Граф Георг Вельсбург, правнук Александры Николаев­ны, любезно предоставил Н. А. Раевскому возможность ознакомиться с богатой библиотекой, бесчисленным коли­чеством портретов и альбомов, хранящихся там со времени кончины Александры Николаевны. Мы не имеем возможно­сти дать подробное описание всего того, что совершенно неожиданно было обнаружено там Раевским, и отсылаем читателя к его книге «Портреты заговорили». Но на некото­рых моментах, имеющих прямое отношение к нашему повествованию, должны остановиться.

Среди множества портретов и рисунков там оказались портреты Гончаровых, Пушкиных и Ланских, Фризенгофов и Ксавье де Местра, а также П. А. Вяземского, Ю. П. Строгановой и др. Обращает на себя внимание порт­рет Дантеса с собственноручной подписью, висевший в сто­ловой. Наличие этого портрета в бродзянском замке дало повод некоторым пушкинистам упрекать Александру Нико­лаевну в неэтичном отношении к памяти Пушкина. Так, А. Ахматова писала: «В замке у Александрины в столовой до самой войны 1940 года висел портрет Дантеса. Для меня лично этого было бы достаточно, чтобы доказать, что она никогда не любила Пушкина. ...Несомненно, этот портрет в столовой — это остаток культа Дантеса...». Эта гипотеза не имела никакого документального подтверждения. И, как мы видели выше, у Александры Николаевны не было никакого культа Дантеса.

Что касается того, как попал портрет Дантеса в Бродзяны, то этому можно найти объяснение теперь, когда мы имеем письма Екатерины Николаевны Дантес. В 1842/43 году Дантесы провели зиму в Вене, где встречались с Ната­льей Ивановной и Густавом Фризенгофами. В высшем об­ществе венского двора убийцу Пушкина и его жену не при­нимали, и единственным домом, где они бывали запросто, был дом Фризенгофов. Как мы уже говорили, возможно, Дантесы и Фризенгофы были давно знакомы, так как все эти семьи происходили из Эльзаса. В 1843 году осенью Ека­терина Николаевна умерла, но Жорж Дантес и после ее кончины, конечно, бывал в Вене у Луи Геккерна, и там он мог подарить Фризенгофам свой портрет (он датируется 1844 годом). С этой нашей точкой зрения согласен и Н. А. Раев­ский, посетивший Бродзяны. Висел ли он в доме при Ната­лье Ивановне, мы не знаем, но думаем, что нет, учитывая ее очень близкие отношения с Натальей Николаевной. Тем бо­лее трудно предположить, что ежедневно могла спокойно смотреть на убийцу Пушкина Александра Николаевна... Ве­роятно, портрет этот появился в столовой гораздо позднее. Отметим здесь также знаменательный факт: в Бродзянах среди множества портретов родственников Александры Николаевны не было обнаружено ни одного портрета Ека­терины Николаевны! На это как-то до сих пор не обратили внимания. (Вспомним, что и в доме Натальи Николаевны не было ни одного изображения старшей сестры.) И если даже предположить, что Александра Николаевна могла по­весить на самом видном месте портрет Дантеса, то почему бы ей не иметь рядом или в альбомах портрет его жены, своей родной сестры? Однако его не было... А портретов На­тальи Николаевны было несколько. Нет, не висел при Алек­сандре Николаевне портрет убийцы Пушкина!

Но среди многочисленных иконографических материа­лов там не было и ни одного портрета Пушкина. В огром­ной библиотеке, насчитывавшей не менее 10 ООО томов, в так называемом «русском шкафу» Раевский обнаружил только посмертное издание его сочинений с экслибрисом герцо­гини Ольденбургской, дочери Александры Николаевны. Никаких писем, ни одной пушкинской строки... Странно, не правда ли? Но известно, что перед смертью Александра Николаевна сожгла все письма, а после — ее дочь по ее про­сьбе уничтожила и остальные бумаги. Все исчезло навсег­да... Уцелели только письма Густава Фризенгофа к брату. Некоторые материалы и портреты разными путями попали в Пушкинский дом в Ленинграде, часть находится в Слова­кии, а остальное, по-видимому, погибло во время второй мировой войны.

Чем же объяснить такое полное отсутствие каких-либо следов Пушкина в Бродзянском замке? Думаем, что ответ следует искать в событиях последних месяцев 1837 года, а главное — в факте публикации клеветнических измышлений Трубецкого о связи Пушкина со свояченицей. В 1887 году и Александра Николаевна, и Густав были еще живы, и если до этого что-нибудь пушкинское, например, портреты, и было, оно исчезло (если не было уничтожено, то убрано), чтобы ничто не напоминало об этой истории. Можно себе пред­ставить, как переживали старики Фризенгофы это позор­ное обвинение Пушкина и Александры Николаевны. Но в 1889 году умер Густав Фризенгоф, в 1891-м — Александра Ни­колаевна, владелицей замка стала их дочь, Наталья Густа­вовна. Вероятно, ей мы «обязаны» окончательному исчезно­вению всего пушкинского, по-видимому, это именно она по­весила в столовой портрет Дантеса. Очевидно, плохо разбираясь во всех петербургских трагических событиях, кото­рые были для нее далекой историей, она полагала, что та­ким образом (странным, на наш взгляд) «реабилитирует» честь своей матери. Что касается Вельсбургов, то они, тща­тельно храня все, что осталось после прабабки, не сочли нужным убрать портрет Дантеса; возможно, они были со­гласны с Натальей Густавовной, а вернее, по незнанию всех обстоятельств, стремясь только сохранить «все как было».

Но вернемся к 1852 году, когда Александра Николаевна впервые вступила хозяйкой на бродзянскую землю. Какое впечатление произвел на нее этот мрачноватый старинный замок? Была ли она рада укрыться здесь от всех бурных пе­реживаний прежней своей жизни? Нашла ли она здесь успо­коение? Думаем, что да.

В первые годы после приезда из Петербурга Фризенго­фы жили в Бродзянах только летом. В Вене у Фризенгофа был свой дом, унаследованный, вероятно, от отца, об этом мы узнаём из одного из писем Александры Николаевны к Ивану Николаевичу, которое мы приведем ниже; подтверж­дается это и ее письмом к брату Густава Адольфу Фризенгофу от 1852 года: Александра Николаевна сообщает, что ско­ро, как обычно, они приедут на зиму в Вену.

В первые годы супружеской жизни их постигло несча­стье — смерть Адольфа, брата Густава. Сохранились три пи­сьма Густава к Александре Николаевне, выдержки из кото­рых мы приводим (опуская описание болезни и лечения Адольфа). Они свидетельствуют о его глубокой любви к же­не. Тесная дружба связывала обоих братьев Фризенгофов, и когда в 1852 году Адольф перенес серьезную операцию, Гус­тав немедленно поехал к нему в Вену. Оттуда он шлет жене в Бродзяны письма, подробно описывая встречу с братом, его состояние. Третье письмо (1853 год) уже говорит о смерти брата и чувствах Густава. Отметим, что он ищет утешения только в общении с любимой женой.

«Вена, 12 ноября 1852

...Когда имеешь такую хорошую жену и нежно любимого ребенка и когда все счастье жизни в этом, не следует никог­да разлучаться, даже ненадолго, и тем более — надолго... Я понимаю, что немного взволнован всеми этими подробно­стями (о состоянии здоровья брата), хотя в общем-то они хорошие, но более, чем когда-либо, я чувствую, как огорчительно быть далеко от своих, от тех, кто меня любит, утешает, радует, заставляет сердце улыбаться. Я люблю тебя всей душой, моя добрая Александррина... Сейчас 9 часов, ты кончаешь курить, и может быть, думаешь о твоем Густаве, который должен сидеть напротив тебя... Нежно целую тебя и Григория. Твой Густав».

«Вена, 13 ноября 1852 г. 7 часов вечера

Добрый вечер, моя дорогая. Я вижу тебя отсюда лежащей на диване в маленькой желтой гостиной, с книгой в руках и любящей твоего Густава, если только Поль де Кок по­зволяет тебе о нем думать. Это час, когда ты меня любишь. Ты видишь, что я не забыл этого и что я хочу послать тебе свои самые нежные чувства в тот самый час, когда они не­пременно встретятся с такими же твоими чувствами. Я люблю тебя всей душой, моя дорогая Алинка, и что бы ты ни говорила, ты примерная жена, с которой не следует расставаться».

Операция не помогла Адольфу Фризенгофу, и в 1853 го­ду Густав едет на его похороны. Он тяжело переживает смерть брата и делится своими чувствами с любимой же­ной.