— Наце, паешце, — предложила она. — Тольки ж не пихайцеся галовами у жбан, як свиньни! — прикрикнула она. Ложку вазьмице! Ты чыво с русалкай пахомавай связауся? — строго спросила она у Серого.

— Она не русалка, — защитил он девушку. — Она порядочная. Только несчастная в личной жизни.

— Ты з ей коузауся? — спросила баба Люба. Серый фыркнул, взял ложку и принялся за кисляк.

— Ковзался он с ней, — ответил за Серого Хомяк, — еще как ковзался. Всю ночь. Она, видите, аж пирога завернула, так он с ней удачно ковзался. Так ей понравилось. А, Серый? Понравилось? Но он нам, корешам, не говорит, что да как.

— Как сябе чувствуеш? — внимательно посмотрела на Серого баба Люба.

Тот сделал вид, что не заметил вопроса.

— Нормально он себя чувствует, — обнял его за плечо Хомяк. — Только в паху у него болит. Болит ведь в паху, а, Серый? Натрудил он это место, понимаешь, баба? Натрудил, ай, натрудил!

— Можа и дзейсцвицельна пажалела она хлопца, — с сомнением в голосе пропела баба Люба. — Есьць вон как. Как здаровы.

— Может, баба Люба, и не русалка она вовсе? — белозубо улыбнулся Шульга.

— Вы зачэм берэг канавы раскапали? — перескочила на другую тему старая женщина. — Усе золата ишчэце?

Шульга смутился и пожал плечами.

— Усе сейчас золата ишчут. Нихто работаць не хочэт. Усем штоб из земли золата выкапаць и да канца жызни пьяным хадзиць.

Шульга понял, что сейчас последует долгая нравоучительная лекция о пользе труда для человека, а потому решил сказать правду.

— Баба Люба, деньги нам очень нужны.

— Усем нужны! — отмахнулась баба Люба.

— Нам они особо нужны. Большие деньги. Задолжали мы очень плохим людям. Если мы этим людям деньги не вернем, они сюда приедут и всю деревню выжгут, как немцы.

— А што ж вы у милицыю не пайдзеце? — нахмурилась баба Люба. — У нас в СССР дауно уже дзерэуни нихто не жжот.

— Потому что милиция против них не поможет.

— Ну, тагда идите у Минск, к Шойгу, каторы па чрэзвычайным ситуацыям глауны, — вспомнила баба Люба силу, которая сильнее милиции. — У Шойгу усе есць, дажэ верталеты.

— И Шойгу не поможет, — заверил ее Шульга. — Нам либо деньги найти, либо умирать, понимаете? Оттого и про золотые монеты у вас выясняли. Клад нам нужен.

— Особо нужен, — решил Хомяк усилить слова Шульги, чтобы женщина им помогла, если может.

— Нет, вы не волнуйтесь. Вас они не тронут, — утешил ее Серый. — Нас вон на груше повесят, а вас жечь не станут. Не сорок второй год.

— Вон ано што, — покачала головой баба Люба и добавила, не меняя голоса. — Вой-вой-вой.

Пирог кончился, Хомяк с Шульгой воевали за последние капли кисляка.

— Што я вам скажу, рэбята. Абычна гарадским не гаварат, но у вас беда, так я скажу. Кладау тут есть, нармальна. И залатых, и брыльянтавых, и фарфоравых. Я дажа знаю, где адзин закопат. Проста абычны чалавек клад не аткапает.

— Почему не откопает? — не согласился с ней Хомяк. — Шуля, покажи ей серебро.

— Мы нашли в Октябрьском. Кубышку-не кубышку, черт знает что. А там медяки и серебро, — он достал из карманов монетки.

— Эта — сор, а не клад, — усмехнулась баба Люба. — Я вам кажу пра скарбы, панимаеце? Пра скарбы, каторые у земле тут. Кагда чэлавек за старым часом скарб ховал, он в асобае врэмя эта делал и па асобаму уму. На Юрья закапае — на Юрья толька можна аткапаць. На Николу закапае — адкапываць нада у ноч, у цемень, прачытаць пацеру «Богу божае, цару царовае». Иначэ не адкапаеш, лапату сламаеш или ишчо што. А кагда настаяшчый клад хавали, то сложна варажыли. И без варажбы не адкапаць. Чалавек мог начытаць, каб ягонаваму сыну земелька выкинула той клад пасля таго, как у таво усы паявяцца. А вы, гарадския, идзеце, капаеце, клад у вас пад носам, а вы яво увидзець не можэце. Чытанак многа, напрымер — можна, штоб выкапал, но шэю свернул, той хто выкапал. Или ишчо есьць такие клады, што ты да крышки кораба дакапаеш, а дальше не можаш, капаеш, а яно у землю уходзит, панимаеце?

Приятели внимательно слушали.

— Баб Люб, — молитвенно вскинул ладони Шульга, — ну покажите нам, пожалуйста, где клад лежит и скажите, как откопать. Что прочесть надо, куда там плюнуть, как что. Пожалуйста. Убьют нас, баб Люб.

— Слухайце сюда. Как адкапаць, я вам не скажу. Но скажу, как найци чалавека, каторы вам паможа. Он усе пра клады знае, глаунае, штоб вы яму панравилися.

— Да мы, баб Люб, что угодно! — скороговоркой заговорил Шульга. — И дров наколем, и денег дадим. Что угодно.

— Э, парэнь! Кали б так! Дзенег яму не нада, он усе можэ, панимаеце? Зачэм яму дзеньги? Прыдзице, паенчыце, паклянчыце, можа он вас и выручыт. Но он цемны. Инагда чэлавека можа са свету сжыць патаму, што той зубам не так цыкнул. Не панравился.

— Нам терять нечего, бабушка, — пробасил Серый интонацией русского богатыря.

— Что за человек, женщина? Как найти? — сел рядом с ней Хомяк. — Где живет?

— Так Сцяпан эта. Насцёнкин бацька.

— О нет, это мимо! — махнул рукой Шульга. — Мы его вчера видели. Он в бессознанке полной. Три слова сказать не может.

— Дзе вы его видзяли? — удивилась баба Люба.

— Он вчера тут на дороге лежал. Возле дома Настули. Мы его чуть трактором не переехали.

— Эта не той Сцяпан, — покачала головой баба Люба. — Той Сцяпан на балоце жывет. Да яго дайци нада. Сложна очэнь.

— Что значит «не тот Степан»? Однофамилец что ли? — удивился Шульга.

— Не, пачыму аднафамилец? — удивленно переспросила баба Люба. — Сцяпан у нас адзин.

— Так это тот же человек?

— Той жа, — подтвердила баба Люба.

— Только иногда трезвеет и на болота уходит?

— Не! Гавару ж! Сцяпан!

— Отец Настули? — уточнил Шульга.

— Ага, — подтвердила баба Люба, — тольки эты тут, у дзирэуне, пье. А той на балоце.

— Как это может быть? — злым шепотом спросил у Шульги Хомяк. Шульга на него шикнул.

— Так это брат, наверное? — высказал предположение Серый.

— Каки брат? Таки ж Сцяпан. Толька болей строги. И старшэ год на пяць.

— Я ничего не понимаю, — в голос сказал Хомяк и обхватил голову.

— Хаця не. Не старшы, — подумав уточнила баба Люба. — Не, таки ж. Толька не пье.

— Баба Люба, вы, может, нас к нему проводить можете? — взмолился Шульга.

— Не, баба старая ужо. Я еле хаджу. Идзице к Грыне, хай он вам дарогу пакажэ.

Приятели вывалили из хаты, как три выпущенных из стойла на выгон жеребца, и галопом помчались через село.

— Шняга какая-то, — недоумевал Хомяк на ходу. — Что это значит вообще? Степан, да не тот. Такой же самый, только на болоте. И не пьет.

— Ты, Хома, тут лето бы прожил, перестал бы удивляться, — урезонил его Шульга. — Здесь — не город, — повторил он за бабой Любой.

— Не, звучит все как-то мутновато, — сомневался и Серый. — Какие-то клады заговоренные, какие-то колдуны болотные. Как вообще человек может на болоте жить? Он же не бурундук.

— А помните, пацаны, я говорил, что дымок видел и хижину? — вспомнил Шульга. — Когда машину топили? Вы еще сказали, что приснилось мне, типа?

— Помню! — остановился Серый.

— Вот вам и объяснение, — развел руками Шульга. — Все сходится. Ну а по поводу Степанов двух — хер его знает, может разделился как-то. Случается же такое. Жил-жил человек, а в один день просыпается, а его уже два. Один на работу идет, другой детям пеленки гладит.

— Я не слышал, — сплюнул под ноги Хомяк.

— А я читал в журнале. Только не помню, в каком, — соврал Шульга.

Гриня Люлька стоял у калитки, курил и занимался художественным выпусканием дыма. Грине было интересно понять, почему из ноздрей и рта дым может выходить одновременно, а из ушей пока выпустить дым не получалось. Когда Гриня зажимал нос, закрывал рот и тужился, внутри ушей что-то хлопало и ему казалось, что дым вот-вот повалит, надо еще поднапрячься. Но что-то мешало, что-то стояло между ухом и дымом.

— Здорово, рэбята! Выпиць есць? — поприветствовал он их издали.

— Не, Гриня, нет, — вежливо ответил ему Шульга. — Мы к тебе по делу. Поможешь — дадим на выпить.