К нему подошел Шохин, протянул маленький блокнотик:

— Ваш, Борис Иванович, возьмите…

— Откуда он у вас?

— Из вашего бушлата. Спасибо вам.

— А я про него забыл…

Блокнотик был сырой, но карандашные рисунки не пострадали. Сохранился и кленовый лист, бог весть когда сорванный на улице Маяковского в городке Ганге и вложенный меж чистых страничек.

Разрушенный турбоэлектроход несло к эстонскому берегу. Оттуда открыли огонь германские батареи. Они взяли его в вилку, но медлили с накрытием. Военные люди понимали, что цель может быть в любую минуту поражена. Корабли приходили к «Сталину» до самого утра, с рассветом ушел последний катер-«охотник».

Некоторые помнят плоты, построенные из корабельных переборок, обледеневшие, оседавшие в густом замерзающем море, на них люди старались уйти стороной к той части берега, где, им казалось, нет врага.

Другие рассказывали потом о немецком сторожевике, подавшем на беспомощный транспорт буксирный конец, — никто не принял буксира, он упал в воду…

Двое суток дрейфовал турбоэлектроход у оккупированного врагами берега, никто еще не знал, какие муки ожидают выживших героев: они отдали все свое сердце для грядущей победы, они, не знавшие поражения и презиравшие плен, были бессильны предотвратить будущее, но они оставались непокоренные, не склоняющие головы и готовые к борьбе.

В ночь на пятое декабря «Ермак» повел в Кронштадт пережившую тяжкое испытание эскадру. С финского берега ее преследовали огнем вражеские тяжелые батареи. Их подавили орудия Красной Горки.

У Гогланда вмерзли в лед корабли тихоходного каравана. «Ермак» занят. Надо ждать его возвращения.

Пришел и «Кормилец», трудяга Хорсенского архипелага. Оказывается, все же он шел концевым, топал последний, но его в расчет не принимали.

Перед уходом начальник плавучих средств базы вызвал Шустрова:

— Сможете при любой погоде без охраны и помощи дойти хотя бы до Гогланда?

Шустров обиделся.

— Мы пришли сюда с первым караваном, товарищ капитан второго ранга. Мы дойдем туда, куда задано.

На «Кормилец» погрузили муку и сахар для голодающего Ленинграда.

И вот снова он шел концевым, как полтора года назад, когда на нем добирались на Ханко Богданыч, Вася Камолов и юнга Горденко.

Море нещадно трепало его старый, искалеченный осколками и много испытавший корпус. Волна поднимала его на скользкую, из жидкого льда, вершину, и он слетал оттуда вниз, пропадал на минуту, пока новая волна не выталкивала из пропасти отяжелевший кораблик. Вода заливала все люки, горловины, угольные бункера. Все обмерзало. Все покрывал бугристый лед.

Матросы вычерпывали воду, откачивали ее из машин. Вода замерзала прямо в помпах.

Впередсмотрящие стояли на носу.

Ноги впередсмотрящих примерзали к палубе, рукавицы — к леерам.

В рубке, покрытой наледью, ночь и день стоял у штурвала Шустров.

Он не мог выйти из рубки — примерзли двери.

С каждой милей буксир все больше обрастал льдом и под его тяжестью оседал в воде. Он двигался медленно, отставая от впереди идущих кораблей. Матросы выбрасывали за борт все лишнее: сундучки, чемоданы, всякий ненужный инструмент — и обрубали с палубы лед.

Только один груз был неприкосновенен — продовольствие.

У южного маяка Гогланда «Кормилец» приткнулся к борту транспорта, севшего на мель. Шустров знаками подозвал матросов.

Топорами они обрубили лед с дверей и освободили своего капитана из рубки.

Но дальше «Кормилец» идти не смог.

Шустров подвел судно к борту «Ермака», снова пришедшего к Гогланду, чтобы провести караван сквозь льды к Кронштадту. Матросы «Кормильца» перегрузили на ледокол сахар и муку для ленинградцев и отвели свое судно в сторону, в место, указанное командованием.

Там они затопили буксир и сошли на Гогланд.

Шустров с болью следил за исчезающим в заливе «Кормильцем». Он стоял на берегу, держа в руках три вахтенных журнала. В каждом было по сто листов хроники боевой службы буксира на Гангуте — с 22 июня по 2 декабря. Из Кронштадта буксир вышел под именем «КП-12». В порту Ханко, как первенец, он получил обозначение «ПХ-1», а матросы благодарно прозвали его «Кормильцем». Кормильцем он и остался до своего последнего часа — кормильцем Ленинграда.

Пятнадцатого декабря добрался до Кронштадта и флагман «эскадры Полегаева», славный «Гангутец». Тяжко ему пришлось в эти недели: и спасение товарищей, и бои с авиацией, и стычки с фашистскими кораблями, и ледовый плен, когда в вахтенный журнал записывалась каждая брошенная в топку лопата угля, и неожиданное боевое задание у острова Лавенсаари, когда пришлось перегрузить несколько сот мешков ханковской муки с затертого льдами мото-парусника — муку складывали в кубриках и каютах на койки, — все это было позади. Впереди — блокада, борьба за жизнь Ленинграда.

Балтийская эскадра выполнила приказ Главной ставки и доставила гарнизон Гангута на Большую землю. Пехота Симоняка заняла позиции у Пулковских высот. Матросы Гранина пошли на защиту Кронштадта.

А продовольствие, доставленное кораблями, в тот же день поступило на базы снабжения голодного Ленинграда.

Флотская газета сообщила о заседании Военного совета Ленинградского фронта. Военные советы фронта и флота слушали доклад вице-адмирала Дрозда об итогах эвакуации гарнизона Ханко.

Члены Военных советов фронта и флота выразили мнение, что операция по эвакуации личного состава гарнизона Ханко, оружия и продовольствия выполнена с результатами гораздо большими, чем они ожидали. Не без потерь — так кто же воюет, ничего не теряя? Бесспорно, прекрасная страница вписана в историю Балтийского флота. Ставке переданы итоги операции. Действия балтийцев оценены высоко.

Так закончились сто шестьдесят четыре дня обороны Гангута, о которой защитники Москвы писали: «Пройдут десятилетия, века пройдут, а человечество не забудет, как горстка храбрецов, патриотов земли советской, ни на шаг не отступая перед многочисленным и вооруженным до зубов врагом, под непрерывным шквалом артиллерийского и минометного огня, презирая смерть, во имя победы, являла пример невиданной отваги и героизма. Великая честь и бессмертная слава вам, герои Ханко!» — эти слова ленинградцы высекли в мраморе на доске у памятника гангутской победе петровских времен, в честь которой два века назад была отчеканена медаль с надписью: «Прилежание и верность превосходят сильно».

Десятки раз на день полковника Экхольма теребили командующий «Ударной группой» и генеральный штаб из Хельсинки: что происходит у русских на Ханко?

В третий раз русские форсировали плотные минно-артиллерийские позиции в Финском заливе, через которые, по мнению авторитетнейших морских специалистов германского штаба и по категорическому утверждению морских обозревателей Англии и Соединенных Штатов, немыслимо было пройти. Начальство требовало решительного и точного ответа: зачем же Советский Флот в столь трудные для России дни идет на подобный риск, что он привозит или увозит с Ханко?

Экхольм сам не мог в этом ясно разобраться. Он не сомневался, что ради спасения гарнизона ни один разумный штаб не пойдет на подобный риск. Дело не в этом. Скорее всего Гангут намечено использовать как плацдарм для наступления на жизненные центры Финляндии.

Высказав подобное предположение, полковник рекомендовал высшему командованию усилить «Ударную группу» новыми частями, чтобы предупредить вторжение русских с тыла.

Наблюдатели докладывали, что за перешейком идут активные строительные работы: издалека на снегу отчетливо чернели груды откопанной земли и контуры противотанкового рва. Значит, ханковцы готовятся не наступать, а обороняться. Возможно, русские меняют перед зимними боями гарнизон?

После вторичного прихода кораблей к полуострову помощник Экхольма по разведке капитан Халапохья стал настаивать на другой версии. Он считал, что русские не усиливают гарнизон, а перебрасывают его на восток.