— И что, я свободный сразу буду?

— Ну конечно, свободный. Но для освобождения нужно основание.

— Что за основание?

— Я ж говорю, чистосердечное признание. Готов написать?

— А без этого нельзя уйти?

— Не, Кабан, без этого нельзя уйти. Либо пиши признание, либо сиди тут до упаду.

— И что написать?

— Ну все, как было, как пришел, как убил.

— Да я ж не убивал!

— Да понятно, что не убивал, но бумага нужна, иначе тебя нельзя отпускать. А то как это — человека я задержал, допросил, а бумаги нет. Беспредел это?

— Ну да, беспредел, — согласился Кабан. Идея о том, что каждый раз после прихода в милицию должна появляться некая бумага, ему, в целом, понравилась.

— А как я напишу, как я убивал, если я не знаю этого хмыренка и не знаю, как его прибили?

— А ты подумай.

— А если я не так напишу. Это же враньем будет!

— Ну вот следователи это увидят, что вранье, суд увидит. Все поймут, что ты не виновен. Вот тебе бумага, пиши.

— Ну ладно. И что писать?

— Ну вот начни так: «Чистосердечное признание» — по центру сверху.

Кабан сгреб ручку в кулак и, пыхтя от усердия, вывел сложно узнаваемые каракули на листе, оставив кроме слов, еще и жирный след нечистой ладони.

— Что ты написал, дубина? — вскрикнул Выхухолев.

— А что я написал?

— Прочитай.

— Чистосердечное признание.

— «Чистосердечное» пишется в одно слово! Что ты, на фене болтаешь в официальном документе? Как ты додумался, вообще — «чисто сердечное признание»? Ты что, пацанам предъяву пишешь, шконку тебе освободить просишь? Ладно, Кабан, давай я на компьютере текст напечатаю, а ты подпишешь.

— Ну ладно, пусть так.

Подождали, пока загрузится компьютер. Кабан с удивлением обнаружил, что со временем его похмелье не только не отступает, но даже наоборот усиливается. Более того, обстановка милицейского кабинета развивает его в сторону усугубления депрессивности. Тем временем, Выхухолев открыл программу и приготовил указательные пальцы для печати.

— Ну что, рассказывай.

— Да что рассказывать. Не знаю я ничего. То есть, не помню. Пьян же был. Ты пойми, Выхухолев, если я что навсамделе натворил, я отказываться не буду: не по-божески это. Вот если следователи эти твои докажут, то нормально.

— Ладно, давай уже не начинать по второму кругу. Как вы встретились?

— Да не знаю, как встретились.

— Ты думай, Кабан.

Кабан задумался. Процесс выдумывания истории увлек его.

— Ну, поскольку я его не видел, видно, он к нам в Малиново зачем-то приехал. Я к нему подошел, говорю, эй, ты, дай закурить, потому что не местный. А он мне.

— Кабан, так подробно не надо. Вот я пишу: «С убитым познакомился 10 июня».

Пальцы Выхухолева задолбили по клавиатуре. Та кряхтела и потрескивала: было видно, что долго она такого отношения не выдержит.

— Когда, днем или вечером познакомились?

Похмельный прикинул: день он еще как-то помнил, заходил к Жабоеду, они с ним кумекали за политику и никакого постороннего хмыря рядом не просматривалось. Потом он выпил пару капель, память ему отказала, и больше четких воспоминаний не было.

— Пиши, Выхухолев, что вечером познакомились. Около восьми вечера. Приехал, он значит, в село, вопрос, конечно, как приехал, ведь автобусов уже не ходит, а если на машине приехал, так люди бы знали. Другой разговор, если сам пришел, пешком, тогда люди могут не знать. Ты бы поговорил с людьми, Выхухолев.

— Это неважно пока. Вот я пишу: «С убитым познакомился 10 июля». Что делали вместе?

— Не знаю. Что мы могли делать? Не в танчики же играть. Не дети же.

— Ясно. «Сразу после знакомства начали предаваться совместным возлияниям».

— Я вообще-то абы с кем не пью, Выхухолев. Вот с тобой бы точно не пил.

— Неважно, Кабан, ну оказался хорошим человеком, решил ты с ним выпить. Что дальше? Как в магазине оказались?

— Ну ясно, как, — Кабан вздохнул. Ему было стыдно новым для него типом стыда — стыдно за то, что он совершил, за что вроде как нес моральную ответственность, но чего не помнил. — Решили мы магазин вскрыть.

— Почему?

— Ну ясно, почему. Не в танчики же играли. Не дети.

— Значит, так пишу: «Решив продолжить возлияния, совместно, организованной группой лиц, мы задумали кражу со взломом». Так?

— Ну, похоже так.

— Я тогда дописываю: «Поскольку денежных средств для покупки спиртного не имелось».

— Складно.

— Не складно, — Выхухолев расстроенно хлопнул по столу рядом с клавиатурой. — Херня у нас с тобой получилась, Кабан.

— Почему? По мне так очень даже.

— Потому, что у убитого было бабло. Нашли сто тысяч белорусских рублей и пятьдесят долларов США в кошельке.

— Зачем мы тогда магазин вскрывали?

— Вот я о том же.

— Могли спокойно пойти и купить себе. Причем водовки.

— Могли. Придется тебя помариновать, Кабан, пока чего лучше не вспомнишь. Негодный из тебя писатель.

— Не надо мариновать. Бери другой компьютер, пиши за мной.

Выхухолев послушно открыл новый документ на компьютере.

— Готов печатать?

— Давай.

— Значит, предавался я возлияниям, никого не трогал, под ночь возникло желание догнаться, денег не было, это правда, решил совершить поход в магазин. Открыл магазин, а там этот хмырь.

— В магазине?

— Да.

— А что он в закрытом магазине делал?

— А ты напиши, что магазин уже взломан был. Он взломал, а я только пришел, смотрю, какой-то городской магазин наш грабит. Вот я его и порешил. В помощь милиции. Выхухолев взвесил версию Кабана. Она открывала длинную и нудную перспективу по выяснению того, кто был грабитель и почему вскрывал магазин. Дело об убийстве превращалось в дело о вынужденной самообороне или даже о выходе за пределы необходимой обороны при попытке предотвратить преступление. При этом Кабан из подозреваемого превращался в свидетеля, что Выхухолева категорически не устраивало. Наконец, вместо преступления, раскрытого по горячим следам силами РОВД, он получал очевидный висяк с невнятными ролями участвующих в нем лиц, включая убиенного.

— Не, Кабан. Это сказка какая-то у тебя получилась.

— Почему сказка?

— Ну ты представь, два человека идут бомбить магазин в одно и то же время. Причем один при этом убивает другого за то, что тот бомбит магазин. Не, Кабан, не верю.

— Слушай, отпусти ты меня?

— И что, потом самому сидеть выдумывать? Не, будешь ты у нас в участке париться до посинения, тулуп вон взял…

Кабан надолго задумался. Сюжет с убийством занимал его все больше. Он раскраснелся и начал полностью вживаться в роль преступника. Ночь, карканье ворон, лунный свет, кровь — все это захватывало его.

— Выхухолев, я понял!

— Что ты понял?

— Верни ту старую бумагу, что мы печатали.

Милиционер с радостью обнаружил, что не успел удалить документ. Кабан увлеченно продолжил:

— Короче, мы решили продолжить возлияния или как там, развивать наш сабантуй, пошли в магаз, а он — закрыт. А когда магаз закрыт — что есть деньги, что нет — один хер. Катьку же не добудишься.

— Молодец, — оценил находчивость алкоголика Выхухолева. — Складно.

— В общем, решили мы проникнуть внутрь, что и сделали.

— Так.

— Ну а там я его и порешил.

— То есть, вы пили внутри магазина?

— Да, внутрях.

— И сколько выпили?

Кабан прикинул, сколько он бы мог выпить, и ему стало очень приятно.

— Напиши так: по бутылке водки и потом еще пивом шлифанулись.

— А не много вам? — уточнил вдохновленно клацающий по клавишам милиционер.

— Не много. Когда есть — не много. Напиши: по бутылке водки и еще две бутылки пива сверху. «Аливария», темное. Нет, напиши одну темного, одну светлого, эх! — Кабан мечтательно замолчал.

— А за что ты его прибил?

— Ну как за что? Бутылка водки, две бутылки пива — и это на старые дрожжи. Ну ты спросил. Тут любой убил бы. За это даже наказывать не должны.