– Удавить бы этого вашего Прошкина! – сердито буркнул Прораб. – Может, товарищ подполковник, вы с нами по пять капель? – неожиданно предложил он.

– Спасибо, но я за рулем, – отказался анестезиолог. – Я тут в трех кварталах живу, вот и решил заглянуть. Оказывается, не зря… Что ж, доброй ночи, товарищи офицеры! Сами как хотите, а старшему лейтенанту больше ни грамма…

С этими словами неожиданный гость исчез в полутемном коридоре.

Утром Хантера взяли в оборот девчата-санитарки. Его вымыли, высушили, завернули в простынку и доставили прямиком в операционный блок. Там его уже поджидала весьма почтенная компания: Седой, «Жданов», Галина, троица ординаторов из травматологии и два представителя военно-медицинского факультета. Все уже облачены в хирургические костюмы, из-под которых виднелись только глаза или поблескивали очки. Александру сделали какой-то укол, и он почти сразу слегка прибалдел.

– Сейчас ввожу анестетик в седалищный нерв, – предупредил анестезиолог, – придется потерпеть.

Не вопрос – в последнее время приходилось терпеть почти постоянно. Длинная игла вошла в правую ягодицу, мышца сразу же начала неметь, а за ней «обесточилась» и вся нога.

– Чувствуешь что-нибудь? – спросил Седой, покалывая икру чем-то острым.

– Не так чувствую, как ощущаю, – отшутился Хантер.

– Нормально себя чувствуешь? – Над ним склонилась Афродита, осторожно вытерла лоб марлевой салфеткой.

– Нормально, – ответил молодой человек, – можно приступать!

– Отлично! – донесся голос Седого. Теперь у Хантера перед глазами болталась на кронштейне какая-то занавесочка, и было слышно только, как рассмеялся Седой, а за ним и вся операционная бригада. – Коль раненый не против, начнем!

Потом что-то звякало, время от времени Седой произносил непонятные, как заклинания, медицинские термины и отдавал распоряжения. Неожиданно появилась боль – должно быть, наркоз перестал действовать.

Вот тебе раз – «Жданов»-то оказался прав!

Теперь Хантер чувствовал, как хирурги «вживую» стягивают с двух сторон чертово сухожилие, и эта боль оказалась ничуть не меньшей, чем та, которая навалилась на него, когда его БМП[16] подорвалась на фугасе. А что тут поделаешь – оставалось терпеть…

Он вцепился зубами в простыню, крепко зажмурился и негромко зарычал. Никто из операционной бригады поначалу не обратил на это внимания. Но боль стремительно набирала обороты, от нее закатывалось сердце, силы стремительно утекали, как песок в песочных часах. Продолжая глухо постанывать, Хантер стал сгибать руки, привязанные резиновыми жгутами к операционному столу.

Внезапно звонко лопнул левый жгут, и в операционной началась суета. Кто-то закричал, раздалась какая-то команда, но от боли старлей ни черта не слышал, только в памяти остались перепуганные глаза Афродиты, пристальные взгляды Седого и «Жданова», уставившихся ему в зрачки… Тут, как перетянутая тетива, лопнул правый жгут.

– Вырубай его внутривенным! – ворвался в мозг голос Седого. – А то он мне сейчас всю операционную разнесет к чертовой матери! Живо, поворачивайся!..

– Саша, ты меня слышишь? – сквозь багровую завесу боли донесся голос Афродиты.

– Ну! – выдавил он, выплюнув изодранный в клочья угол простыни.

– Сейчас сделают укол, будет легче, честное слово легче! Ну потерпи, милый! – со слезами на глазах упрашивала девушка.

Собрав всю оставшуюся волю в кулак, Хантер заставил себя терпеть. Тем временем игла нашла вену на левой руке, и вдруг навалились прохладная тьма и тишина. Впрочем, не надолго.

…БМП Зверобоя горела чадным пламенем. Вокруг колотилась бешеная стрельба. Сашка чувствовал все: звуки, запахи, цвета, дыхание жары. Он не видел, откуда стреляют, но то, что стреляют по нему, совершенно очевидно – бойкие фонтанчики пыли возникали все ближе, окружали, не давая возможности перебежать и укрыться. Близко, ближе, еще ближе… Оружия под рукой никакого, подчиненных тоже – только он и невидимые «духи», стягивавшие петлю окружения…

Старший лейтенант Петренко набрал воздуху и хрипло заорал во все горло – может, кто-то из бойцов жив и бросит ему хотя бы гранату или на худой конец штык-нож, чтобы не попасть к «духам» живым. Никто не отозвался, зато гортанные крики «Аллах акбар!» прозвучали уже совсем близко…

– Саша, все нормально, – прорвался сквозь кошмар голос Афродиты. Ее ладошка прошлась по его щекам, слегка похлопала, приводя в чувство. – Операция прошла успешно, все в порядке, успокойся!

С трудом разлепив веки, Александр обнаружил себя в незнакомой палате. Вокруг перемигивались и гудели какие-то приборы, рядом сидела Галя. Во рту торчал пластиковый загубник, и он сразу же его выплюнул. Зубы и десны болели и кровоточили, а загубник оказался прокушенным насквозь.

А в двух метрах от его койки стояла в точности такая же кровать, на которой лежал, опутанный проводами датчиков и непонятного назначения трубками, – собственной персоной Лось, он же рядовой Кулик.

Лось пребывал в сознании и приветствовал своего начальника, приходившего в себя после наркоза, вялым взмахом руки.

После операции он проспал совсем недолго, несмотря на то что у врачей были опасения – как бы снова не впал в анабиоз, словно бурундук зимой.

Правда, под вечер подпрыгнула температура, стала донимать послеоперационная боль, и персонал интенсивной терапии засуетился. Афродита по-прежнему была здесь, словно и не выходила из палаты, но теперь узнать ее было непросто в марлевой повязке, короткой голубой куртке и таких же мешковатых голубых штанах на стройных ножках. Шпильки исчезли – вместо них на девушке оказались тапочки, поверх которых она натянула синие матерчатые бахилы с завязками под коленом. Что поделаешь – режим стерильности!

Изувеченную душманами ногу «забетонировали» в гипс, согнув таким себе кренделем, под углом – чтобы сухожилие ни в коем случае не работало «на разрыв».

В таком положении правой нижней конечности предстояло находиться около месяца, после чего, как сообщил Седой, начнется период самоистязания – разработки суставов, мышц и собственно сухожилия. Но все это пока было впереди.

Когда стемнело, Афродита накормила своего подопечного, а затем и вконец обессилевшего и павшего духом Лося. И только прикончив что-то неописуемо аппетитное и покосившись – не осталось ли в тарелке чего, Хантер врубился: еда-то нисколько не похожа на приевшуюся казенную.

– Галочка! – обратился он к сестричке. – Ты почему тут сидишь, когда тебе давно домой пора? И что за яства? Как все это понимать?

– Не понравилось?! – испугалась девушка.

– Наоборот, жуть до чего вкусно. Но я же не о том. Ты почему все время в госпитале торчишь? У тебя что, личной жизни нет? И дома никто не ждет?

– Все у меня есть! – почему-то обиделась девушка. – А ты чего меня допрашиваешь, словно какой-нибудь Прошкин? Ты мне не начальник и не родственник!

– Да нет, я… – начал было оправдываться Хантер, – я, собственно, ничего такого не имел в виду. Мне показалось…

– Вот и лежи себе крячкой. – Афродита энергично сунула ему в рот ложку какого-то салата. – И не командуй. Кто здесь старшая сестра «травмы», я или ты? Твоя задача – выздороветь и вернуться к своим!

– Спасибо, Галочка! – пробормотал Хантер, жуя. – Хоть ты меня понимаешь. Мне в самом деле побыстрее надо обратно. Дел у меня там – по горло, и все неотложные…

– Может, расскажешь, как там? – робко попросила Афродита. – Если, конечно, тебе сейчас не трудно…

– Мне, между прочим, Владимир Иванович уже сообщил, что ты туда рвешься, – криво, сквозь силу улыбнулся Хантер. – Да только я не знаю, о чем рассказывать. – Он заглянул в глаза девушки и отвернулся. – Если и расскажу, все равно не поймешь…

– Нет, вы расскажите, товарищ старший лейтенант, – подал голос со своей койки Лось, прислушивавшийся к разговору. – Как вы мне ногу пилили штыком, как Чалдону взрывной волной голову отшибло и мозги по броне расплескало! О том, как Джойстик в муках помирал… – Радиотелефонист тяжело задышал, в голосе слышались слезы и бессильная злоба.