— Дисциплина, железная дисциплина, — выслушав летчиков, жестко, страдая от боли и сухости своих слов, произнес Расскин и поежился: какое промозглое утро, а ведь еще только начало августа…

Тело Антоненко перевезли в Дом флота.

У гроба сменялся почетный караул.

Девушки из госпиталя принесли цветы.

За стеной рвались снаряды.

Похоронили, под обстрелом, на площади Борисова. Рядом с Иваном Борисовым в братскую могилу лег его боевой друг Алексей Антоненко.

После похорон к Игнатьеву подошел Григорий Беда.

— Разрешите обратиться, товарищ комиссар? — Беда протянул Игнатьеву рапорт.

Игнатьев мельком взглянул на листок.

— К Гранину в десант? Не могу. У нас на счету каждый оружейник и моторист. А у Гранина хватает солдат и без вас.

— Я прошу, товарищ комиссар, — тихо, едва не плача, сказал Беда. — Я же охотник.

Но Игнатьев сурово сказал Беде:

— Идите на аэродром и готовьте в бой машину Антоненко. О готовности доложите мне.

Григорий Беда не находил себе места. Он замкнулся, ни с кем не разговаривал, работал с какой-то злостью, а отдыхал один, вдали от товарищей, лежа под плоскостью белокрылого «ястребка».

Этот истребитель перешел теперь в надежные и умелые руки Белоуса, еще хранившие следы ожогов. Беда знал, что Белоус летал в паре с Борисовым, он помнил, как почтительно говорил о нем Касьяныч, наконец он видел, как огорчены все в эскадрилье «чаек» тем, что их командир перешел на «ястребок».

Но Беде все теперь казалось не так: и взлетал Антоненко быстрее, и из самолета выскакивал как-то более лихо. Беда не хотел замечать никаких достоинств своего нового командира, потому что никто не мог заменить ему Антоненко.

Касьяныч от самолета не отходил. Тут же, под плоскостью, поставит патефон и говорит Беде: «Закурим, механик». Беда знал: надо заводить «Махорочку». Прослушает Касьяныч, скажет: «И верно закурить бы… Эх, отдежурим — покурим. Давай плясовую». И спляшет. Так спляшет, что от других самолетов техники сбегаются посмотреть. Обстрел, а он внимания не обращает, пока не дадут команду: самолеты в воздух или в укрытия. Любил Касьяныч поговорить с Бедой про сына. Как же это получилось — не встретились они?.. А жене сообщать — вот горе! Одна, с ребенком… Знать бы адрес, самому надо написать ей. «На моих же руках кончился…»

Беда снова и снова вспоминал последние минуты жизни Касьяныча, последний вздох. Тело стало тяжелое и тихое. Беда тряс его, тряс и кричал: «Касьяныч!.. Это я, механик…» Беде даже показалось, будто шевельнулись губы Касьяныча, будто снова повторил он: «Мало… Мало сбил». Потом подбежал Бринько, оторвал Беду от Касьяныча…

Беду не узнавали на аэродроме — совсем другой стал человек. Только Бринько подходил к нему поговорить — ведь Бринько боевой друг Касьяныча. Бринько ласково звал его Антоном.

Бринько собрался на другой берег залива, в Таллин, чтобы ремонтировать потрепанную в боях машину. Его предупредили, что из Таллина он, возможно, полетит в тыл за истребителями новой конструкции. Бринько сказал Беде:

— Летим, Беда, со мной?!

Он показал на бронеспинку, за которой Беда висел, когда летел через залив с Антоненко.

Но Беда отрицательно покачал головой. Нет, с Ханко — никуда. Он должен воевать здесь.

Уж кому-кому, а Бринько трудно было отказать. Беда знал, почему улетает Бринько: ему совсем тяжело теперь без Антона. Бринько сбил недавно Ивана Козлова на «чайке», у финнов «чайки» подкрадываются, обманывают, нет оповещения — привыкли тут же взлетать и бить. Семенов летел — шасси выпустил, Антон не сбил его. А Бринько своего товарища сбил. «Чаечники» не могли ему этого простить, хоть и понимали, что произошло. И он не мог себе этого простить. Озверел, лез на рожон. Антон его сдерживал, оберегал. И нет Антона.

Но Беда даже с Бринько не мог отсюда улететь. Только здесь бить их за Антона. Здесь.

Из Таллина на другой день сообщили о новом бое Бринько. На неисправном самолете он пересек залив, сел на таллинский аэродром, зарулил в указанное комендантом место и пошел в мастерские договариваться о ремонте. Он отошел от самолета десятка два шагов и услышал выстрелы зениток: «юнкерс-88»! Бринько взлетел так, как взлетали Борисов, Антоненко, — быстрее всех летчиков на аэродроме. С места он набрал высоту и одновременно вышел на курс атаки.

Это был единственный раз после гибели Антоненко, когда расправил плечи и улыбнулся Беда: Бринько сбил пятнадцатого!

Только Игнатьев знал, как помочь Беде. Он решил отпустить Беду на острова.

— Идите и бейте бандитов так, чтобы они думали, что это бьет их Касьяныч, — напутствовал Беду Игнатьев. — Но не горячитесь. Будьте хладнокровным. Тогда вы станете сильным бойцом…

Беда давно хотел летать. Он мечтал стать стрелком-радистом. Но врачебная комиссия нашла когда-то, что зрение у Беды не в порядке: левым глазом он видит хуже, чем правым. Его обидело заключение врачей. Беда вырос в сибирской тайге, с детства был приучен к охоте и даже не подозревал, что левый глаз, который он зажмуривает, когда целится и спускает курок, у него с изъяном. Пришлось подчиниться врачам. Но Беда все же выбрал себе дело по сердцу: он стал оружейником, благо еще на родине, в деревушке на берегу Томи, в своей МТС он слыл хорошим слесарем и механиком. Ему не довелось летать стрелком-радистом, но зато на земле, в тирах аэродромов, никто не мог равняться с Бедой в меткой стрельбе.

Теперь Беда надумал стать снайпером. Он начал с того, что отправился к знакомому оружейному мастеру.

Беду хорошо знали все оружейные мастера на Ханко: во-первых, он оружейник Антоненко, а во-вторых, любитель оружия и сам редкий стрелок, а таким людям оружейные мастера всегда готовы услужить.

Один мастер подобрал для Беды снайперскую винтовку с оптикой.

Мастеру жалко было расставаться с хорошим оружием. Он погладил винтовку, подержал ее в руках и вручил Беде.

— Чистая. Как стеклышко. Смотри, глубоко не руби — дерево испортишь. А зарубок чтоб был полный счет!

— Для того и беру, — сказал Беда.

Он пристрелял винтовку в тире аэродрома и с очередным пополнением прибыл в гранинский отряд. Там его назначили в гарнизон острова Кугхольм, что левее Хорсена.

Гранин, провожая на Кугхольм пополнение, увидел у Беды винтовку с оптическим прицелом.

— Снайпер? — обрадовался Гранин.

— Так точно, — после некоторого колебания подтвердил Беда.

Гранин взял винтовку, вынул затвор, проверил на свету ствол, буркнул что-то одобрительное, провел ладонью по ложу винтовки, по прикладу и воскликнул:

— Ого! Зарубки уже есть? Сколько?

— Шестнадцать.

— Молодец! Где настрелял?

— То не мои. То капитана…

— А у тебя сколько на счету?

— Никого. — Беда потупился.

— Хорош снайпер! Со счета не сбился. У меня каждая такая винтовка на вес золота, а там всучили такую драгоценность первому попавшемуся матросу. Ты что, курсы кончал?

— Оружейник я, товарищ капитан. С аэродрома.

— Сам вижу, что не с подплава, — Гранин кивнул на ленточку бескозырки Беды. — Там таких хлипких не держат… Ну, вот что… командиру Кугхольма прикажу проверить тебя — снайпер ты или нет. Если врешь, винтовку отберу…

Командир Кугхольма сказал Беде:

— Каждое утро от Эльмхольма во-он в ту бухточку ходит шлюпка. Надо ее отвадить.

Перед рассветом Беда забрался на высокую скалу. Он еще днем присматривался к окрестным островкам, хорошо запомнил, где находится этот самый Эльмхольм, где та бухточка, и прикинул, откуда удобнее сторожить шлюпку. Беда облюбовал подходящую расщелину, залег было в ней, но вспомнил, что со светом его легко будет обнаружить. Он пробежал в соседний лесок, наломал еловых лапок, вернулся на свою позицию и елочками себя замаскировал. Бескозырку с ленточкой «Военно-Воздушные Силы КБФ» Беда припрятал, надел каску, а к каске прикрепил пучок травы. Он выследил шлюпку еще до того, как полностью рассвело. Шлюпка стояла далеко от скалы, там, вдали, на берегу Эльмхольма, шевелились какие-то тени. Беда видел, как шлюпка отошла от берега и направилась к соседнему острову. Когда она приблизилась и стала поворачивать к бухточке, Беда прищурил глаз, поймал переднего гребца в перекрестие прицела и плавно нажал спуск.