— Эти коммерсанты — подо мной. И те коммерсанты, в киоске, — тоже подо мной. Весь город, Миша, подо мной. Потому, что я — Пятница. Меня тут все знают. Менты у меня сосут. Исполком у меня сосет. Коммерсанты у меня сосут. Все у меня сосут, Миша! Потому, что я — смотрящий по Глуску. Общак на мне, разборки — на мне, суд чести воров — на мне. Сейчас, Миша, мы пойдем к коммерсантам и возьмем у них выпить и поесть. Чтоб ты не думал, что к тебе алконавт парковый доебался. Я в Глуске в любой комок могу зайти и взять все, что хочу, понял?

Собеседники встали и направились к магазину «Каприз». По пути Пятница продолжил экскурсию в художественный музей, располагавшийся на его теле. Он распахнул пиджак и приподнял майку на боку, обнажив искусную контурную татуировку девицы с остановившимися, как на картинах у Арнольда Бёклина, глазами. Барышня была изображена в анфас, с одним преклоненным коленом. Лобок она игриво прикрывала ладонью. Груди у нее были такими большими и пышными, какими могут быть груди только на татуировке, набитой в местах, где о женской груди коллективно мечтает большая группа мужчин. Обнаженное тело было увито змеей.

— Эта клава значит: «Искушен с юных лет», — гордо сказал Пятница. — Проходи вперед.

Они нырнули в залитое ярким светом пространство гипермаркета.

— Здраствуйте, Пятница! — сказала молоденькая продавщица.

— Поал! — важно ткнул Мишу в бок Пятница, возгордившийся оттого, что с ним поздоровались.

Уголовник увлек своего нового деревенского знакомца вглубь торгового зала и тут заговорил быстро и шепотом.

— Так. Берем два пузырика беленькой, «Два бусла». Не, лучше «Пшеничную»! — Пятница стремительно снял водку с полок и вручил Мише. — Давай, не тормози, блядь!

Он жестами показал, что водку нужно засунуть под брючный ремень и прикрыть бутылки сверху рубахой.

— Так, ну и закусь, закусь, закусь. Вот. «Филе сайры в масле»! Нормально! Берем!

— У штаны пихаць? — переспросил в голос Миша.

— Блядь! Чего ты ревешь? — шепотом отчитал его Пятница.

— Так а зачэм прятаць водку и кансервы, если тут тибе усе далжны? Узяли бы и пашли как людзи! — недоумевал труженик земли.

— Тут камеры наблюдения кругом! — объяснил Пятница. — Им потом учредителям как объяснишь? Что приходит Пятница, берет все, что хочет? Они ж не в курсе! Учредители-то.

— А пачэму ани не у курсе? — вытянул голову Миша, ища камеры наблюдения.

— Потому, что они в Минске, они далеко. А этим надо в Глуске работать. Со мной о крыше кумекать. Давай, пошли, мимо кассы и на выход!

— Так а пачэму я усе несу? — опять громко, в голос, спросил Миша.

— Блядь, тише говори! — шикнул на него Пятница. — Ты вообще рот закрой, выйдем, я тебе на улице на вопросы твои отвечу!

— Так пачэму? — переспросил Миша шепотом.

— Потому, что я — Пятница, — одними губами повторил Пятница. — Я — смотрящий по Глуску. Не хуй мне больше делать, как самому водку выносить!

Процессия двинулась к выходу из магазина.

— А вот это, — нарочито громко заговорил Пятница, метая быстрые взгляды по сторонам. — Олень, видишь, на левой клешне. С надписью «СЕВЕР». Это со второй ходки моей. Еще при Союзе. Я в Уренгое отбывал. Эту композицию называют «Северный олень».

На выходе случилось непредвиденное. Рядом с чахлой, как полевые цветы Глусского района, продавщицей стоял одетый в черную майку и черные брюки мужчина, грудь которого была осенена бэджем «Охрана». На брюках мужчины ясно различались стрелки, которые хорошо бы смотрелись с галстуком, но выглядели странно и даже угрожающе в сочетании с майкой. Мужчина спортивно покачивался из стороны в сторону и хрустел шейными мышцами, разминая тело, как будто перед дракой.

— Так, орлы, оба к кассе, все из карманов, руки на прилавок, — скомандовал он.

— Я — Пятница, — нагло заявил Пятница.

— Повторяю, — не обращая внимание на реплику, сказал мужчина. — Оба. К кассе. Все из карманов. Упор ладонями на прилавок.

Миша, оробев, вытащил из-за брючного ремня две бутылки водки и банку консервов «Филе сайры в масле».

— Он заплатит! — быстро объяснил Пятница. — Мы просто корзинку не брали, поэтому думали пронести.

— Опаньки! Мелкая кража, — хищно двигал плечами мужчина. Он стал переминаться на месте, как боксер во время схватки. — Стоим здесь. Ждем милицию.

— Так он заплатит! Какая кража? — вскрикнул Пятница.

— В участке разберутся, — обещал охранник.

— Ты ж мне сказау, что ты сматрашчы! Што цибе камерсанты усё даюць! — закричал Миша.

— Иди на хуй! — вполголоса ответил Пятница. Он сделал по-кошачьи аккуратный шаг к двери.

— Стоим здесь, ждем милицию! — рявкнул ему охранник.

— Да какая, на хуй, милиция! — закричал на него Пятница. — Я тут при чем? Зыркалы свои разуй! Я — чистый, у меня не было ничего! Крестьянина этого оформляй!

— Сто-им здесь! Ждем! Ми-ли-цию! — охранник набычился.

— Слышь, ты, блядь! Петушок, блядь! Мне с мусорами общаться не в дугу, понял? У меня пять ходок было, шестая на хуй не нужна. У меня блядь легкие в «Волчьих норах» остались! Трамбуй этого крестьянина, а меня не трожь! Съеби в сторону, дай выйти, блядь!

— Стоим здесь. Ждем милицию, — прошептал охранник, сдерживаясь, как видно из последних сил.

— Тебе предъявиться, блядь? Я — вор в законе. У меня паук и эполеты, — Пятница спустил пиджак и показал наколку на плече, изображавшую нечто похожее на расшитый золотом гусарский погон. — Если ты мне! Выйти! Сейчас! Не дашь! Тебе — пиздец! Пиздец тебе, сука!

Он уверенно двинулся к выходу, прямо на мужчину с бэджем «Охрана», и тут чахлая, как полевые цветы, продавщица ойкнула, потому что звук кулака, врезающегося в челюсть, был резким и неприятным, с явным костяным прихрустом: лязгнули зубы, грохнула стойка с чипсами, которую сбил летящий Пятница. Вообще, звуков у этого удара было много, а заметить никто ничего не успел. Вот, вроде долю секунды назад покрытый наколками мужчина, выпятив вперед лоб и сжав кулаки, шел на одетое в черное спортсмена и потом сразу — вокруг разбросанные чипсы из взорвавшихся пакетов, гора свалившихся с полок круп, и из-под них сучат по полу две ноги.

Охранник поправил перстень-печатку на среднем пальце и размял ладонь. Пятница встал на ноги, покачнулся, взялся за стенд с маринованными огурцами. Распахнул пиджак. Полез во внутренний карман. Достал большой пистолет, в котором эксперт безошибочно опознал бы Тульского Токарева, известный также как «ТТ». На стволе у пистолета была длинная царапина. Навел пистолет на охранника.

— Пиздец тебе, петушок, — сплюнул он кровью. Правая часть лица не двигалась, десна стремительно увеличивалась в размерах, подпирая щеку. На скуле осталась борозда от перстня. — Пиздец тебе. Пиздец, — он помотал головой, пытаясь преодолеть головокружение. — Так блядь. Как тебя там. Миша. Миша, блядь. Миша. Снимай штаны, доставай залупу. Сейчас мы петушка вафлить будем. Ты, блядь, становись на колени. На колени. Блядь.

Охранник, не до конца осознавший то, как стремительно поменялись их роли, продолжал стоять у дверей, массируя ушибленную ладонь. Он напрягся, смотрел внимательней, но еще не успел испугаться.

— Что смотришь, зайчик? Давай, блядь, на колени. И губы разминай, сука! Сейчас сосать будешь! Блядь, Миша, снимай штаны! Штаны снимай, сука!

Ни Миша, ни охранник не спешили исполнять приказы Пятницы, но спортсмен в черном уже начал понимать, чем все может обернуться, и сделал шаг назад, к дверям.

— Так, от двери отошел! Быстро, блядь! — крикнул Пятница. — Чего стоим? Чего не слушаем вора? Вы что, петушки? Вы, блядь, тюрьму не уважаете? — он надавил на кнопку в рукоятке и высвободил обойму. Вывернул ее торцом и предъявил — сначала охраннику, потом Мише. — Боевые! Блядь! Оба смотрите! Боевые! Не газ! Не травма! Боевые! С пулями! У тебя между глаз влетит и затылком твоим тут все забрызгает! Отошел сказал! — его голос набирал истеричную силу.

Охранник медленно сделал несколько шагов в сторону прочь от входа в магазин. Пятница занял его место у двери, попеременно тыкая оружием то в Мишу, то в него.