Парочка быстро удалилась кормить Кешу мороженым, а дверь автомобиля распахнулась, и из нее на свет шагнул высокий мужчина с бледным одутловатым лицом, как будто вылепленным из хлебного мякиша. Голова мужчины, которую тянуло назвать «черепом», была стрижена коротко, глаза глядели по-рыбьи. У уха он держал телефон спутниковой связи — открывая дверь машины, он зажал его между головой и плечом. Продолговатая трубка выскользнула и чуть не грохнулась на асфальт, но мужчина сделал молниеносное движение левой, подхватив телефон на лету. И эта сверхъестественная скорпионья скорость реакции заставляла относиться к нему с опаской. Одет он был в пиджак, да-да. В пиджак. Если бы мы давали ему кличку, мы бы назвали его Пиджак — настолько неорганично на нем выглядел этот предмет одежды из мира офисных драцен и травоядных разговоров у электрочайника. Лучше всего на незнакомце смотрелся бы, пожалуй, большой черный колпак с прорезями для глаз, которые еще каких-нибудь триста лет назад надевали те, кто выбивал табуретки из-под ног осужденных к повешению.

Бабульки-кукурузницы, притихли, вслушиваясь в беседу Пиджака по телефону.

— Так а что искать? Что искать? Тут все просто. Один из них в деревне в детстве коз пас. Глусский район. Буда. Вот они в село и съехали. Ну! Ничего умней! Спрятались от страшных людей! Ты понимаешь? Партизаны! Не, ну что значит вообще без предосторожностей? Они побереглись! Знаешь, как? Они ставни со стороны улицы не открывали! Да! Ставни! Ха! Ха! Ха! — мужчина зло рассмеялся, причем заряд ненависти, заложенный в этот смех, заставлял съежиться. — Мы же тупые, ну! Мы же дом вокруг не обойдем! Вот белорусы, блядь! Ты понимаешь? Они все тут как будто в каком-то сказочном волшебном мире живут. Веришь? В какой-то сказке, блядь! Все такие мечтательные! Детский сад! Книжка-раскраска! Их как будто не бил никто никогда. Не обманывал. Если надо что — ни угрожать не надо, просто обещай что-нибудь! Они в чудо верят. Все в чудо верят. Что бабы — ну это нормально! Но и мужики. Это знаешь, как на тракторе работать и надеяться, что тебя на «Формулу-1» вот-вот пригласят. Потому что ты когда-то Шумахеру письмо написал на адрес программы «Утренняя почта». Ловишь? Слушай. Я тебе через минуту позвоню, — мужчина отключил телефон и обратился к ближайшей старухе, заставив ее обмереть.

— У вас кукурузу за россию можно?

— Что? — оробела она.

— Кукурузу за россию?

— Я не понимаю, — испуганно пожала она плечами.

— Что ты не понимаешь, мать? — строго спросил у старушки Пиджак. — Ты по-русски не понимаешь? Не говоришь по-русски?

— Па-руски магу, — пискнула та. — Панимаю, нармальна!

— Так а че? Вы за россию продаете или нет? — начал злиться мужчина.

— Что значит за Россию? — покрутила она головой в поисках подсказки. Товарки молчали, боясь, что незнакомец сейчас достанет ППШ и всех накроет длинной очередью.

— За россию, мать! За рубли русские!

— Ах! За рубли! — поняла женщина. — Конечно!

— Сколько? — спросил мужчина.

— А я и не знаю, сколька. У нас жэ тут сваи дзеньги. Вы берыця бесплатно, — мужчина так здесь всех пугал, что она побоялась назвать неверную, негодную для него цену, которая могла еще больше вывести Пиджака из себя.

— Почему бесплатно? — он взял из кастрюли початок поаппетитней и сунул старушке пятьсот российских рублей. — Вот, бери, мать. Мне бесплатно не надо.

Пиджак вернулся в салон и завел двигатель. В машине царила хирургическая чистота. Кожаные подушки сидений имели бордовый цвет не успевшей застыть крови. Рукоятка переключения передач сияла так, как будто водитель управлял машиной в перчатках — на отполированном металле не было следов касания ладони. Он зажал початок в правой руке, переключил передачу левой и плавно тронулся, выворачивая руль одной рукой. Из динамиков полился мрачный немецкий индастриал. Монотонный женский голос твердил на одной ноте длинную режущую фразу, напоминавшую сатанинское заклинание. Автомобиль набирал скорость, двигаясь по единственной оживленной улице Глуска, рассекающей город, как коридор, идущий из вагона в вагон, рассекает поезд. Слева и справа были уютные купе частных домов, плацкарты многоэтажек, тамбуры дворов, вагоны-рестораны рюмочных, и все это неслось, ускоряясь, мимо: мелькнули семафорами красные огни перекрестков, и Глуск остался позади. Мужчина нагрыз полный рот кукурузных зерен и широко улыбнулся, обнажая зубы, на которые обильно налипло непрожеванной кукурузной трухи.

С початка сорвалось зернышко и упало на пол автомобиля. «Блядь», — вполголоса произнес мужчина. Он попытался нащупать зернышко, не отрывая глаз от дороги и даже тронул его кончиком пальцев, но оно, по-футбольному подпрыгнув, откатилось дальше, под сидение. Мужчина попытался абстрагироваться от зернышка, забыть о нем. В конце концов, нет ничего страшного: выкинет, когда доедет. Но зернышко не давало ему покоя. Ему представилось, как он наступит на него каблуком ботинка, вотрет в шерстяные темно-бордовые коврики. Представилось, как к этой массе налипнет грязи, как образовавшееся пятно разотрется и его будет не вывести, нет, нет, это было невыносимо.

Мужчина зажал початок в левой руке, которой вел машину и, стараясь удерживать руль прямо, наклонился и стал шарить под сиденьем. Это процедура несколько затянулось, так как до выпавшего кукурузиного зуба было не дотянуться, он сделал несколько рывков, нога, лежавшая на газе, ушла вниз, разгоняя машину до самолетного рева, и это было нестрашно — потому что вот она, эта дрянь, уже в пальцах — и нужно было только разогнуться, как вдруг весь салон заполнился подушками безопасности, а машину тряхнуло от сильного удара. В немецком индастриале, льющемся из динамиков на секунду стало больше лязгающих металлических звуков, чем того требовала мелодия и стиль. Его бронированная машина загудела как колокол, по которому ударили танком.

Затормозил, приминая подушку, различая впереди раскуроченное металлической лебедкой препятствие. Только сейчас заметил, что ударом кукурузу выбило из руки и теперь золотые зубы початка разбросаны по всему салону. В сердцах бросил: «Блядь!» — и добавил еще одно ругательство, когда заметил, что препятствие, в которое он въехал — милицейский «газик». Надавил дверь, она открылась легко: трехмиллиметровые стальные листы, которыми был укреплен его автомобиль, не позволили геометрии кузова расползтись. Броня защитила и двигательный отсек: радиатор не парил, значит, можно ехать дальше. Он подошел к «газику» — задняя часть советского «джипа» была вдавлена в салон и приподнята от удара. Все стекла высыпались. На водительском месте, уткнувшись лицом в руль, сидел без сознания подполковник Выхухолев. Мужчина снял с милиционера фуражку, померял пульс на шее, приподнял пострадавшему голову: на лбу наливалась космической чернью огромная шишка.

— Живучий менток, — прокомментировал Пиджак. — Повезло тебе, что я тебя сзади нагнал. Если в лобовую — отправился бы с Дзержинским в городки играть.

Он подержал голову милиционера в руке, разглядывая безмятежное лицо.

— А вообще пристегиваться надо, епт! Нас же учите пристегиваться, а сами что?

Его взгляд упал на белый целлофановый пакет «ГУМ 60 лет», лежащий рядом с вырубленным Выхухолевым. Пиджак потянулся через выбитое стекло и вытащил мешок из машины. Заглянул. Пакет был заполнен тугими пачками со стодолларовыми купюрами. «До хуя! — флегматично произнес мужчина. И добавил: «Сошлось!» Лениво вытянул один денежный сверток, взвесил в руке, сунул обратно в мешок. Нащупал другой, тоньше и легче. Небрежно, как в казино, бросил Выхухолеву на колени.

— За ущерб, — объяснил он не слышащему его милиционеру и вернулся в машину. Набрал номер на спутниковом телефоне.

— Слышь. Тут такой поворот неожиданный, — объяснил он трубке, в недоумении почесывая себе лоб. — Нашлись деньги. Деньги, говорю, нашлись. Да! Ну. Вот так, да! Да! Бывает, ну что ты хочешь! Нашлись. Я не считал, но вроде все. До хуя, понимаешь? Да в том-то и дело: у мента были. Я тут в мента случайно въехал. В жопу. Разогнался, отвлекся. На бабу отвлекся. Красивая баба шла, в юбке короткой, аж трусы видны, засмотрелся, ну. Не, машине ничего. Мент? Жить будет. Он же подполковник. Лейтенант бы сдох, а подполковник будет жить. Ну да. Выходит, все так и было, как коцык сказал. Действительно, выходит, менты забрали. Слышь. А что с самим коцыком делать? Как что планировал? Ясно, что планировал. Я ж не знал, что менты взяли. Я его вообще-то в лес вез, ламанш делать. А теперь что с ним? Что? В смысле отпустить? Вообще отпустить? На хуй? Понял. Не, ну в принципе справедливо. Да. Вопросов-то к нему нет. Уже нет. Хорошо. Отпустить. Пиджак вышел из машины, обошел ее по кругу и концертным жестом открыл багажник. В нем смирный и бледный, как на отпевании, лежал Шульга. На носу у него виднелась свежая ссадина, но неясно было, получил ли он ее во время аварии (автомобили, даже самые роскошные, пока не снабжаются ремнями безопасности места пассажира в багажнике) или до нее.