— Не обижайтесь, я ничего не стану от вас скрывать. Я знаю, вы были бы настоящим отцом моему ребенку… Но так я не могу — из рук в руки… Я разорвала с Аркадием, я должна его забыть! Если бы вы знали, Борис Семеныч, насколько легче разорвать, чем забыть! Но я его забуду, я должна его забыть! У меня ведь нет другого выхода, правда?

Ода ласково и грустно взглянула ему в глаза, положила руку ему на плечо. Он в смятении отстранился и от руки и от взгляда.

— Мне надо идти. Нет, вы все же странная, вы очень странная, Ларочка!

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю. Вы все равно не переменитесь, даже если это плохо. Оставайтесь уж такой, какая вы есть, всегда такой, как есть, Ларочка!

Черданцев встретил их на вокзале. Терентьев знал, что Черданцеву на заводе досталось, но не ожидал, что тот так переменится. Он похудел, был небрит, неопрятен — на пиджаке сидели пятна, еще хуже выглядели брюки. Он походил на рабочего из грязного цеха, а не на элегантного научного сотрудника, каким всегда ходил в институте.

— Как дела? — закричал Щетинин еще до того, как Черданцев подошел к ним.

— Дела ничего! — ответил Черданцев. — Крутятся потихоньку. С вашим приездом, конечно, пойдет быстрее. Директор завода чуть в пляс не пустился, когда узнал, кто к нам приезжает.

Щетинин строго оглядел его, стараясь не замечать иронии.

— Дела не столько крутятся, сколько пачкаются. Вы что-то опустились, Аркадий; даже не ожидал, что увижу вас таким.

Черданцев сдержанно улыбнулся.

— Посмотрим на вас через недельку! Крутом щелочи, кислота, пульпа — все пачкает и разъедает, не успеваешь руки отмывать, чтоб не съело кожу. Ходим в спецовках, но это помогает слабо… — Он осматривал свой костюм, словно лишь сейчас увидел его. — Надо было, пожалуй, почиститься. Я как-то здесь, по старой памяти, мало обращаю внимания на одежду.

Терентьев немного помедлил, прежде чем подойти к Черданцеву. Они не виделись со дня защиты. Терентьев в поезде обдумывал, как ему держаться. Лучше всего было бы запросто протянуть руку, поинтересоваться, как дела. Еще до того, как они поздоровались, Терентьев понял, что Черданцев не примет такого обращения. Черданцев был сдержан и сух — скользнул быстрым взглядом по лицу Терентьева, сразу же отвернулся и пошел вперед, указывая дорогу.

Около вокзала стояла старенькая «Победа», надо было проехать еще километров тридцать. Терентьев сел спереди, позади разместились Щетинин с Черданцевым. Машина покатила по грейдерной дороге, оставляя за собой стену едкой пыли. Во все стороны простиралась каменистая, выжженная солнцем пустыня — унылый и скудный мир предгорий. Горы белыми гребнями подпирали горизонт, до них было километров двести. Небо опрокинулось шайкой над головой, облачная пена стекала за край земли. Изредка в этой пене показывалось солнце, оно тоже было словно намыленное — тускло светило, чуть грело. Даже травы пахли распаренными березовыми вениками. Шла южная непонятная зима — ни жара, аи холод, ни дождь, ни вёдро, — пора сквозняков и сумерек.

Черданцев рассказывал, как получилось с внедрением разработанных им новых процессов и схем переработки. Руды здесь крайне сложного состава, материал, поступающий в гидрометаллургический цех, день ото дня меняется, единого рецепта не подберешь. Производственники стараются соблюдать предписанные режимы, что не всегда удается. От этого эффект новых схем снижается.

— Надо воздействовать на цеховиков! — сказал Щетинин. — Как у вас личные взаимоотношения с работниками завода? При подобных испытаниях важно ощущать дружескую поддержку.

Личные отношения у Черданцева сложились хорошо со всеми работниками завода. Правда, он поселился на квартире начальника очистного цеха Пономаренко, а Пономаренко не в ладах со Спиридоновым, начальником смежного — электролизного цеха. Соседи, квартиры — дверь против двери, но встретятся на лестнице — никогда один другому не поклонится. Спиридонов попенял Черданцеву, что тот предпочел Пономаренко, но дальше упреков не пошло, в поддержке своей он не отказывает. То же можно сказать и о Пономаренко: человек он вспыльчивый и недобрый, но науку ценит, все старается сделать, о чем попросишь.

— Сколько я ни посещал учреждений и предприятий, везде одно и то же, — обратился Щетинин к задумавшемуся Терентьеву. — Обязательно кто-нибудь кому-нибудь на ногу наступает. Удивительный народ — люди: не берет их мир.

Черданцев подтвердил, что ссор на заводе много, без стычек трудно вести производство. Он говорил вежливо и спокойно. Когда на него не смотрели, лицо его становилось замкнутым и постаревшим. «Нелегко ему здесь, — думал Терентьев, — очень нелегко. И, вероятно, еще обидно, что мы явились с непрошеной помощью».

— Вы упомянули, что не обращаете внимания на одежду по старой памяти? — спросил Терентьев. — Как это надо понимать — «по старой памяти»?

— Да ведь я вырос на этом заводе. Мать у меня скончалась еще до войны, жили вдвоем с отцом в поселке с первого дня строительства; батя трудился каменщиком, потом выучился на очистника. Здесь же он и помер в сорок девятом. Меня тут всякая собака знает.

Это был в конце концов пустяк, но Терентьев почему-то все возвращался мыслью к тому, что Черданцев здесь свой. Видимо, и Щетинин думал об этом. Он сказал Терентьеву, когда шофер вдруг затормозил на ухабистой дороге и вместе с Черданцевым вышел посмотреть, не спустили ли шины:

— Не удивительно, что заводской технолог так поддерживал его на защите, помнишь? Специально командировали человека в Москву.

Вскоре показался поселок — оазис в унылой пустыне. Но это был оазис из камня, а не из зелени. Три параллельные длинные улицы пересекались коротенькими переулочками. На улицах были хорошо замощенные мостовые и асфальтированные тротуары, в переулочках росла скудная трава, и каждый порыв ветра вздымал серые пылевые облака. Улицы были обсажены акацией и шелковицей — чахлые деревца, скрипевшие жестяным скрипом и покрытые все той же серой пылью. Их, похоже, садили каждую весну заново, лето они кое-как тянули, постепенно увядая, а к зиме полностью погибали. Терентьеву не раз приходилось видеть в районных городках такие заброшенные деревья, не аллеи, не скверы, не парки, просто «зеленые насаждения», как их именовали в отчетах и разговорах.

— Интересно, что тут делается во время дождя? — ворчал Щетинин. — В переулок и нос не высунуть: утопнешь.

— Дожди у нас редкость, — объяснил Черданцев. — А почва — песок, вода не застаивается.

Они шли по центральной из трех улиц. Два ряда чистеньких трехэтажных, неразличимо одинаковых домов с бетонными оградами палисадничков вели на площадь, где поднималось внушительное пятиэтажное здание. В палисадничках ничего не росло, кроме бурьяна: воды, по словам Черданцева, еле-еле хватало на бытовые нужды, не до садов и огородов.

Пятиэтажное здание оказалась заводоуправлением. Черданцев предложил зайти в технический отдел, к плановикам, в бухгалтерию. Директора и главного инженера вчера вызвали в город, совещание с ними придется провести дня через два, но с техническими работниками можно и сейчас поговорить. Терентьев идти в заводоуправление отказался. От площади, через несколько домов, начинался пустырь, пересеченный асфальтированными шоссе, веером сходящимися к поселку. За пустырем поднимался завод. Терентьев не мог оторвать от него взгляда. Он первый раз в жизни был на металлургическом предприятии.

В университете производство его не интересовало, да и не было возможности с ним познакомиться: практика осваивалась в лабораториях. А потом пошли скитания по глухим углам, где самым крупным предприятием значились ремонтные мастерские в леспромхозах. Немаловажной причиной, толкнувшей Терентьева в дальнюю поездку, была и эта — побывать наконец, на большом современном заводе.

В стороне дымили светлым дымком две высоченные, метров на полтораста, кирпичные трубы, за ними правильными рядами стояло одно производственное здание за другим — плавильный цех, рудный двор, агломерационная, гидрометаллургические цехи — очистной и электролизный. Еще подальше, замкнутый в свой компактный мирок, вздымался комплекс строений ТЭЦ — мельницы, котельная, машинный зал, три трубы пониже цеховых, курившиеся густо и напряженно. Вся площадка промышленных сооружений была затянута дымом; особенно много его клубилось над плавильным цехом, тот весь был словно прикрыт шапкой синего тумана.