Но все это между нами, я тебя умоляю, я делюсь своими мыслями только с тобой, я даже не буду говорить об этом с Сашей, я так теперь всего боюсь».

«13/25 июля 1851г.

...А Фризенгоф, не успел он овдоветь, как принял в каче­стве утешения любовь Сашиньки, и перспектива брака с нею заставила его забыть все свое горе... Что касается Фри­зенгофа, то при всем своем уме он часто в некоторых вещах доходит до крайностей; тому свидетельством его опасение не соблюсти приличие и боязнь общественного мнения до такой степени, что он становится просто бесхарактерным. Женщина должна всему этому подчиняться, законы света были созданы против нее. Но преимущество мужчины в том, что он может не бояться, а он несчастней всех и всего боится. Пример тому — его любовь, он дрожит, как бы его брат или венские друзья о том не догадались. Из-за этого он не решается назначить свадьбу раньше, как того желал бы и он сам. Я прекрасно понимаю, что он не хочет нарушать своего вдовства в течение года, но после этого срока все зависит только от его страха перед тетушкой и братом, а никак не от его дел. Но все это, ради Бога, между нами. Никому об этом не говори и будь осторожен с моими письмами, запирай их, как только прочтешь».

Судя по этим письмам, Ланской при свидания с Фризенгофом в Вене неосторожно что-то сказал о желании Натальи Николаевны ускорить свадьбу. Реакция на это Фризенгофа вполне понятна, и вмешательство Ланских, несомненно, бы­ло бестактным. Однако его чувства вызывают некоторое удивление: слишком скоро, нам кажется, после смерти жены он увлекся Александриной. Но что любовь его была чувст­вом искренним и глубоким, подтверждают его письма к ней от 1852 года, когда она уже была с ним помолвлена.

В начале 1852 года Фризенгоф вновь в Петербурге, жи­вет у овдовевшего к тому времени Ксавье де Местра. Види­мо, он повредил ногу и в течение некоторого времени не мог ходить, поэтому из дома Ланских к дому Местра и обрат­но курсирует все тот же преданный слуга Фридрих, кото­рый сопровождал Наталью Николаевну в заграничном путе­шествии. Жених и невеста переписываются. Письма Фри­зенгофа дошли до наших дней. Это по большей части коро­тенькие записки (без дат, иногда с указанием дня недели и часа отправления), сообщающие о состоянии его здоровья, о том, как прошел день, а главное, пламенные уверения в его любви к ней. Сохранились и три конверта с шутливо-лас­ковыми адресами: «Мадемуазель Александрине Гончаро­вой, самой лучшей из невест». «Густаву принадлежащей Александрине, иначе говоря Гончаровой, дочери Нико­лая». «Любимейшей из невест». Приведем несколько выдер­жек из этих писем, характеризующих его чувства к ней.

«Я тебя люблю как всегда, а больше или меньше — было бы невозможно».

«Я тебя обожаю и жду с нетерпением».

«Правда ли, дорогая подруга моего сердца, что ты меня любишь как и раньше? Я был бы счастливейшим из мужчин, если бы был совершенно в этом уверен».

«Я тебя обожаю, я тебя люблю так, как не могу выразить словами, и больше, чем ты меня, хотя ты меня и очень лю­бишь, но невозможно любить меня так, как я тебя люблю».

«Как ты себя чувствуешь, ангел моего сердца, солнце ду­ши моей».

Только одна записка имеет дату, она здесь очень важна для Фризенгофа:

«18/6 марта. Через месяц, моя Александрина, будет 18/6 апреля, твое сердце радуется». Нет сомнения, что он говорит об уже назначенном дне свадьбы.

Свадьба состоялась, очевидно, в назначенный срок, и молодые уехали из России, по-видимому, сначала в Вену, а потом в Бродзяны, поместье Фризенгофа в Венгрии, где они и прожили большую часть своей жизни. Это, судя по пи­сьмам, было очень счастливое супружество. Наталья Нико­лаевна верно предчувствовала, что любовь и материнство изменят характер сестры. И кто бы мог предполагать, что мятущаяся душа Александрины найдет покой и счастье не в пышном, шумном Петербурге, а в глухом уголке, в замке Бродзяны...

В горах, в долине реки Нитры, среди большого парка стоял старинный замок Бродзяны, принадлежавший вен­герским аристократам Brogyanyi. Это большое поместье ку­пил Густав Фризенгоф еще при жизни первой жены Ната­льи Ивановны, привел в порядок запущенные дом и парк. В Бродзянах в 1938 году побывал у потомков Фризенгофов Н. А. Раевский, рассказавший об этой интереснейшей поез­дке в статье «В замке А. Н. Фризенгоф-Гончаровой» и в кни­ге .«Портреты заговорили». Воспользуемся его описанием замка и парка.

«Замок — охряно-желтое трехэтажное строение — не очень велик и совсем не роскошен. Скромная резиденция небогатых помещиков. Не зная архитектуры, вида здания описывать не берусь. Оно красиво, но единого стиля во вся­ком случае нет. Создавался замок на протяжении многих ве­ков. Некоторые помещения нижнего этажа, по преданию, построены еще в одиннадцатом столетии, главный корпус, вероятно, в семнадцатом, другая часть — в половине восем­надцатого, а библиотечный зал пристроен уже в девятнадцатом. В нижнем этаже помещаются апартаменты для гос­тей и службы, во втором — жилые комнаты. В третьем я не был, кажется, сейчас там живет прислуга».

«...Вот и ворота старого парка. Они открыты. Очень на­поминают знакомый всем по фотографиям вход в Ясную Поляну — те же белые приземистые столбы. Машина оста­навливается у подъезда. Открывается тяжелая дубовая дверь со старинным железным кольцом, вставленным в львиную пасть. Я не без волнения переступаю порог замка, в котором жила и умерла Александра Николаевна». «...Обста­новка замковых покоев почти целиком старинная. Сохрани­лось и немало вещей, принадлежавших Александре Никола­евне: ее бюро работы русских крепостных мастеров, к сожа­лению, переделанное, несколько икон, столовое серебро, печати с гербами Гончаровых и Фризенгофов, под стеклян­ным колпаком маленькие настольные часы — очень скром­ный свадебный подарок императрицы Александры Федо­ровны фрейлине Гончаровой». «...После кофе Вельсбург пригласил меня пройтись по парку. Он невелик, но красив. Хорошо распланирован в английском вкусе и немного напо­минает Павловск. Старые толстые деревья — липы, дубы, ясени, вязы, лужайки с видами на замок. Немного позднее здесь зацветет сирень. Не помню, где я еще видел такие огромные кусты. Вероятно, им не менее ста лет. Может быть, любуясь ими, Александра Николаевна невольно вспо­минала гончаровское имение Полотняный Завод. И неболь­шая белая беседка с ампирными колоннами, можно думать, построена по ее желанию или по просьбе первой жены Фризенгофа Натальи Ивановны — в Средней Европе ампир­ных построек почти нет». «...Мы ужинали при свечах. Все было как во времена Александры Николаевны. На столе ска­терть из русского льна, искрящийся богемский хрусталь, массивное серебро из приданого шведской принцессы вперемежку с серебряными вещами с монограммой «А. Г.». В полусумраке чуть видны портреты — Дантес, Жуковский, «русские гравюры» с забытыми людьми. Воспоминания, воспоминания... После долго беседуем в малой гостиной. В разных местах комнаты мягко горят свечи. Я сижу в старин­ном глубоком кресле... Вот здесь, в этой комнате, в этих са­мых креслах сиживали две стареющие женщины — генера­льша Ланская и ее сестра. О чем они говорили, о чем дума­ли?..»

Не так давно в Бродзянах в замке Фризенгофов был науч­ный сотрудник Института балканистики АН СССР Л. С. Кишкин. Он рассказал нам, что на косяке двери одной из комнат сохранились отметки о росте Натальи Николаев­ны и ее детей. Рост Натальи Николаевны и ее дочери Ната­льи Александровны — 173 см, Александра Александровича — 174 см. Эти отметки так ярко характеризуют отношения двух сестер, стремление Александры Николаевны перенес­ти и в свой дом (очевидно, это было в обычаях Полотняно­го Завода) милые приметы родственной близости.

В этом старинном замке прошла вся остальная жизнь Александры Николаевны. Сорок лет прожила она в Бродзянах, окруженная дорогими ее сердцу русскими реликвиями, портретами родных и знакомых. По этим аллеям парка гуля­ла с Натальей Николаевной, несколько раз приезжавшей к сестре. Здесь посещали ее Иван Николаевич и, по-видимому, Сергей Николаевич, племянники и племянницы Пушки­ны и Ланские. Здесь она скончалась.