В 1842 году Александра Николаевна шутливо писала бра­ту из Михайловского: «Не подумай, любезный братец, что, очутившись в деревне, наслаждаясь прекрасной природой, вдыхая свежий воздух, и даже необыкновенно свежий воздух полей, — что я когда-либо могла забыть о тебе. Нет, твой об­раз, в окладе из золота и ассигнаций, всегда там, в моем сер­дце. Во сне, наяву, я тебя вижу и слышу; не правда ли, как приятно быть любимым подобным образом, разве это не трогает твоего сердца? Но в холодной и нечувствительной душе, держу пари, мой призыв не найдет отклика. Ну, в кон­це концов, да будет воля Божия»

Постоянная задержка с деньгами приводила в отчаяние Александру Николаевну, она часто писала брату резкие и раздраженно-иронические письма, но тем не менее она лю­била его, и всякое проявление теплых чувств с его стороны трогало ее до глубины души.

«8 ноября (1840 или 1841 г.)

Как только я получила твое письмо, дорогой, добрейший друг Дмитрий, я поспешила исполнить твое поручение и се­годня утром послала тебе материю, и очень счастлива, что могла оказать эту небольшую услугу тебе и твоей жене. Я очень огорчена, узнав, что она по-прежнему больна, наде­юсь, однако, что ее недомогание продлится недолго и сей­час она уже здорова.

Мы должны поблагодарить тебя, любезный брат, за две приятные недели, что ты дал нам возможность провести с тобой. Не могу тебе сказать, какую пустоту мы почувство­вали после твоего отъезда. Первые дни, когда мы расста­лись с тобой, мы бродили как неприкаянные, и с каким-то ужасом я входила в комнату, где ты жил. Мне так хочется, чтобы твои дела заставили тебя еще раз приехать в Петербург, и тогда ты хоть немного продлил бы пребывание здесь.

Я так счастлива, что могу не употреблять слово «деньги» в моем послании и не думать о них некоторое время. Ты пи­шешь, что до января месяца не ждешь от нас писем. Возмож­но, что наша возлюбленная сестрица лень и помешала бы нам сделать это, но твое нежное, сердечное письмо так ме­ня тронуло, что вот результат. Мы иногда бываем обе, и Та­ша и я, в таком тоскливом настроении, что малейшее прояв­ление интереса к нам со стороны близких так живо чувству­ется: поверь мне, ты имеешь дело не с неблагодарными сер­дцами.

Образ жизни наш все тот же: вечера проводим постоян­но наверху или бываем у Мари Валуевой, или Карамзиных. Завтра, однако, я иду на первый бал, что дают при дворе. Признаюсь тебе, это меня не очень радует, я так отвыкла от света, что мне ужасно не хочется туда идти. Просто гру­стно и только. Весь верхний этаж благодарит тебя за память и шлет тысячу приветов. Ты не забыл, дорогой брат, послать одеколон Нине, она уже получила его? У нас уже три дня как установилась настоящая зима и даже очень холодно.

Как нашел ты своих мальчуганов, были ли они рады тебя увидеть? Доволен ли Митя своим костюмчиком?

Прощай, дорогой и добрый брат, целую тебя так же нежно, как и люблю, а также твою жену и племянников. Таша нежно тебя целует, она напишет тебе в другой раз, сейчас она в самом мрачном расположении духа».

По этому письму чувствуется, как рады были Наталья Николаевна и Александра Николаевна приезду брата. И не только, вернее, не столько потому, что он уплатил их долги и, очевидно, оставил еще какую-то сумму, но им действите­льно очень не хватало его теплых родственных чувств, на которые они так живо откликнулись. И на Дмитрия Никола­евича, очевидно, встреча с сестрами, трудное положение двух одиноких женщин с большой семьей произвела впечат­ление, и он по возвращении тотчас же написал им нежное, сердечное письмо, что, вероятно, было не в его обычаях... Дмитрий Николаевич пробыл в Петербурге две недели. Он ездил с сестрами в театр, бывал с ними у тетушки Загряж­ской, у Андрея Муравьева, но нельзя не отметить, что, когда сестры однажды собрались вечером поехать к Карамзиным, Дмитрий Николаевич остался дома. Его не пригласили или он не захотел поехать?..

Настроение у Александры Николаевны грустное. В од­ном из писем 1841 года к Наталье Ивановне Фризенгоф На­талья Николаевна писала (письмо это приведено нами в первой части), что, заглянув в самые сокровенные уголки своего сердца, она может сказать о себе, что никем не увле­чена, и то же ей говорит и сестра, хотя у них и есть поклон­ники.

«...Дети с 6 часов пошли на свой урок танцев, брат вышел куда-то, а мы остались вдвоем, читали каждая в своем углу. Нами овладела такая черная меланхолия, что я готова была плакать весь вечер. Что касается Саши, то ее и голоса почти не слышно. Что это — предзнаменование несчастья или сча­стья? Будь что будет, во всяком случае — да будет воля Божия». Эти слова еще раз подтверждают наше предполо­жение, что роман с Россетом был уже кончен. Но были ли другие серьезные поклонники? В письме от 5 октября 1844 года Александра Николаевна пишет о каком-то Персе. «Ты меня спрашиваешь, дорогой брат, какие у меня новости о П. Увы! Никаких! Однако я видела однажды летом сестру пре­красного Перса, и если верить ее прекрасным словам, то чувства ее брата ни в чем не изменились. Что касается меня, то я стараюсь об этом больше не думать, чтобы не обмануть­ся в своих надеждах. Пусть все будет как Бог даст».

Кто скрывается под прозвищем «Перс»? Не Россет ли это? (Россеты были итальянского происхождения, смуглые, может быть, поэтому Аркадий Осипович и носил такое про­звище.) И не Александру ли Осиповну встретила она, и та заверяла ее в чувствах брата?

Осенью 1843 года пришло известие о смерти Екатерины Николаевны. Как мы уже говорили, реакция сестер на это печальное событие была очень сдержанной. «Нашей бед­ной Катерины нет больше на свете, помолимся за нее» — это все, что пишет по этому поводу Александра Николаевна. В письмах ее к Дмитрию Николаевичу за 1838—1843 годы мы не находим ни одного упоминания об этой сестре, о получе­нии от нее писем. Это знаменательно. Писала ли ей Алек­сандра Николаевна? Возможно, но очень редко, может быть, 2—3 письма за все эти годы. Екатерина Николаевна по­стоянно жаловалась брату на то, что сестры ей не пишут. Но эта смерть, несомненно, заставила Наталью Николаевну и Александру Николаевну еще раз пережить прошлое: и дет­ские, и юные девичьи годы, и трагедию 1837-го...

Как мы уже знаем, летом 1844 года Наталья Николаевна вторично вышла замуж, и Александра Николаевна с искрен­ней радостью восприняла это событие. Она понимала, как Наталья Николаевна была одинока, как ей трудно было справляться с такой большой семьей: мальчики подрастали, им нужна была мужская поддержка. Брак этот должен был принести и известную материальную обеспеченность, сест­ра так страдала от постоянного безденежья и непосильных забот о том, как дать образование детям.

Александра Николаевна осталась в доме сестры и прожи­ла у нее восемь лет, вплоть до своего замужества в 1852 году. Но ничто не изменилось в ее характере, возможно, даже не­устроенность своей собственной судьбы еще больше ожес­точила ее.

«Я в таком мрачном настроении, — пишет Александра Николаевна 10 апреля 1846 года, — в таком глубоком спли­не, что я покидаю тебя, дорогой Дмитрий, чтобы не очень докучать тебе». «Что касается меня, то я живу и прозябаю как всегда, — читаем мы в письме от 8 ноября 1847 года.— Го­ды идут и старость с ними, это печально, но верно. Ничто не вечно под луною, и все иллюзии исчезают».

В первой части было приведено письмо Александры Ни­колаевны, в котором она говорит о благородном сердце и прекрасных достоинствах Ланского. Казалось бы, любя На­талью Николаевну, она должна была бы поддерживать с ним если не дружеские, то хотя бы спокойные, ровные от­ношения. Но как мы знаем, этого не произошло. Ревнуя се­стру к ее мужу, она стала чуть ли не враждебно относиться к Ланскому.

Арапова пишет в своих воспоминаниях, что тетка якобы настраивала детей Пушкина, в особенности Машу, против отчима. Но мы не находим отражения таких отношений в письмах Натальи Николаевны, и сама же Арапова говорит: «С полным доверием поручила она честной, благородной душе участь своих детей, для которых ее избранник неиз­менно был опытным руководителем, любящим другом. Сло­во «отец» нераздельно осталось за отошедшим. «Петр Пет­рович» — был он для них прежде, таким и остался навек. Но вряд ли найдутся между отцами многие, которые бы всегда проявляли такое снисходительное терпение, которые так беспристрастно делили бы ласки и заботы между своими и жениными детьми».