Мы полагаем, что недоброжелательный отзыв Александ­ры Петровны о тетке основывается на том, что та постоян­но читала ей наставления: она росла трудным, избалован­ным ребенком и причиняла много огорчений и тревог На­талье Николаевне, и, конечно, Александра Николаевна со свойственной ей страстностью вмешивалась в воспитание Азиньки (так звали девочку в семье). Что касается детей Пушкина, то, мы уже говорили, добрые, хорошие отноше­ния с отчимом они сохранили до конца его жизни, а он по­сле смерти Натальи Николаевны даже растил ее внуков.

Ланской ради жены терпеливо относился к причудам и выпадам свояченицы. Посылая подарки жене, он неизмен­но делал подарок и Александре Николаевне. Наталья Нико­лаевна писала мужу, что внимание к сестре ее трогает гораз­до больше, чем к ней самой.

«Сашинька просит тебя поблагодарить за твое любезное к ней внимание; она, кажется, была тронута теми строками, что ты адресуешь ей в моем письме, она надеется, что ты на нее не рассердишься за то, что она сама тебе не пишет, но ты ведь знаешь, что для ее самых обязательных писем я слу­жу ей секретарем, поэтому и здесь я снова являюсь передат­чиком ее чувств, что я и делаю»

Но все же иногда Наталье Николаевне удавалось заста­вить сестру приписать несколько строк к ее письму:

«23 июня 1849

Несмотря на мою непреодолимую лень, я все же хочу приписать несколько слов к письму Таши, чтобы поздра­вить вас с днем ангела, пожелать вам счастья, благополучия, здоровья, а также поблагодарить за добрые слова в мой ад­рес в ваших письмах. Тысячу раз благодарю вас, верьте моей искренней преданности.

А. Г.»

Начало первой фразы весьма нелюбезно, и поэтому сло­ва об «искренней преданности» — не более как вежливая формула, обычно употреблявшаяся тогда в конце писем. Ви­димо, приписка эта была сделана по настоянию Натальи Николаевны, но Александра Николаевна не преминула дать понять, что ей не хочется этого делать.

Наталья Николаевна очень страдала от этого семейного разлада. Она всячески старалась примирить сестру с мужем. Приведем несколько отрывков из ее писем.

«13 июня1849

...Я прочитала Саше часть письма, которая ее касается. Она была очень тронута и очень тебя благодарит; я ее знаю, она теперь более благосклонно настроена. Увы, что ты хо­чешь, невольно я являюсь немножко причиной ее отчужде­ния в отношении тебя, что туг поделаешь: раньше я принад­лежала только ей, а теперь тебе и ей. Не может быть, чтобы в глубине сердца она не отдавала тебе должное, не ценила благородство твоего характера».

«13 июля 1849

...В конце концов можно быть счастливой, оставшись в девушках, хотя я в это не верю. Нет ничего более печально­го, чем жизнь старой девы, которая должна безропотно по­кориться тому, чтобы любить чужих, не своих детей, и при­думывать себе иные обязанности, нежели те, которые пред­писывает сама природа. Ты мне называешь многих старых дев, но проникал ли ты в их сердца, знаешь ли ты, через сколько горьких разочарований они прошли и так ли они счастливы, как кажется...»

«26 июля 1849

...Ты, может быть, опять скажешь, что я неправа, что женщина может быть счастлива не будучи замужем. И все-таки нет, я убеждена в обратном. Это значило бы изменить своему призванию. Как бы ни была окружена она привязан­ностью — главной у нее не будет, и ничто не может запол­нить пустоту, которую оставляет любовь. Потеря всякой на­дежды на чувство ожесточает характер женщины. Печально пройти по жизни совсем одной».

«6 августа 1849

...Я передала твою благодарность Саше. Вот уже неделя, как она в плохом настроении, я редко слышу звук ее голоса. Так что, как видишь, твое присутствие в этом случае не име­ет значения. Она всегда была такая, даже в те времена, ког­да ей было семнадцать лет и все будущее было перед нею».

«10 сентября 1849

...Что мне доставило огромное удовольствие, это твое внимание к моей сестре. Как я была бы счастлива, если бы в вашей совместной жизни, когда ты вернешься, было бы бо­льше согласия, чем раньше. Лишь бы она могла выбросить из головы мысль, что ты когда-нибудь имел что-либо против нее, и понять, что ты питаешь к ней только привязанность. Самое мое горячее желание, чтобы она была справедлива к тебе и ценила благородство твоего сердца, и здесь я наде­юсь на время и на Бога. Невозможно, чтобы в конце концов она не убедилась, что твоя душа не способна к ненависти. Во всяком случае я полагаю, что ее немножко ревнивый харак­тер страдает от того, что моя любовь к ней теперь разделена — ей нужна горячая привязанность, и если провидению будет угодно, как я о том молюсь, даровать ей счастливое за­мужество, счастье сгладит неровности ее нрава и даст воз­можность проявиться ее многим хорошим качествам».

«14 сентября 1849

...Сашинька просит передать тебе тысячу приветов. Бог мой, как я была бы счастлива, если бы вы были хороши друг с другом, все будет зависеть от первой встречи; я от души молюсь Богу, чтобы не было никакого злопамятства с обеих сторон. Вы оба хорошие люди, с добрейшими сердцами, как же так получается, что вы не ладите. Это одно печалит ме­ня, но в конце концов я говорю себе, что счастье не может быть полным».

Как вся Наталья Николаевна тут, в этих письмах! Без любви, без материнства женщина не может быть счастлива, это значило бы изменить своему призванию. Это воплоще­ние женственности, несомненно, и вызвало такую безгра­ничную, самоотверженную любовь к ней Пушкина, нашед­шего в ней свой идеал жены и матери своих детей. И Ната­лья Николаевна оказалась права: впоследствии замужество и материнство изменили характер Александры Николаев­ны, принесли ей то счастье, о котором она так мечтала.

В одном из писем Ланскому за 1849 год Наталья Никола­евна пишет, что получила письмо от Фризенгофов, в кото­ром они сообщают, что весною 1850 года собираются в Рос­сию, «чтобы провести целый год со стариками». Это наме­рение осуществилось. Приехала ли Наталья Ивановна уже больная или заболела в России, мы не знаем, но осенью 1850 года она скончалась и была похоронена в Петербурге в Александро-Невской лавре.

Родилась она в России, в Тамбове. Очевидно, была чьей-то незаконной дочерью, но чьей? По одним данным, она но­сила фамилию Ивановой, по другим — Соколовой, третьи считали ее дочерью Ивана Александровича Загряжского, четвертые — даже незаконной дочерью Александра I (А. Н. Раевский пишет, что в замке Фризенгофов в Бродзянах сохранилось такое предание) и, наконец, дочерью само­го Ксавье де Местра. Раевский во время своего посещения Бродзян в 1938 году, сравнив портреты Ксавье де Местра и Натальи Ивановны, нашел между ними сходство и решил, что она его дочь, а фамилия Иванова (и отчество Ивановна) дана по крестному отцу, как тогда было принято делать в от­ношении внебрачных детей. Такого мнения раньше придер­живались и мы.

Но внимательно рассмотрев имеющиеся в музеях стра­ны портреты Натальи Ивановны и Ксавье де Местра, мы не нашли такого сходства. Исследователям пока так и не уда­лось установить, чья же она дочь.

Наиболее вероятно, что Наталья Ивановна была неза­конной дочерью Александра Ивановича Загряжского (сына Ивана Александровича Загряжского). Ес­ли это так, то она приходилась племянницей сестрам Загряжским и двоюродной сестрой сестрам Гончаровым — от­сюда их близкая дружба. Поэтому не случайно Густав Фризенгоф в письме к брату Адольфу называет Софью Иванов­ну тетей.

Мы были на кладбище Александро-Невской лавры в Ле­нинграде и разыскали надгробие Натальи Ивановны с очень интересной надписью. Там значится: «Фризенгоф Наталья Ивановна, урожденная Загряжская. Баронесса Фризенгоф, родилась 7 августа 1801 года. Скончалась 12 ок­тября 1850 года».

Урожденная Загряжская! Старики Местры были, несо­мненно, религиозными людьми и вряд ли стали бы лгать на надгробной надписи, указывая чужую фамилию...

А. И. Загряжский жил в имении Кариан, под Тамбовом. Свидетельство о рождении Натальи Ивановны тоже дано в Тамбове. Когда умер А. И. Загряжский, он оставил большое состояние, которое было разделено между тремя сестрами. Получив после брата наследство, Софья Ивановна вскоре вышла замуж за Местра. А наследство действительно было солидное: судя по материалам гончаровского архива, доля каждой из сестер оценивалась в 300 ООО рублей! После бра­та, видимо, осталась его дочь, родившаяся у неизвестной нам женщины, и бездетные Местры взяли девочку к себе. Но, очевидно, не удочерили в законном порядке, так как в брачном свидетельстве она значится Ивановой. Почему? Сделаем еще одно предположение. Прежде всего, Местры, может быть, надеялись, что у них будут еще и свои дети, но главное, тогда из наследства пришлось бы выделить извест­ную долю и дочери Александра Ивановича, а этого, по-види­мому, все сестры не хотели. Однако, мы полагаем, что Со­фья Ивановна дала за своей воспитанницей хорошее прида­ное.