Просто не верится, что не увижу вас скоро опять. Прощайте, мои дорогие, милые, как я буду счастлива, когда вернусь к вам. Вы ведь знаете, что я не умею сказать, как хотела: но очень, очень люблю вас и сама не понимаю, как хватило сил расстаться. Целую дорогих ребят.
Ваша Мима.
Приписка:
Если вам не жалко письма, попробуйте написать в село Гольчиху Енисейской губернии, а другое в Якутск — может, получу».
На почтово-телеграфной станции «Югорский Шар» появление шхуны вызвало крайнее изумление. В том сезоне еще ни одному судну не удалось пройти в Карское море. Льды блокировали проливы.
Оставили на станции письма, телеграммы, распрощались и смело вошли во льды. Где их застанет зима?
Показался Ямал. Льды стали сплоченнее. В одну из ясных морозных ночей шхуна вмерзла в огромное ледяное поле. В судовом журнале последний раз отметили широту и долготу окончания активного плавания и стали готовиться к зимовке. Появились охотничьи трофеи — медведи.
Первое изменение координат случилось во второй половине октября 1912 года. Ледяное поле плавно двинулось на север. Вот и полоска ямальского берега исчезла. Из двадцати четырех членов экипажа тринадцати вообще не суждено больше ступить на землю...[36]
Зимой многие из команды заболели. Слег и Брусилов.
«...Странная и непонятная болезнь, захватившая нас, сильно тревожит», — записано в судовом журнале 4(17) января 1913 года. Теперь мы можем предположить, что экипаж страдал от заболевания, вызванного потреблением медвежьего мяса, зараженного личинками трихинеллеза. Ерминии Александровне пришлось применить все свои медицинские познания, и лишь весной командир встал на ноги. Чувствовалось, что Брусилова очень угнетало крушение коммерческих планов. Ведь если и освободится шхуна из ледового плена, о дальнейшем плавании не может быть и речи...
Сложной и противоречивой фигурой был Брусилов. Профессиональный моряк, участник двух гидрографических экспедиций, он соблазнился на коммерческое дело и с первых шагов попал в сферу жестких законов частного предпринимательства. Но как морской офицер он педантично вел научные наблюдения за дрейфом. Выписка из судового журнала оказалась неизмеримо ценнее всех капиталов баронессы Паризо де Ла-Валетт.
За столом в кают-компании уже не было прежнего веселья и смеха. Не узнать теперь было и «Святую Анну». Куда подевались белая краска на ее стенах, полированное красное дерево ее мебели, великолепные ковры, кожаные кресла? «...Мало-помалу начали пустеть ее кладовые и трюм, — вспомнит потом Альбанов. — Пришлось заделать досками световые люки, вставить вторые рамы в иллюминаторы, перенести койки от бортов, чтобы ночью одеяло и подушка не примерзали к стенке; пришлось подвесить газы, чтобы с отпотевающих потолков вода не бежала на койки и столы». Давно уже вышел весь керосин, и сквозь сырой, промозглый мрак едва пробиваются огоньки самодельных «коптилок» на тюленьем и медвежьем жире. И к этим огонькам «...жмутся со своей работой какие-то силуэты. Лучше пусть они останутся «силуэтами», не рассматривайте их... Они очень грязные, сильно закоптели...»[37].
Дрейф шхуны «Святая Анна» и маршрут похода штурмана В. Альбанова
Начались мелкие стычки, ссоры. Между командиром и штурманом словно возник невидимый барьер. Позднее Альбанов запишет в дневнике: «...мне представляется, что мы оба были нервнобольными людьми. Неудачи с самого начала экспедиции, повальные болезни зимы 1912/13 года, тяжелое настоящее и грозное неизвестное будущее с неизбежным голодом впереди, все это, конечно, создало... обстановку нервного заболевания».
По современным нормам «психологическая совместимость» — одно из условий для подбора состава далеких и длительных экспедиций. Видимо, условие это было не учтено. Или не могло быть учтено, и «нестыковка» характеров проявилась в обстоятельствах исключительных, когда изменить что-либо было уже невозможно.
Поэтому нет ничего удивительного в записи командира в судовом журнале: «Оставлен от должности штурман Альбанов». Впрочем, из дневника Альбанова явствует, что он сам попросил об этом...
Дрейф на север продолжался и в течение всего 1913 года. А еще через год, весной 1914 года, когда шхуна находилась уже севернее Земли Франца-Иосифа, часть экипажа во главе с Альбановым решила покинуть судно.
Теперь, после обнаружения писем в Староконюшенном переулке, можно объяснить и нервозность капитана, и его срывы. Для Альбанова же тогда это было непонятно. И он, например, счел за проявление скупости требование Брусилова выдать расписку на жалкое имущество, взятое партией, отправляющейся к земле. Он не знал, что по возвращении из плавания родственница спросила бы капитана о каждой истраченной копейке.
Ерминии Александровне, надо полагать, было труднее всех. Но твердости характера ей тоже не занимать. «...Ни одной минуты не раскаивалась она, что «увязалась», как мы говорили, с нами. Когда шутили на эту тему, она сердилась не на шутку», — пишет Альбанов в своем дневнике. И когда сервировали стол для прощального обеда — Альбанов со спутниками отправлялся к земле, — она приложила все усилия, чтобы капитан и штурман расстались дружески.
Последние напутствия. Брусилов передает Альбанову жестяную банку. В ней пакет на имя начальника Гидрографического управления. И еще один объемистый сверток с личными письмами Георгия Львовича, Ерминии Александровны и других членов экипажа.
Правильно ли поступил штурман, покинув судно? Уход Альбанова и с ним части команды произошел с полного согласия командира, по обоюдному желанию того и другого. Но все же о причинах своего решения покинуть исправное судно сам Альбанов сообщает скупо.
Трудный трехмесячный переход по дрейфующим льдам описан в известном дневнике Альбанова «На юг к Земле Франца-Иосифа». Его и матроса Конрада подберет на мысе Флора седовский «Святой Фока», к тому времени потерявший командира. Из одиннадцати ступивших на лед до России добрались только двое. Двое и один пакет. Официальный. Пакет с письмами таинственно исчезает...
Альбанов, да и не только он один, надеялся, что через год «Святая Анна» благополучно выйдет на чистую воду где-нибудь в районе Шпицбергена. Но и спустя три года не поступило никаких сведений о брусиловской экспедиции.
Искали следы «Святой Анны» и ее экипажа в 1914 году и в 1915-м. После длительных и жарких дебатов в Государственной думе и Совете министров Главное гидрографическое управление снарядило поисковые экспедиции на пароходах «Герта», «Эклипс» и «Андромеда» в Карском море, к Земле Франца-Иосифа и Шпицбергену. Те должны были осмотреть берега и заложить продовольственные склады в таких местах, где могли оказаться люди с исчезнувшего судна. На «Герте» отправился летчик Ян Нагурский, и ему посчастливилось первому совершить разведывательные полеты в Арктике. «Андромеда» не смогла пробиться сквозь льды к Земле Франца-Иосифа, а «Герта», обойдя западный берег и часть северного Шпицбергена, попыталась пройти к берегам Гренландии и вернулась без результатов. Империалистическая война прервала дальнейшие поиски...[38]
Последнюю запоздалую весточку со «Святой Анны» доставила... бутылочная почта. Гидрограф Карягин 15 февраля 1915 года сообщил начальнику охраны водного района Архангельского порта, что «...во время командировки для исследования льдов в Белом море я видел в Патракеевском волостном управлении бутылку со вложенной в нее запиской, найденную одним из крестьян во время рыбного промысла у мыса Куйского в первых числах января этого года. Бутылка из-под лимонада с круглым дном была плотно закупорена, так что совершенно сохранилась записка, написанная чернилами на полулисте обыкновенной почтовой бумаги. Содержание записки следующее: «В надежде больше не видать России мы с честью расстаемся с жизнью. Команда. Мой последний привет с полосы вечных льдов. Брусилов 13 февраля 1913 года». Первая часть записки написана нетвердой рукой, вторая — бойким почерком...[39]
