Пальцы Александры, державшие миниатюру, сжались.

— Не делай этого! — предостерег ее Хоук. — Я не настолько слаб, чтобы не заставить тебя пожалеть об этом.

— Вы, как всегда, грубы. Мне надоели ваши бесконечные насмешки и сарказм, слышите? — Нервно вздохнув, она бросила на него яростный взгляд, и между ними словно проскочила молния.

— Тогда оставь в покое моего сына. Он вынес достаточно страданий и боли. И наши с тобой дела его не касаются!

В это время из-за двери донесся шум голосов, потом кто-то настойчиво постучал. Появился Шедвелл, невероятно бледный и в кое-как застегнутой ливрее.

— Ну? — резко произнес Хоук.

— Прибыл посыльный из Лондона, ваша светлость, — запинаясь, ответил Шедвелл. — Новости… плохие новости, кажется… — Дворецкий протянул Хоуку розовый конверт. — Он привез вот это.

Хоук одним движением разорвал конверт и впился глазами в строчки письма. Несколько долгих секунд он не отводил взгляда от листа бумаги, и на его лице все явственнее вырисовывалось недоверие. Наконец он поднял глаза и посмотрел на Шедвелла. Письмо упало на пол.

— Рассказывай остальное.

— Ну, вы знаете, ваша светлость… о том, что случилось вчера. Мальчик после этого был совсем не в себе. Посыльный говорит, что днем он сбежал из дома и несколько часов бродил под дождем, пока его не нашли. Он начал кашлять, его лихорадило, и он все время звал вас. Потом стало еще хуже. Доктор напуган и просит вас приехать как можно скорее.

Длинные пальцы Хоука сжались в кулаки. В его глазах промелькнула боль, и он стал очень похож на портрет своего сына…

После слов дворецкого в комнате повисло тяжелое молчание. Хоук посмотрел на миниатюру, которую Александра все еще держала в руках, и боль исказила его лицо.

«Меня это не касается», — напомнила себе Александра. Она ненавидит этого человека. И всегда будет его ненавидеть.

— Робби… — прошептал герцог. — Что же мы делаем с тобой, малыш…

В следующие несколько часов дом Хоука являл собой ад кромешный. Нервные лакеи метались вверх-вниз по лестницам, между кабинетом и спальней герцога; они укладывали вещи и одновременно выполняли то и дело поступающие приказы. Испуганные горничные таращили глаза, не решаясь задать ни одного из мучивших их вопросов.

Джефферс и Пенни приготовили для поездки в Лондон лучшую карету. Хоук решил было избавить старого кучера от тягот длительного пути и взять с собой кого-нибудь помоложе, но преданный слуга искренне вознегодовал, когда герцог сказал ему об этом.

— Ну да, ваша светлость, вы это можете сделать… только лучше бы уж тогда вам меня просто выгнать. Наплевать, что я вам служил тридцать пять лет и что меня уж никто не возьмет к себе.

На мрачном лице Хоука, в его полных отчаяния глазах на мгновение показалась благодарность.

— Ладно, Джефферс, спасибо, ты едешь со мной, все равно замену тебе нелегко найти.

— Карета будет у дверей через полчаса, — пробурчал Джефферс. — А все остальное уже готово, как вы и приказали.

— Ты отличный человек, — сказал Хоук и вернулся в кабинет, чтобы закончить письмо своему адвокату.

Стук в дверь заставил его нахмуриться и поднять голову.

— А, это ты, — бросил он, увидя Александру, явившуюся по его просьбе. Жестом пригласив ее сесть возле письменного стола, он сообщил: — Ты поедешь со мной в Лондон. Даю тебе час на сборы. — Он говорил холодно и отстраненно.

Александра задохнулась от его надменности.

— Ни через час, ни через день, ни через год я никуда не поеду! — огрызнулась она.

Герцог скривил губы.

— Разве я говорил о том, что ты можешь выбирать, мисс Мэйтланд?

— О, разумеется, нет! Было бы совсем не похоже на вас, если бы вы проявили хоть малейшую вежливость!

— Черт побери, женщина, неужели тебе просто необходимо всегда спорить?

— А вам просто необходимо всегда быть наглецом? — бешено выкрикнула она.

Хоук отложил перо и уставился на нее, но лицо его было совершенно непроницаемым.

— Ты едешь со мной, — с легкой язвительностью в голосе сказал он. — Я не могу рисковать, не могу допустить, чтобы Телфорд наложил на тебя лапу.

— Или что я сбегу от вас, — уточнила Александра, глядя ему прямо в глаза. — Ладно, — добавила она, — все равно вы будете слишком заняты своим сыном. В особенности если у него начнется воспаление легких.

Да, подумала Александра, она порадуется, видя страдания Хоука!

Герцог нахмурился, сжав губы в тонкую линию.

— Ты, похоже, знакома с этой болезнью?

— Жизнь в Индии — это постоянные болезни. Я видела и пневмонию, и многое похуже, — мрачно ответила Александра. — Если у мальчика действительно воспаление легких, самыми тяжелыми будут первые дни. Видите ли, лихорадка усиливается с каждым часом и полностью истощает силы больного. — Она говорила отчетливо, с безжалостным удовольствием описывая течение болезни.

— Боже праведный! — Хоук на мгновение закрыл ладонями покрывшееся испариной лицо. Потом ледяным взглядом посмотрел на Александру. — Что еще? Ты хочешь причинить мне боль, но чем больше я буду знать, тем лучше смогу подготовиться к борьбе за моего ребенка.

— Если это пневмония, мальчик будет очень страдать от боли. Он не сможет ни есть, ни пить, но он должен будет это делать, чтобы выжить. Если лихорадка усилится, он не будет узнавать никого, даже вас.

Каждое слово вонзалось в сердце Хоука, как острый шип.

— Я постараюсь запомнить все это.

Александра резко встала; в это мгновение она нравилась самой себе даже меньше, чем нравился ей сидевший перед ней человек, изучавший ее холодным взглядом.

— Но, разумеется, если мальчик хоть вполовину так же толстокож, как его отец, он непременно выживет. — С этими словами Александра вышла за дверь, оставив за собой легкий аромат ландышей.

Герцог несколько минут неподвижно сидел за столом, глядя на дверь, за которой исчезла Александра. Он был чрезвычайно бледен, его лоб прорезали морщины.

Он внезапно вернулся мыслями в Ла-Корунью, в Испанию… услышал скрип телег, мычание волов, стоны умирающих английских солдат… Его обжигал лютый холод, и надо всем вокруг витал отвратительный запах смерти…

Хоук закрыл глаза и опустил голову на судорожно сжатые кулаки.

Первые часы путешествия были сплошным кошмаром. Двое, сидевшие в карете, молчали, не говоря ни слова. Рана Хоука давала о себе знать при каждом толчке, и он пытался справиться с болью.

Когда они выехали из имения Хоуксворта, солнце уже садилось, и вскоре сумерки укрыли окружающий пейзаж серой пеленой. С приближением темноты ехать становилось все труднее. Джефферс, сидевший на козлах, изо всех сил вглядывался вперед, чтобы рассмотреть дорогу в слабом свете двух фонарей, подвешенных к карете. До Александры время от времени доносилось ворчание старого кучера, рассуждавшего об опасностях ночных поездок, и она вполне соглашалась с ним. Она попыталась заснуть, но безуспешно и с разочарованным вздохом стала смотреть в темное окно.

В какой-то момент дорога стала лучше, но было это через час или через несколько минут после их отъезда из Хоуксвиша, Александра не могла бы сказать. Появилась луна, она поднималась все выше и выше; время от времени ее затягивала дымка облаков. Теперь дорога напоминала серебряную ленту, тянувшуюся на запад. Карета, управляемая опытной рукой Джефферса, покатила быстрее, поднимая столбы пыли над меловым трактом.

Хоук не издавал ни звука. Александра то впадала в дремоту, то снова просыпалась, пока наконец не заснула по-настоящему. Ее разбудили грубые голоса и ржание лошадей. Хоук поднялся, и на его сумрачное лицо упал серебристый лунный луч. Александра испугалась. Глаза герцога были светлыми и бездонными, побелевшее лицо прорезали морщины боли и усталости. Кучер распахнул дверцу кареты.

— Окфилд, ваша светлость.

Александра неуверенно встала на затекшие ноги и с помощью Джефферса вышла наружу. Хоук молча, с каменным выражением лица, последовал за ней. У входа в гостиницу их встретил ее жирный владелец, торопливо вытиравший короткопалые руки о засаленный фартук. Ему хватило одного единственного властного взгляда Хоука, чтобы суетливо броситься к лестнице, ведущей на второй этаж, указывая дорогу герцогу. Наверху, в лучшей гостиной постоялого двора, для них накрыли стол.