Софи прошла мимо искрящегося водопада к следующему ряду расщелин и пещер, расширяя район поиска, хотя искала уже не так напряженно и внимательно, как раньше. Она почти обогнула горный массив, оказавшись с другой стороны от женской пещеры, когда до ее слуха донеслись приглушенные голоса и смешки, раздававшиеся из-за скального выступа. Рядом валялись свежие окурки, еще не поглощенные зеленым покрытием пола. Софи заглянула за выступ, и в ярком свете небольшой пещерки увидела пять одетых в черное фигур, сбившихся в кучку, ребят и девушек. Они увидели ее и умолкли. Одна из девушек торопливо сунула в рот то, что держала в кулаке.

– А чего? – процедил парень. – Уже и жвачку пожевать нельзя? Это что – преступление?

Услышав его голос, Софи невольно взглянула на руку парня – и, как ожидала, увидела на ней повязку, изрядно истрепавшуюся и посеревшую от грязи. Парень оказался на удивление рослым и привлекательным, с гвоздиками в ушах, колечком в ноздре и капризно очерченными, как у Джеймса Дина, губами – хотя даже если бы ему сказали, кто такой Джеймс Дин, он явно счел бы его слишком старым и недостаточно крутым.

Девушка, сидевшая рядом с ним, шепнула:

– Гарет! Это она!

– Все правильно, именно я, – спокойно проговорила Софи. – Но это было давно и неправда. Я знаю, что это не жвачка, но вы не волнуйтесь. Просто я думаю, что вы должны рассказать об этом кому-нибудь из лагеря.

– С какой стати? – спросил другой парень.

– Выплюнь ее, бога ради, пока тебя не стошнило! – сказала Софи девушке, которая побледнела и покрылась потом.

Услыхав ее повелительный тон, девица отвернулась и, кашляя и задыхаясь, выплюнула большой кусок золотисто-янтарной массы.

– С такой, что я пока единственная об этом знаю, – продолжила Софи, – однако я не против отдать вам лавры первооткрывателей. А нам отчаянно нужна еда.

– Здесь на всех не хватит.

– Здесь – возможно, но я видела три других нароста на этой стороне пещеры. Вы можете сходить и проверить, если хотите. А на другой стороне пещеры я даже еще не искала.

– Ладно, – кивнул Гарет. – Мы сходим и проверим. Но этот нарост наш, ясно? Мы его нашли!

– Мне все равно, какой из них вы покажете остальным. Главное, покажите им хоть один.

– А что вы за это хотите? – спросил третий парень. Софи пожала плечами.

– У меня есть дела поважнее, и мне совсем не улыбается до хрипоты спорить с комитетом о том, съедобна эта штука или нет. – Софи помолчала и обратилась к Гарету: – Я должна извиниться перед тобой. Зря я схватилась за нож.

– Да уж, – пробурчал он, прищурившись. Взгляд его немного оттаял. – Хотя я тоже вел себя как дурак.

Софи подождала немного, чтобы дать ему время свыкнуться с мыслью о примирении, и добавила:

– Кстати, если вы хотите сохранить этот нарост для себя, не разбрасывайте здесь окурки.

Они все разом помрачнели.

– У нас больше нет сигарет.

Потрясающе! Моя роспись начала сама себя раскрашивать.

Я рисовала Магеллана, стоящего на палубе с секстантом в руке, и вдруг заметила, что, когда я проводила линию коричневым мелком, на стене появилась желтая полоска, словно она изменила свой цвет. Я начала проводить линии пальцем – и обалдела! Оказывается, цвет зависит от того, насколько сильно ты нажимаешь. Когда я рыла туннель, проявился аналогичный принцип: все зависело от силы трения. В общем, теперь я могу раскрашивать большие площади просто пальцами и ладонями. Цвета очень яркие, особенно при свете, и самых разнообразных оттенков – оранжевые, зеленые, голубые… А вот красный у меня не получается. Для него нужно более легкое прикосновение. Я пробовала дуть на стену, но все без толку.

Я собиралась нарисовать Магеллана с секстантом в сумерках ночи, но теперь решила изобразить его на закате, чтобы и небо, и море играли разными красками. Правда, Армстронг будет выглядеть странновато на фоне сияющего голубого неба вместо черного, и я не знаю, как мне снова сделать стенку белой для новой росписи, но зачем пока ломать голову? Раз корабль дарит мне свои краски, надо ими воспользоваться. Может, я сумею изобразить тени, если разотру в порошок темный мелок? Я пыталась затемнить некоторые места картины с помощью пыли от аргиллита, который соскоблила со стены, но пыль остается там ненадолго, а потом исчезает. Скорее всего просто осыпается.

Что же до аргиллита – я отколола от стены несколько небольших выступов, потому что хотела сделать из него посуду. Однако он очень быстро превратился в горстку серой пыли. Кстати, то же самое происходит и с зеленой порослью на полу. Я решила сделать мой матрац потолще и нарезала этого лишайника, но он вскоре рассыпался в прах. Зато на стенке начала расти влажная коричневатая выпуклость, похожая на кленовый сироп. Я еще не пробовала его, хотя мне до смерти надоели батончики из мюсли, батончики с биодобавками и витамины, к тому же они у меня скоро кончатся. Но когда я отколупнула немного этой коричневатой пасты и положила ее на пол, в ней проросли махусенькие волоконца, и она становилась все тверже и тверже, так что в конце концов я уже не могла понять, почему я ее не вижу – то ли она впиталась в пол, то ли эта зелень ее съела. Короче говоря, через день паста пропала без следа. Но что еще более странно, когда я прилепила немного пасты на стену, из камня высунулись такие же волоконца, оплели ее, и в конце концов она тоже исчезла. Вся разница в том, что волокна из стенки появились не так быстро, как из пола. Жаль, здесь нет дяди Стэна. Мы бы с ним это дело обсудили. Может, когда мой туннель будет готов, я спущусь вниз и поспрашиваю о нем.

У меня жутко болит желудок от того, что я сижу скорчившись в туннеле; я глотаю противокислотные таблетки горстями и стараюсь не думать о том, что будет, когда они кончатся. Туннель получается узкий – так, что я еле могу протиснуться, – а выход я хочу сделать как можно более пологим и длинным, чтобы его приняли за неглубокую ямку, если кто-нибудь случайно на него наткнется. Потом, когда я сама стану больше, я могу сделать побольше и его. Поскольку материал стен напоминает скорее аргиллит, а не камень, завалов можно не бояться. Мне так не терпится поскорее закончить туннель! После того как Стивен ушел, я осталась одна-одинешенька, и мне ужасно грустно… Дело не в том, что я втюрилась в него. (Хотя у меня бывают очень странные сексуальные фантазии. По-видимому, гормоны играют, вопрос о партнере им без разницы.) Забавно, я никогда в жизни не зацикливалась так на своем теле. Все, что с ним происходит, затрагивает и меня, и ребенка. И это единственное, что сейчас важно. Все, что находится вне моего тела, либо не имеет значения, либо представляет угрозу. Беременность – ужасно эгоистичное состояние. Даже желание видеть Стивена и других людей вызвано тем, что мне необходимо их поклонение. Я чувствую, что имею на это право. Рассудок говорит мне, что это безумие, никто не собирается мне поклоняться…

Ладно, я не буду больше об этом писать, а то вы подумаете, что я совсем сдвинулась, тронулась и рехнулась.