«...Что же вы думаете, я нашел у этого человека? — рассказывал потом Оленин своим друзьям. — Целый угол наваленных черепков и битых бутылок, которые выдавал он за посуду татарских ханов; обломок камня, на котором, по его уверению, отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы; престрашную кипу старых бумаг из какого-нибудь уничтоженного богемского архива, называемых им новгородскими рунами; но главное сокровище состояло в толстой, уродливой палке, вроде дубинки, употребляемой кавказскими пастухами для защиты от волков; эту палку выдавал он за костыль Ивана Грозного, а когда я сказал ему, что на все его вещи нужны исторические доказательства, он с негодованием возразил мне: «Помилуйте, я честный человек и не стану вас обманывать». В числе этих древностей я заметил две алебастровые статуйки Вольтера и Руссо и в шутку спросил: «А это что у вас за антики?» — «Это не антики, — отвечал он, — но точные оригинальные изображения двух величайших поэтов наших, Ломоносова и Державина»»[12].

Стоит ли удивляться после этих слов Оленина, что уже при жизни Сулакадзев попал в «Справочник исторический о бывших в России писателях...» Евгения Болховитинова, где его «Боянов гимн» и «Произречения новгородских жрецов» назывались мнимыми.

Что же побуждало Сулакадзева подделывать рукописи? Корысть, тщеславие или нечто иное? Известный историк литературы прошлого века А. Н. Пыпин первым попытался постигнуть загадочную натуру «неистового антиквария» и дать ответы на эти вопросы. И пришел к выводу: это был человек, который обманывал самого себя. Фантазер, который гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, безвозвратно утраченные в глубине веков[13].

«Созидательная» деятельность Сулакадзева оказалась настолько разносторонней и плодовитой, что он по праву занял место в кунсткамере мировых литературных мистификаторов и фальсификаторов рядом с французом Врэн-Люком и англичанином Аэрандом.

Врэн-Люк, подобно Сулакадзеву, не был ни ученым, ни литератором, а просто ловким человеком и не без таланта воспроизводил автографы различных замечательных людей прошлого. Так, он состряпал письма Пифагора, Александра Македонского, Аристотеля, Клеопатры, Рабле, Паскаля и многих других в количестве... 27 320 штук! В своих обманах Врэн-Люк был так нахален, что все великие люди древности писали у него на старинном французском языке. Особый успех имели два письма Паскаля, в которых великий мыслитель доказывал, что он, а не Ньютон открыл законы тяготения. Даже после разоблачения Врэн-Люка Парижская академия из чувства патриотизма долго не желала верить в их подложность.

Произведения Сулакадзева выглядели на первый взгляд вполне невинно, почти как литературные мистификации в духе Томаса Чаттертона и Аэранда. Последний, например, принес в 1795 году своему отцу, известному книгопродавцу и поклоннику Шекспира, два письма «божественного Вилли» к своей жене Анне Гатавей, две драмы, новую версию «Короля Лира» и один акт «Гамлета». Старик с восторгом поверил находкам и не только напечатал все, но и всячески способствовал успеху обеих драм на сцене. Но когда мистификация открылась и весь Лондон стал потешаться над ним, он пришел в отчаяние и умер.

Пыпинский «фантазер» не торговал рукописями, сам не пытался их обнародовать и не «шутил» столь жестоко, как Аэранд. Но охотно разрешал снимать с них копии, публиковать выдержки, которые иногда снабжал собственноручными «переводами». Когда старинному Валаамскому монастырю понадобились сведения об истории заселения островов Ладожского озера, Сулакадзев предложил настоятелю свою «Оповедь». В ней, в частности, утверждалось, что на Валааме еще в первых веках нашей эры существовало государство наподобие Новгородского, связанное ни мало ни много как с самим... римским императором Каракаллой! Державину он разрешил скопировать несколько стихов из своего «Боянова гимна», и стареющий пиит поместил их в «Рассуждении о лирической поэзии», несмотря на предостережения своих друзей[14].

В 1830 году статский советник Сулакадзев умер. Вдова тщетно пыталась продать его «бесценную» коллекцию. В конце концов всю библиотеку приобрел по дешевке купец Шапкин и распродал на вес в лавочки Апраксина двора.

Но не все рукописи погибли в печках и каминах. Кое-какие книги Сулакадзева приобрели петербургские библиофилы. Некоторые бумаги осели в собраниях любителей древностей, где мирно покрывались архивной пылью и терпеливо ждали своего «звездного часа».

Повезло и маленькой тетрадочке «О воздушном летании», с которой мы начали рассказ. Купил ее библиофил Яков Березин-Ширяев. Много лет спустя на рукопись обратил внимание служащий страхового общества Александр Родных, составлявший после смерти Березина-Ширяева каталог его библиотеки. И поспешил опубликовать ее, сопроводив восторженными комментариями, в иллюстрированном журнале «Россия» за 1901 год.

Но время рукописи еще не пришло. До официального «рождения» авиации было целых два года. Но пройдет каких-нибудь шесть-семь лет, и самолет стремительно влетит в XX век. Десятки дирижаблей будут бороздить небо. Слово «первый» отныне не сходит с заголовков газет и журналов. Первый полет через Ла-Манш! Первый полет аэроплана с пассажиром! Первая в мире «мертвая петля»!

Вот теперь-то мир захотел узнать все об истории воздухоплавания с древнейших времен вплоть до полетов братьев Монгольфье. Ведь во все времена люди мечтали летать подобно птицам. Не раз пытались порвать путы земного притяжения. Как легендарные Икар и Дедал. И ученые, журналисты тщательно ищут в старинных рукописях, трудах древних историков и писателей любые свидетельства о попытках человека подняться в воздух.

Еще греческий ученый и полководец Архит Тарентский, современник и друг Платона, описывал за 360 лет до нашей эры «летающего голубя». Этот «голубь», как можно судить по его изображениям на греческих вазах, был похож на змея. В одном немецком сочинении, изданном в 1405 году, есть описание подобного змея. «Голова из пергамента, тело из полотна, хвост из легкого шелка». В открытой пасти — светильная ракета, чтобы поддерживать внутри змея теплый воздух.

Такие змеи издавна применялись для подачи яркого сигнала на далекое расстояние или в военных целях, чтобы напугать неприятеля. Так, например, в Византии, в царствование Иоанна Цимисхия, греки нередко пускали в лагерь неприятеля змея с привязанной к нему корзиной, наполненной горючими веществами, дабы устроить в его лагере пожар и вызвать замешательство.

Переход от змея к шару, который по своей величине мог бы поднять человека, был естествен и неизбежен. Уже в 1306 году во время коронационных празднеств китайского императора Фо-Киена состоялся подъем небольшого воздушного шара. Но это событие, если оно действительно произошло, в те далекие времена рассматривалось как курьезный случай. Успехи промышленности и науки в XVIII веке позволили энтузиастам воздухоплавания начать практическую разработку своих аппаратов.

В 1709 году в Лиссабоне доктор канонического права Бартоломмео Де Гусмао произвел сенсационный опыт подъема воздушного шара. В своем прошении португальскому королю Иоанну V Гусмао утверждал, что он «изобрел машину, с помощью которой можно путешествовать по воздуху гораздо быстрее, чем по земле или морю». Король обещал изобретателю в случае осуществления проекта назначить его «профессором математических наук в Коимброском университете» и «даровать исключительное право эксплуатировать свое открытие».

«Гусмао произвел свой опыт, — рассказывает его современник Ферейра, — 8-го августа в присутствии его величества и многочисленного и именитого собрания». Аппарат состоял из ивовых прутьев, обтянутых бумагой, имел 7—8 футов в диаметре. Он поднялся до уровня Лиссабонской башни и медленно опустился. «Он был поднят силою каких-то материалов, которые были зажжены самим изобретателем».