Майор поднял рюмку и хитро прищурился – мол, что, старлей, уел-таки я тебя?

За Сашкино выздоровление выпили единодушно, со смехом и шутками.

И только Афродита едва прикоснулась к коньяку: ее вдруг охватил страх от того, что с этой минуты разлука с возлюбленным становится реальной, больше того – близкой и неизбежной. И удержать она его не сможет, как бы ей этого ни хотелось…

Вторая половина дня вышла весьма бурной: шумная компания разъезжала по городу на служебной «Волге» начальника разведки округа, заглядывая во всевозможные злачные места и фотографируясь на фоне местных достопримечательностей, мужчины пили, хохотали, дурачились и снова грузились в машину, чтобы ехать куда-то.

Уже поздним вечером московских гостей доставили в гостиницу КЭЧ[32] при штабе округа, затем вернули подполковника Седого его многотерпеливой супруге, а Хантер с Афродитой привычно возвратились в госпиталь, в «генеральский люкс».

Когда оба уже лежали в постели, Афродита уткнулась лицом в Сашкино плечо и вдруг тихо спросила:

– А ты мог бы туда не возвращаться? Ты же знаешь, я в состоянии помочь тебе получить любое, какое только тебе понадобится, заключение ВВК, любой выписной эпикриз. Оставайся, любимый, прошу тебя! Тебе не придется бросать семью из-за меня, я не прошу, чтоб ты на мне женился, я хочу только одного – чтобы ты остался в живых…

Она расплакалась, вздрагивая всем телом.

– Я так хорошо тебя знаю, – продолжала Афродита, улыбаясь сквозь слезы, – словно мы выросли вместе. И, честно признаюсь, даже боюсь думать о том, как буду жить без тебя. Не бросай меня, Сашенька! – В ее голосе зазвучала отчаянная мольба. – Я с ума сойду, пока ты будешь там! Не уезжай, останься… Будешь служить в своем Киевском округе, в десантно-штурмовой бригаде, но только не возвращайся в Афган!

– Не могу, о рахат-лукум моего сердца, – пытаясь перевести все в шутку, Сашка стал поочередно целовать ее мокрые и соленые глаза, – ну никак не могу… Ты же знаешь, сколько у меня там дел и долгов… И прошу тебя – не надо об этом, звездочка моя! И вообще – не сопротивляйся нашей страсти – она сильнее нас! – С этими шуточными словами ласки закончились, перейдя в область прямого контакта.

На следующий день Аврамов и Шубин вылетели в Москву. Молодые люди провожали их в аэропорт Курумоч.

А по пути в госпиталь старший лейтенант принял решение сделать все, чтобы скорее вернуться в строй. Помимо предписанных медицинских процедур, он начал втихомолку, когда его не могла видеть Афродита, снимать гипс и разминать свою все еще неподатливую ногу. Случалось, на глазах выступали слезы от боли и бессилия, иной раз непроизвольно сквозь закушенное полотенце вырывался звериный рык, но он настойчиво продолжал «нелегальную терапию». Кроме того, регулярно изводил подполковника медслужбы Седого и начальника медчасти полковника медслужбы Якименко просьбами побыстрее отправить его на ВВК[33] и вообще – выписать из госпиталя.

Благодаря яростной настойчивости процесс реабилитации завершился успешно: комиссия наконец-то сняла с него гипс, удостоверилась, что результаты операции, проведенной Седым, положительны – правая нога снова обрела подвижность, и пришла к выводу, что старшего лейтенанта Петренко можно выписать, предоставив ему отпуск «по состоянию здоровья» на тридцать календарных суток. По окончании отпуска ст. л-ту Петренко А. Н. предстояло пройти еще одну военно-врачебную комиссию, по месту проведения отпуска, которая окончательно решит его судьбу. Отпускной билет и проездные документы выдал собственноручно начмед Якименко, пожелав… не слишком спешить на войну.

«Отвальная» с подполковником Седым растянулась на целый вечер, а прощание с Афродитой заняло совершенно неистовую ночь и начало следующего дня. Поскольку у начальника отделения был операционный день, на вокзал отправились без него. Хантер с Афродитой и Женя Кулик со своей репетиторшей, хорошенькой и хрупкой, как фарфоровая статуэтка, калмычкой, погрузились в «шестерку» прапорщика Бушуева и уже через полчаса были на месте.

Проводы затянулись, чего Хантер терпеть не мог. На перроне распили бутылку шампанского, разбив бокалы и саму бутылку об рельс – на счастье. На Афродиту было больно смотреть – она осунулась и буквально почернела от горьких переживаний.

Наконец Александр, набравшись духу, забросил чемодан в купе, коротко обнялся с Бушуевым и Лосем, а затем оказался в объятиях Афродиты. Девушка никак не хотела отпускать возлюбленного; проводница уже дважды предупреждала, дескать, поезд проходящий, стоянка в Куйбышеве короткая и пора в вагон, но они ничего не слышали.

Но вот коротко отсигналил электровоз, зашипел сжатый воздух в тормозной системе, заголосила проводница. Хантер осторожно освободился, в последний раз заглянул в глаза своей Афродиты и, опираясь на трость запрыгнул на подножку вагона, уже начавшего набирать скорость.

Оставшиеся на перроне закричали, замахали на все лады, и только Афродита стояла неподвижно, прижав стиснутые в замок руки к груди. Точь-в-точь как солдатская вдова…

К тому времени когда окраины и промзоны Куйбышева остались позади, настроение у Хантера было таким паршивым, что не хотелось ничего ни видеть, ни слышать. В голове царила страшная путаница, противоречивые чувства буквально разрывали на части. Оставалось единственное средство. Разложив на столике заботливо приготовленную Афродитой снедь, он вытащил бутылку водки – свой НЗ – и предложил соседям выпить.

Те мигом оживились. Появилась еще выпивка и закуска, и «дорожный банкет» покатился обычным порядком. Купе наполнилось нетрезвым гомоном, кто-то провозглашал тосты, кто-то исповедовался случайным попутчикам, то один, то другой бегали в тамбур курить… Хантер, однако, помалкивал, не собираясь ни с кем делиться тем, что камнем лежало у него на душе. Да и спутники особо не тревожили – все видели, как на перроне в Самаре провожали молодого человека.

Окончательно убедившись, что водка его не берет, он забрался на свою полку и с трудом заставил себя уснуть.

До Полтавщины неторопливый поезд тянулся полтора дня. И все это время Хантер чувствовал себя как сомнамбула, – ел, пил, говорил с кем-то, отвечал на вопросы, а его мозг не то спал, не то просто отключился, словно нуждался в основательной передышке. Он не испытывал никакого интереса к девушкам, которых было полным-полно в вагоне, а спиртное вызывало у него отвращение. Даже курить не хотелось.

Благодаря этой «отключке», в свой городок К. старший лейтенант Петренко прибыл с холодной головой и ясным умом. Еще в пути сочинил нехитрую легенду, объясняющую родичам сразу две вещи: почему он в отпуске и что случилось с его ногой. Вкратце легенда выглядела следующим образом: его командировали в Куйбышев за молодым пополнением для бригады в мифическую учебку[34], а поскольку пришлось задержаться в городе, свободного времени у него появилась масса. Во время инцидента, возникшего в одном из тамошних ресторанов, ему и повредили ногу, так что придется некоторое время попрыгать с тростью. Для домашних, хорошо знающих повадки «потерпевшего», такое легендирование подходило едва ли не идеально. Отпуск Александр решил обозначить календарным, хотя всего полгода назад побывал в подобном отпуске «крайний» раз.

Он нарочно никого не предупредил о приезде: просто вышел на вокзале – и долго стоял на перроне, не в силах двинуться с места.

Прошло каких-то двести дней, срок небольшой для жителей маленького города, где время течет монотонно и каждый следующий день похож на предыдущий. Но Хантеру казалось, что для него, как для астронавта, путешествовавшего со скоростью, близкой к скорости света, промелькнуло по меньшей мере несколько лет – столько всевозможных событий «упаковалось» в эти две сотни дней и ночей.