– Да? – Девушка окинула настенную роспись оценивающим взглядом. – В принципе, я тоже не прочь узнать…

Она встала и подошла с блокнотом к стене. Подняла руку, провела большим пальцем яркую зеленую дугу… Повернулась, посмотрела на Стивена, помахала в воздухе блокнотом и положила его на аргиллит. А потом начала рисовать.

Стивен, помедлив немного, присоединился к ней.

Привет! Это снова я. Вчера я вернулась в пещеру – чтобы собрать свои шмотки, как я думала. Хотя в глубине души мне хотелось понять, сумею ли я снова жить одна. Я обнаружила, что Стивен перебрался сюда. Он перерыл все мои вещи, разрисовал мою стенку и похоронил в моей пещере труп. Классно, да? Труп женщины, которую звали Адриен ла Флер. Стивен говорит, она придумала себе это имя в детстве и не хотела брать фамилию приемных родителей. Надеюсь, мое имя не кажется таким искусственным. Короче, она умерла от гриппа Центавра. Он не хотел, чтобы ее разрезали. Врачи в лагере обычно делают вскрытие, когда кто-то умирает.

В принципе я его понимаю. Я тоже не хотела бы, чтобы меня разрезали. Я не совсем простила его, поскольку, судя по некоторым фразам, он прочел мои письма, а это меня просто бесит. Он либо сидит, глядя на ее могилу (хотя здесь это не могила в буквальном смысле, потому что ты просто кладешь умершего на пол и ждешь, пока трава прорастет сквозь него), либо работает над своей большой и полной ярости картиной, изображающей черную смерть, желтую лихорадку и прочие ужасы. Таким образом он пытается спросить, за что на нас наслали эту чуму.

Карты Стивен рисует отлично, но чтобы писать картины, ему надо еще учиться и учиться. Похоже, все его представления о живописи ограничиваются книжками комиксов, а руки у него все в синяках из-за того, что он молотит кулаками в стену, когда она не делает того, что он хочет. Он здорово напоминает мне Дэйва – зол на весь свет. И это меня порой пугает. Ты тоже пугал меня иногда, Дэйв, но я хотя бы знала, как к тебе подступиться.

Стивен ни разу пальцем меня не тронул, вернее, только раз, когда я вернулась, и то он просто отбивался. Однако я боюсь, что он может наброситься на сов, если они снова появятся – или же они испугаются его и не появятся вовсе.

Мне хочется погулять голышом, и я собиралась соорудить небольшой бассейн, чтобы там поплескаться. Вода, правда, холодная, но я могла бы нарисовать тропические пляжи и жаркое лето над бассейном – а потом посмотреть, сумеет ли корабль это понять.

Возможно, когда она (умершая) совсем растворится, Стивен снова займется картографией и оставит меня в пещере одну… И тогда, быть может, я снова увижу сов.

На пятый день болезни Софи проснулась с ощущением, что пора браться за работу. Она лежала в спальном мешке, на своем обычном месте, куда ее перенесли из изолятора два дня назад, но обзор ей загораживали невысокие стены из аргиллита. Софи почесала голову, ощутив под пальцами всклокоченные грязные волосы, затем приподнялась, чтобы посмотреть, что творится вокруг. Весь склон был разделен стенами разной высоты и степени готовности, поднимавшимися из зеленого покрытия, словно раскопки поселения эпохи неолита, которые она видела в Оркни. В будущей комнате Софи была дверь и что-то вроде скамьи, которая со временем, если над ней еще поработать, могла стать кроватью. На вершине горного массива висел красный вымпел, что означало первые три часа светового дня.

Софи подтянулась вперед и встала на колени. Теперь ей было видно кладбище. Холмиков на нем не прибавилось, и они стали куда более плоскими, чем пять дней назад, когда она ушла из лагеря. Голубые искорки в воздухе не сверкали.

– Софи!

К ней бежал Стэн Морган, перепрыгивая через стены и не обращая внимания на гневные окрики окружающих. Выглядел он здоровым и совсем юным. Черные волосы разметались и явно нуждались в стрижке. Глаза его сияли от восторга – но у последней стенки он в замешательстве остановился.

Софи внезапно смутилась своих голых ног, немытых волос и провонявшей рубашки. От нее исходили миазмы болезни и депрессии.

– Софи! Мы так волновались за вас…

Малейший жест с ее стороны – и он бы обнял ее. Софи не сделала этого жеста, чувствуя себя липкой и грязной, однако тепло его улыбки не оставило ее равнодушной.

– Как дела? – спросила она сиплым голосом. – Я знаю, вы мне рассказывали, но до меня ничего не доходило.

Он занес было ногу над стенкой, но вдруг остановился, словно решив, что он нарушил правила приличия.

– Да ладно, заходите, – сказала Софи. – Или залезайте. Это вы построили тут стены?

– Отчасти, – довольно улыбнулся Стэн. – Я руководил их постройкой, хотя они еще не закончены. – Он присел на стену и уперся локтями в колени, обтянутые джинсами. – Похоже, эпидемия сошла на нет. Укусов не избежал никто, насколько мы можем судить по рассказам очевидцев из других пещер, тем не менее вторая волна была не такой опасной и за последние пять дней никто не умер. Кстати, вот уже почти двое суток мы не видели ни единой мошки. Что еще?.. Теперь мы знаем, что площадь корабля составляет как минимум пару сотен квадратных километров. И название у него появилось – “Теваке”. Это какая-то полинезийская птица. Кто его придумал, я не знаю. На корабле около двухсот или трехсот тысяч человек, и нашего генетика это безумно радует. Ах да, вы еще не знакомы с Марселином. Он переселился к нам из соседней пещеры, где верх взяли анархисты во главе с Эйлиш Колби. Помните ее? Так вот, Марселин затеял там грандиозный спор по поводу того, кто может иметь детей и сколько. Лагерь разделился на две части. Сторонники выживания заявили, что мы должны плодиться и размножаться, а защитники прав личности скандировали, что это личное дело каждого. – Морган тихонько присвистнул. – Виктория выдирала себе волосы на голове, пытаясь заставить их прислушаться к закону или хотя бы прийти к какому-то соглашению насчет прав и обязанностей. Вы бы слышали, как Арпад обрушился на американцев с их истерическим пуританизмом! Я лично удрал в лабораторию. К тому же мои гены все равно никому не нужны.

Софи напряженно улыбнулась. Он хотел рассмешить ее, полагая, что она разделяет его убеждения и что настоящая страсть для нее – это наука, а все остальное не стоит таких эмоций. Морган явно не понимал, какую реакцию подобная дискуссия способна вызвать у женщины, тем более у женщины с ее генетическим наследием.

То, что он сказал дальше, было совершенно неожиданным.

– Послушайте! Перед тем как вы ушли… Ну, когда вы ушли из лаборатории патологии в тот вечер… вы ничего не разлили?

На лице его был написан такой неподдельный интерес, что она решила сказать ему правду.

– Формалин, – медленно промолвила Софи, вспомнив, как она сидела и глядела на растекающуюся лужу, чувствуя себя совершенно беспомощной. – Я разлила весь свой формалин. Я просто… – Она замялась, не в состоянии объяснить, что она тогда ощущала. Снежная королева Софи, которая никогда не признается в том, что способна испытывать отчаяние.

Морган весело улыбнулся ей – очевидно, именно такого ответа он и ожидал – и вскочил на ноги.

– Пошли! Я должен вам кое-что показать!

– Морган!.. Дайте мне время умыться и одеться!

– Что? Ах да… Конечно.

Лаборатория носила на себе следы кипучей деятельности. Из стены выступал новый рабочий стол с парой сталагмитовых табуреток. Стены обрели реальные черты, достигая в некоторых местах уровня груди. В них были проделаны отверстия, как в ульях, хотя большая часть оборудования по-прежнему стояла на столах и на полу.

– Я подумал, что вы сами захотите расставить свои вещи, – объяснил Морган.

С первого стола, где Софи работала в последний раз, все было убрано, и в середине виднелась неглубокая ямка, до краев наполненная прозрачной жидкостью. Морган с сияющим видом остановился возле нее.

– Понюхайте!

Софи нагнулась, махнула рукой, подгоняя к носу пары, и принюхалась.