Вика пошевельнулся и поднял голову.

— А ты не думал никогда, папка, о праве на отдых? На обыкновенный человеческий отдых? Не тунеядство, а на разумное и заслуженное спокойствие? А ты на него право имеешь. Это не то, понимаешь, когда какой-нибудь тупоумный сопляк на двадцатом году, расслабясь от водки и девчонок, стонет: «Тот, кто устал, имеет право у тихой речки отдохнуть». Таких «тружеников» шлепать надо. А у тебя настоящая почетная усталость. За плечами у тебя и подпольщина, и Сибирь, и гражданская война, нэп, реконструкция. Все вынесено и во всем горел. Ну и отдохни. Что он тебе сказал насчет отдыха?

— На год, говорит, все бросьте, — едко передразнил Михаил Викентьевич Бекмана.

— Не кипятись. Правильно он сказал. Ведь ты в самом деле зашился. Не хочу тебя вышучивать, а вот от ребят знаю, что на прошлой неделе приехал ты в райком комсомола на пленум докладывать о посевной, а загнул о лесосплаве. Перепутал. Ребята в рот воды набрали — уважают тебя и любят, а мне шепнули, что у папаши гвоздики перепутались.

— Что ты врешь, щенок? — возмутился Михаил Викентьевич и неожиданно смолк. Он вспомнил этот доклад и вспомнил вдруг, что в самом начале доклада обратил внимание на странно недоуменные взгляды и перешептывание в первых рядах.

— Неужели же спутал? — испуганно спросил он Вику. Вика утвердительно мигнул ресницами. Михаил Викентьевич сконфуженно чертыхнулся.

— Ах ты, дьявол! Ну и мальчишки тоже хороши, не могли хоть записку подать.

— Не хотели конфузить. Доклад ведь вышел хороший, А одинаково полезно послушать и о посевной, и о лесосплаве. Но только сам видишь, что уже качество твоей работы переходит в количество.

Михаил Викентьевич засмеялся. Ему было хорошо и ласково здесь, в комнате сына.

— А выходит, ты и прав. Надо подумать. Только ты меня поддержи перед Василием. Этот придет и начнет горячку пороть, чтобы я немедленно работу кинул. А я сейчас не могу. До августа не могу, пока с машинным не покончу и не сдам фермы для моста. А там попрошу технического месяц за меня пострадать.

— Нет. Я тебе обещаю поддержку, но только при условии, что в августе ты бросишь возню на столько, на сколько мы с Василием найдем нужным. Иначе завтра в отставку, — пригрозил Вика. — А кроме того, эту неделю ты тоже просидишь дома. То есть не дома, а на воздухе.

— Ладно. Раз ты такой предатель — сдаюсь, — сказал Михаил Викентьевич и дал Вике легкого шлепка по затылку.

Вика сел и стиснул отца.

— Золотой ты мой папка, единственный. Я тебя сам лечить начну. Я тебя физкультурником сделаю. Вот что — послезавтра у меня теннисное состязание. Очень интересное. Беру с тебя слово, что ты придешь на стадион смотреть. Ладно? А то мне обидно будет. Все смотрят, а тебя нет.

— Хорошо, — сказал Михаил Викентьевич, — я и сам рад на воздухе побывать. Второй год, как за город не выезжал.

— Вот здорово будет! И Леонид приедет со мной. Он любитель. На все состязания ездит. Я обещал за ним заехать, — обрадовался Вика.

Они проболтали до темноты. В сумерках приехал Василий.

Расспросив отца о визите к Бекману, он решительно потребовал, чтобы Михаил Викентьевич немедленно бросил работу и уезжал в Кисловодск. Но Вика сдержал слово и пришел на помощь отцу.

После долгих споров решили окончательно, что сейчас Михаил Викентьевич возьмет отпуск на две недели, потом вернется на завод, а в августе уедет лечиться в Кисловодск и уйдет с работы на такой срок, который найдут нужным врачи.

Михаил Викентьевич артачился, упирался, огрызался на Василия, но в конце концов сдал и уступил напору сыновей. Уходя спать, сказал уже успокоенный:

— Ладно, сыны. Может, вы и правы… От больного в работе проку немного. Полечусь… а там поживем — увидим. В могилу мне еще недосуг. Спокойной ночи, ребятки!

Лязгнув скелетом, трамвай остановился у стадиона. Шумливая ватага молодежи выплеснулась со ступенек вагона и растеклась по парковым дорожкам. Михаил Викентьевич, постукивая палочкой и глядя вперед поверх очков, медленно зашагал по хрусткому гравию к ярко-голубой деревянной арке входа.

Арку перерезала надпись. Она начиналась громадной фигурой физкультурника в полосатой футболке. Художник изобразил его лицом к входу с широко расставленными руками. Физкультурник был первой буквой надписи, буквой «Т». Дальше шли обычные белые буквы.

«Только физически развитой пролетарий может встать в ряды образцовых ударников пятилетки», — прочел Михаил Викентьевич и болезненно сощурился, словно опять почувствовал то отвратительное замирание сердца и страх, который испытал во время припадка.

Он подошел к кассе, взял билет и спросил у кассира, как пройти к теннисным кортам.

— Прямо… налево… к морю, — ответила кассирша автоматической скороговоркой.

Михаил Викентьевич побрел по широкой аллее. Слева от нее пушистой зеленой скатеркой лежало футбольное поле. По нему живым узором красных и белых маков носились за мячом в тренировочной игре футболисты. Михаил Викентьевич, поглазев немного на них, свернул налево. В просвете деревьев над дорожкой зацвело синевой море. В его влажном мареве проплыл белый блеск парусов уносящейся яхты. У обрыва берега, за зеленой дранкой и проволочными сотами ограды, желтели корты. Михаил Викентьевич толкнул калитку и вошел внутрь.

На трибунах никого не было — Михаил Викентьевич приехал рано. Он знал, что игра начнется в шесть, но ему просто хотелось подольше побыть на воздухе. Два корта пустовали, на третьем у трибуны бегала девушка в белом холстинковом платьице, вышитом понизу зелеными треугольниками. Партнером ее был полный мужчина в фуражке командира флота. На крошечном носике его трепетала блестящая стрекоза пенсне.

На нижней скамье трибуны лежал в одних трусах отдыхающий игрок, подложив под курчавую голову ракету. Солнце жарко сверкало на загорелой груди и ногах.

Михаил Викентьевич присел на скамью неподалеку от лежащего. Он с любопытством смотрел на игру, которую видел вблизи впервые.

Ракетки мелькали в воздухе, как флажки в руках сигнальщика. Пушистый фланелевый шарик то тупо ударялся о землю, то с глуховатым звоном отпрыгивал от тугой плоскости струн. Девушка и моряк прыгали и перебегали, словно исполняя древний и таинственный танец спортивного ритуала. Моряк, несмотря на толщину, бегал легко, и только рубашка его взмокла и прилипла сзади к широкой спине.

— Сетбол! — звонко крикнула девушка, отводя от глаза прядку волос, и смешливо добавила: — Вы делаете успехи, Кульчицкий. Если я погоняю вас каждый день по два часа, вы будете играть как Тильден и станете стройны как Хаджи-Мурат. Даю.

Ракетка на круглом размахе встретила высоко подкинутый мяч, и он ринулся через сетку, чтобы немедленно отпрянуть назад от встречного удара мужской ракеты. Еще два раза он перенесся с одной стороны на другую. Михаил Викентьевич щурясь, с невольной улыбкой следил за полетом. В последний раз мяч лег коротко, едва перелетев сетку, и заставил моряка сделать два отчаянных прыжка, чтобы поймать его на ракету. Все же он успел отбить мяч, но девушка, лукаво блеснув зубами, резким поворотом послала мяч в опустевший, незащищаемый угол площадки. Он мягко прошипел, вздымая струйку песка, и, не встреченный ракетой, глухо стукнул на отпрыге об зеленую дранку ограды.

— Готово… Ваших нет, — хохоча сказала девушка и, направившись к скамьям, села рядом с Михаилом Викентьевичем.

— Ладно, — отозвался партнер, — мы свое возьмем. Пойду заливать горе лимонадом. Вы не хотите?

— Нет… Я посижу.

Моряк ушел. Девушка сидела, подкидывая мячик и ловя его ракетой. На темно-розовых, голых до плеча руках колосился светящийся пушок. Ловя мяч, она покосилась раза два на Михаила Викентьевича.

— Вы, дедушка, не на состязания пришли? — спросила она вдруг с доверчивой лаской, — вам долго еще ждать придется.

Михаилу Викентьевичу стало весело от вопроса, от теплого девичьего голоса.

— Ну, разве я дедушка? У меня даже внуков нет. Я молодой.