Закончив дело, я вскочил на ноги. Со всех сторон слышались охи, рычание, стоны и взвизгивания; весь склон холма, покрытый телами, дрожал и словно сползал вниз в черную бездну, как если бы его постигло землетрясение.

Раззадоренная молодка ухватила меня под коленки, чтоб опрокинуть на себя и продолжить любовную баталию, однако я благоразумно кувыркнулся назад и откатился вниз по склону – ну, не проводить же мне было всю ночь с одной и той же, когда вокруг все так и кишело молодками всех мастей. Я наступал на чьи-то тела, падал и поднимался.

Второй моей добычей оказалось создание со столь быстрыми и длинными конечностями, что его можно было бы, пожалуй, принять за какую-нибудь стрекозу, если б не назвалось оно после всего совместно нами проделанного Аглаей Поликарповной. Так я узнал, что это был все-таки человек.

«А ведь непременно же была она возлюбленной какого-нибудь господина с возвышенными помыслами и взором горящим, – размышлял я, когда Аглая Поликарповна, с нежной благодарностью оглаживая мои руки и плечи, говорила, как хорошо нам будет проводить вместе время в ее имении под Звенигородом. – А может, и теперь этот мечтательный господин или какой-нибудь другой, уже утративший взор горящий и имеющий теперь твердое убеждение, что жить надобно честной семейной жизнью, вздыхает о ней и почитает верхом блаженства заслужить ее благосклонный взгляд, поцеловать ее ручку. А она, а она, а она… Ах, до чего же мы наивны в своих романтических представлениях о сущности дам».

Разумеется, я отдаю себе отчет в том, что на Терентьевский праздник съехались далеко не самые добродетельные представительницы их рода, вероятно, даже весьма низменные и порочные, но ведь это были дамы же все-таки! Не свалились же некие неведомые существа с Луны на эту горку под видом земных молодок!

Впрочем, молодки подобны воде – они и обжигают, как кипяток, и жгут, как лед. Все зависит от того, в какую минуту подвернутся под руку. Теперь минута была самая что ни на есть подходящая. Я увидел неподалеку костерки с пляшущими меж них фигурками и устремился туда.

Десятки мужчин и женщин с венками на головах и повязками из растительности на чреслах, разбившись на пары и взявшись за руки, двигались меж огней и пританцовывали. При этом пары постоянно менялись, поскольку из темноты появлялись новые участники действа. Они ныряли в живой коридор и, выбрав того, кто им приглянулся, хватали за руку и тащили его в начало всей этой процессии. Оставшийся же в одиночестве покорно исчезал во тьме, но вскоре вновь оказывался в коридоре и в свою очередь хватал того, с кем желал составить пару. Интересно отметить, что особи мужеского и женского полу, выбирая себе партнера, вели себя по-разному. Мужчины, как правило, проявляли ту лихость, которую моралист со впалыми щеками назвал бы разнузданностью, а пожалуй, даже и верхом неприличия. Впрочем, я, не будучи моралистом, скажу просто: мужчины «шли» по коридору вприсядку, широко разбрасывая ноги в разные стороны, как бы желая возгласить: «а вот я какой, смотрите все!» Женщины же при выборе партнера вели себя иначе: они неторопливо перемещались по коридору, причем такими мелкими шажками, наползая одной покрасневшей от трения коленкой на другую, словно ноги их были склеены или же меж ногами находилось некое изделие, которое они намеревались отполировать с тем усердием, которое только возможно. При этом головы женщин были потуплены, как бы от терзающего их стыда, но глаза так и сверкали в разные стороны, выбирая себе дружка по вкусу. Одним словом, и мужчины, и женщины вели себя точно так же, как и в прочей своей жизни, где первые считают себя господами, но на самом деле находятся в сострадательном наклонении ко вторым.

Вероятно, эта игра тоже была частью неведомого мне ритуала. Не желая ждать, когда и чем он завершится, я схватил самую фигуристую молодку и повлек ее в раздольную травяную мглу. Тело молодки было мягкое, переливчатое, обещающее подлинную страсть. Такая страсть встречается довольно редко в женщинах, и такие тела попадаются редко, и потому достаточно лишь коснуться его, чтоб сразу понять – именно для тебя оно предназначено, каждая извилинка и косточка для тебя отлита и выточена. Но куда как чаще бывает, что вроде бы и хороша барышня, и формы имеет подобающие, в чем-то даже изящные, но взглянешь на них – и в один миг поймешь, что при всей женственности предназначено это тело более для трудовых дел и надобностей, чем для любовных утех. А уж как только ухватишься за такую, не для любви предназначенную молодку, невольно почуешь себя в шкуре сельчанина, взявшегося, к примеру, за плуг или за какой другой механизм. И хорошо, если члены твои в сей миг скучают по работе или просто по движению, иначе весьма пресным будет для тебя любовническая пахота. Впрочем, падая в травы с новой своей добычей, я заранее знал, что уж она-то не для трудов, а именно для любви создана, и что все у нас с ней пойдет как по маслу. Первым делом я….

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

…я лежал на коленях новой своей подружки и лениво поглядывал в светлеющее небо, странно украшенное двумя темными полуокружьями ее грудей. Судя по всему, очередная моя избранница была хорошо образована и принадлежала к знатному роду. На мое предложение назваться она только рассмеялась. Тогда я сказал, что ее имя мне нужно для того, чтобы записать его на скрижалях своей памяти.

– Ха-ха-ха! – смех ее осыпался серебром в травы. – На скрижалях памяти! К месту ли такие высокопарные речи?! Мы с тобой сейчас безымянны, как эти травинки в поле, и свободны от всех условностей и предрассудков. Так и нужно жить, без скрижалей и памяти. Безымянными.

– Безымянными?

– Да, безымянными, как эти травы. – Она сорвала стебелек.

– А как называется этот церемониал меж костров? Или он тоже безымянный?

– Хотилицы.

– Хотилицы? – Это слово, как явно знакомое, зашебуршилось в моей памяти. – Я слышал это слово… в Конотопе… от одного благонравного капитана…

– Должно быть, этот капитан о-очень благонравный, коль знает такие игры, как хотилицы, – с этими словами прелестница стала щекотать пушистым кончиком стебелька мой живот, опускаясь все ниже и ниже. При этом она чуть наклонилась вперед, и ее терпкий, точно перезревшая вишня, сосок коснулся моих губ.

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

Окончив очередную любовную баталию, я, вздымая боками, словно издыхающая от долгой скачки лошадь, ничком повалился в траву. Вокруг моей головы бродили какие-то странные мысли. Некоторые из них так и не пожелали меня посетить и, отложив «визит» на неопределенное время, канули куда-то прочь. Бог весть, что это были за мысли, только скрипели в мои уши, наливаясь утренними соками, травы. И это постукивание и пощелкивание восходящих по стеблям соков было как бы эхом канувших невесть куда мыслей.

С реки слышался плеск, взвизги. Вероятно, даже и холодные воды не смогли погасить огонь, пылавший в человеческих чреслах. Я приподнял голову: в кустах прибрежного ивняка неторопливо бегали от парней блестящие от воды девки с венками из кувшинок.

Над полем стоял мутный, как глаз только что отелившейся коровы, рассвет. Небо было завалено дождевыми облаками. Я лежал в духмяных травах рядом с милой моему телу барышней, но чувствовал себя таким одиноким, словно оказался на дне неведомого омута. Мне страшно захотелось оттолкнуться от этого дна и вынырнуть. В голове моей, подобно перьям в курятнике, когда нагрянет туда злобный хорек, носились призраки ночной оргии. Все произошедшее этой ночью теперь казалось мне порождением какой-то странной, болезненной фантазии, и даже не верилось, что и я повиновался ей. Но как не поверить, если, куда ни повернешь голову, всюду бродят ее отголоски в виде обнаженных людей? И со мною рядом лежит ведь не призрак, а плоть.