Что ж, вполне вероятно, с этой благородной целью сей ритуал и задумывался, однако ж я был уверен, что теперь участники действа и не помышляли о достижении каких бы то ни было совершенств и гармоний. Я даже рассмеялся, представив, что те вчерашние господа, курившие в гостинице трубки, только для того сюда и приехали, чтобы олицетворять собою искушения и препятствия для девок и помочь им в достижении внутренней гармонии. И странно было мне представить, что найдется хоть одна девка, действительно желающая утопить в реке свою похоть, а не разжечь ее с первым же попавшимся на дороге молодцом. Вот как извратили мы даже самые благородные замыслы, дошедшие до нас из древних времен! До чего же мы стали низменны, как рабски служим собственным порокам!

«А не велеть ли Тимофею поворачивать назад? – подумал я. – Так я докажу хотя бы сам себе, что не являюсь рабом желаний и свободен от собственной низости».

– Эй, Тимофей! – крикнул я.

– Да уж и так поспешаю, барин! – взмахнув кнутом, воскликнул слуга. – Бричка вот-вот развалится!

У кустов орешника лошади сами собою остановились – ехать дальше было уж некуда. Я выпрыгнул и, велев слуге сторожить бричку, пошел узнать, скоро ли начнется сбегание женщин с холма и предусмотрены ли какие правила в их излавливании. Однако при моем приближении все господа либо отворачивались, либо делали вид, что чрезвычайно чем-то заняты: беседой ли с ямщиком, осмотром ли колес экипажа или же созерцанием окрестностей. При этом всяк старался держаться особняком, подальше от других, дабы потом, будучи в обществе, не быть узнанным и уличенным в низменных своих наклонностях. С вопросами к простолюдинам я не обращался, хотя они так искательно глядели мне в глаза, словно явились сюда не баб ловить, а услуги мне оказывать.

Отдельно стояли старухи, вероятно, местные. Проходя мимо них, я услышал, как они говорили меж собой, что не участвуют в празднике, дабы не подавать дурного примера молодежи, но при этом с неизъяснимой грустью смотрели они на иссохшиеся свои члены, не дававшие им надежды нагнать хоть какого мужичка. Старухи искательно поглядывали на седовласых стариков, но те вообще не обращали ни малейшего внимания на происходящее, лишь толклись у холстин, на которых была выставлена выпивка и закуски по случаю праздника.

Я приблизился к самому подножию холма в надежде углядеть здесь Котова-Голубева, но тщетно. Все подножие порядочно заросло кустарником, и если здесь и можно было что-то найти, то только усы разного калибра, хищно выглядывавшие из-за каждого куста.

По склону холма расхаживали дюжие парни и ударами кнутов отгоняли тех, кто хотел расположиться повыше и получить преимущества при ловле молодиц. Время от времени парни смотрели на вершину холма, откуда раздавался стук – то сооружался огромный костер. Концы длинных лесин то и дело вздыбливались вверху над кустами и прислонялись друг к дружке, образовывая некое подобие шатра.

– Ужо начнется! – чуть ли не в самое мое ухо сказал кто-то хриплым голосом.

Я повернулся – детина, высунувший из кустов косматую рыжую голову, жадно смотрел на вершину холма и жевал травинку с вцепившейся в нее ошеломленной букашкой.

Сперва на горке в кустах началось какое-то движение – вероятно, это девки стали приуготовляться сбегать вниз. Вдруг дружно запели рожки, затем в густом вечернем воздухе поплыл такой тяжкий звук, что мне почудилось, будто все, что ни есть вокруг, стало прижиматься к земле, как если бы ее стали накрывать звериными шкурами. Вероятно, этот звук был извлечен из ритуального рога, о котором упоминал вчера коломенский помещик. Я живо представил, что происходило в эту минуту на холме: убеленный сединами могучий старик-староста натужно дует в черный тяжелый рог, который помнит грубые губы его недавних и давних предков; а вокруг плещется море голых ядреных молодиц. Суеверный ужас в их глазах и – блики огня факелов, которые уже подносят к ритуальному костру…

На невидимой снизу вершине что-то затрещало, завизжало; сноп искр ринулся в небо, и оно просветлело – будто уже зашедшее за горизонт солнце решило возвратиться назад. Кусты на вершине холма вздрогнули и вдруг явили… нет, не отдельные обнаженные женские фигуры, а плотное кольцо голых тел. Это кольцо расширялось, точно пузырилось, и было подобно пене на зеленых щеках циклопического лесовика. Кольцо становилось все гуще и гуще, расползалось кусками по сторонам, цепляясь за его чудовищную щетину, но когда огонь костра взвился под самое небо, единым потоком ринулось вниз по ложбинке. На какую-то секунду мне померещилось, что это извергся вулкан, и не бабы, а огненная лава, сжигая на своем пути все живое, катит прямо на меня. Однако же мгновенное оцепенение столь же мгновенно сменилось восторгом, наполнившим все мое существо до самых дальних его закоулков, о бытности которых я прежде даже не догадывался. С безрассудным восторженным криком ринулся я навстречу дивному потоку. Рядом со мной вверх по склону бежали и мои соперники, мы перепрыгивали через кусты, отталкивали друг друга руками, падали, но тут же поднимались. Кто-то, подшибленный товарищами, уже не мог подняться, но все равно с утробным воем полз вверх на четвереньках. Некий негодяй попытался поставить мне подножку, но я перепрыгнул через его ногу и прямо на лету наотмашь залепил кулаком в его невидимую, но, несомненно, подлую морду так, что она навсегда канула во тьму. Зачем тот негодяй ставил мне подножку, ведь в молодицах недостатка не было, широким потоком они шли прямо в наши руки?

«Лов девок»

Да, приходится признать – весьма недоброжелательны мои соплеменники. А больше всего недоброжелательство проявляется, когда на кону деньги и барышни. С одной стороны, это недоброжелательство, конечно же, омрачает нашу жизнь, привносит в нее всяческие склоки и трудности, однако оно же и укрепляет нас, ведет к великим победам. Недаром говорят, что за одного битого двух небитых дают. Коли не было бы меж нами борьбы и состязательности, совершенно изнежились бы наши души, одрябли бы душевные и физические мускулы.

…Поток женщин рассыпался на ручейки, которые текли теперь не вниз, а как бы вдоль холма, чтоб не сшибиться в беспощадном ударе с восходящей черной мужской волной. А она, эта наша волна, по-прежнему стремилась вверх; мы жадно рыскали глазами в сверкающей в сполохах огня карусели женских тел. Ни разглядеть пикантных подробностей, ни тем более определить, к какому сословию какая баба относится, не было возможности – все вихрем мелькало перед глазами и то исчезало во тьме, то внезапно из нее возникало.

Стрекочущие, как спицы коляски, голени, размашистые, как удары кисти пьяного художника, груди, сметанные пятна ягодиц – все это так и вертелось в моих глазах. Будто лопнула труба мифического небесного калейдоскопа, и из нее на землю сыплются чудные предметы, осиянные земным огнем и светом звезд.

Как голодный волк на кобылицу, бросился я на стремительно летящую молодку; мы сшиблись и покатились в кусты. Добыча моя была сильна и отчаянно сопротивлялась, однако ж я сумел быстро овладеть ею. Поначалу она рычала, пыталась вырваться, но это продолжалось недолго. Чрез пару минут она уже сама отчаянно, точно утопающий своего спасателя, обхватила меня и руками, и ногами, словно пришла в ужас от мысли, что я оставлю ее. Даже и мочку моего уха крепко ухватила зубами! А была бы у молодки вторая пара челюстей, так, надо полагать, впилась бы ими и в другое мое ухо – уж так была неистова. Любовная баталия была недолгой, что неудивительно, ведь молодка мне попалась по-настоящему огневая. К тому же я, вероятно, перекипел, предвкушая грядущее наслаждение, томясь под горкой. Да, такое нередко случается, и потому тысячу раз прав мой кузен, утверждавший, что дамой надобно сначала овладеть, а уж потом только мечтать о ней. Точнее сказать, не мечтать, а вдумчиво размышлять – насколько хороши ее прелести, какова она в любовной баталии сама по себе, каковой может быть, если ее хорошенько подбодрить, и какими именно способами ее следует взбадривать. А вот если сначала размышлять, а потом овладевать, то вполне может статься, что между помыслами и действительностью окажется печальная пропасть.