отбыл из полка для выполнения особого задания». За этими строками — участие в войне с японскими захватчиками в Китае.

Китай 1938 года — это почти 400 миллионов нищих. Но именно эти бедняки вливались в 8-ю национально-революционную армию, стоически сражавшуюся с японскими захватчиками. Гоминьдановская же армия Чан Кайши не раз отступала, даже имея выгодные позиции, целые части сдавались в плен без боя, а самозваный генералиссимус Чан Кайши неоднократно намеревался капитулировать, да боялся возмущения масс.

Из нескольких сотен подготовленных китайских летчиков, в основном отпрысков высокопоставленных чиновников, согласились сражаться с японцами только семеро! Но эти семеро были настоящими храбрецами. Просились в летчики и бедняки — пришлось отправить их обучаться в Советский Союз. Но пока они обучались, воевать приходилось советским летчикам.

Чтобы побеждать противника, нужно изучить его тактику и, изучив, уметь навязать свою волю в бою — такую задачу ставили командиры и опытные боевые летчики, прибывшие в Китай после боев в Испании. Об этом говорил и командир эскадрильи А. С. Благовещенский.

Японцы воевали по определенной схеме — нападали, подкравшись за облаками, внезапно. Обычно — со стороны солнца. Подходили к цели с двух направлений: два клина бомбовозов в сопровождении истребителей. Истребители бой старались вести короткий, атакующий, а бомбардировщики, сбросив бомбы, стремились быстро уйти восвояси — запас бензина у них был невелик.

На летных разборах были приняты встречные меры: постоянное дежурство летчиков с парашютами за спиной в самолетах, с тем чтобы по сигналу — синему флагу, поднятому наблюдателем на вышке, мгновенно подняться в воздух. Китайские техники, быстро разобравшись в советских машинах, держали их в боевой готовности, сноровисто латали пробоины.

— Фейцзи! — кричали техники, завидев японский самолет, и тут же по-русски: — Са-мо-лет!

Они очень старались быстрей выучить русский язык, завели самодельные словарики.

— Не бойтесь, если подобьют, — говорил китайский летчик Ли Антону Губенко. — Парашют… садись… люди будут… рады.

Это было в самом деле так. В одном из первых боев, сбив японский истребитель, Губенко выбросился с парашютом из своего подбитого. Крестьяне напоили-накормили его, сообщили в часть.

А потом был воздушный бой над Ханькоу, вошедший в историю авиации. Теплый солнечный день 31 мая 1938 года. Был день рождения японского императора, и тот ждал от своих воздушных богатырей «подарка» — победного боя. С той и другой стороны участвовало почти по сотне самолетов.

Еще крутилась огненная карусель боя, когда Губенко заметил, как японские летчики сбрасывают пустые бензобаки — значит, горючего у них теперь надолго не хватит. И в самом деле: самураи стали выходить из боя один за другим. Шальная мысль мелькнула у Губенко: «А что, если пригнать на свой аэродром живого самурая вместе с его истребителем? Ведь тогда можно толком изучить материальную часть самолета врага, а значит, легче воевать будет всем, особенно молодым ребятам».

Перед вылетом на «именинный» бой, в момент боевой тревоги, техники меняли мотор на машине Губенко, но сам он не захотел оставаться на земле и попросил другой самолет. Был такой, но у него действовал только один пулемет, и когда Антон выпустил из него все патроны, можно было выйти из боя. Но ведь бой продолжали товарищи!

Он знаками показал самураю, вышедшему из боя, следовать на наш аэродром. Тот и не подумал подчиниться, поняв, что у советского пилота тоже кончился боезапас.

Ну что же! Русские и без патронов воюют!

«Я осторожно решил тронуть его руль высоты своим винтом, — рассказывал потом Губенко Б. Смирнову. — В этот миг все мои нервы сжались в комок. Нужно было сделать короткий рывок вперед, и так, чтобы японец не успел и глазом моргнуть».

— Ты что, давно обдумывал таран? — спрашивали у Губенко друзья.

— Про Нестерова знал, что он таранил шасси. А я помню, что как-то на аэродроме столкнулся самолет молодого летчика, рулящего на посадку, со стоящими машинами. И что же? Стоящий развалился, так как удар пришелся по его хвосту, а таранящий случайно — нет! Только винт покорежил. Тогда я понял, что удар по хвосту — самый безопасный.