Хантер умолк. За окном уже серело, ломило виски, он чувствовал себя совершенно разбитым. От Афродиты это не укрылось.

– Тебе надо поспать, Саша. – Она заботливо поправила одеяло на загипсованной ноге, покоившейся на чем-то вроде подставки. – И все-таки я чувствую, что ты о чем-то умалчиваешь…

– Об этом – в другой раз, Галочка, ладно? – Хантер вздохнул. – Но и ты должна мне кое-что объяснить. Почему меня здесь держат? – Он жестом обвел полутемное пространство палаты интенсивной терапии. – Даже мне ясно, что состояние мое не настолько тяжелое и в реанимации никакой нужды нет…

– Это Владимир Иванович настоял. Чтобы Прошкин не дергал со своими «дознаниями». – Афродита поднялась и направилась к двери. – И чтобы замполит Воротынцев со своими «шефами» оставил тебя в покое… Отдыхай, Саша, силы тебе еще понадобятся!

Прикрыв за собой дверь, Афродита обернулась и послала воздушный поцелуй сквозь стекло.

Пробуждение оказалось малоприятным: снова капельница. Исколотая вена сопротивлялась, куда-то уходила, словно нарочно пряталась от осточертевшей иглы. Сестры из реанимации вертелись вокруг раненого, но что-то у них не ладилось. За окном стоял ясный день.

Тем временем дверь распахнулась и в палату впорхнула Афродита в своей обычной униформе, а не в реанимационном «скафандре».

– Что, Царевич, проснулся? – весело пропела она, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег. – Ох и здоров же ты поспать! Знаешь, который час?

– Дело к обеду. – Царевич попытался улыбнуться, но вместо этого болезненно поморщился – игла в руке сестрички шевелилась под кожей, беспомощно нащупывая вену. – А что, я снова больше суток продрых?

– С биологическими часами в этот раз у тебя полный порядок, – успокоила Афродита. – Просто мы все еще побаиваемся, чтобы ты не уснул, как тогда. А ну, девочки, – она шагнула к сестричкам, все еще терзавшим Хантера, – дайте-ка я введу!

Секунда – и капля за каплей шустро побежали по тонкой прозрачной трубке в сосуды старшего лейтенанта.

– Ну вот!.. – удовлетворенно проговорила Афродита.

– Поглядывай, чтобы он сам тебе чего-нибудь не ввел, – ревниво буркнула медсестра неопределенного возраста, с кольцом на левой руке, покосившись на Афродиту.

– Занимайтесь, тетки, своим делом! – сухо отрезала Галка, мигом превращаясь в старшую сестру «травмы» – не последнего человека в госпитальной иерархии. – Языки распустили – хоть пол подметай! Что-что, а капельницу поставить как следует могли бы уже и научиться…

– Что за шум? – В палату заглянул подполковник Седой.

– Воспитательный момент, – покосившись на разведенку, ответила Афродита. – Ничего особенного.

– Ну-ну… – По лицу Седого ясно читалось, что он снова с похмелья и уже где-то успел «поправиться». – Вот тебе, казак, книженция, которую ты просил. – Подполковник извлек из-под халата потрепанную «Повесть о настоящем человеке» и протянул Лосю. – Для ампутантов эта повесть – первоклассное средство. С мощным реабилитационным эффектом. Так что сегодня переведем тебя в общую палату… А начальник твой, старший лейтенант Петренко, как я посмотрю, тоже обладает незаурядными терапевтическими способностями. – Начальник «травмы» расплылся в улыбке. – Будем возвращаться к жизни!

– Числится за ним такое, – улыбнулся Лось, – и матом шугануть может так, что уши завянут, и к душе прикоснуться…

– Между прочим, и его мы тоже сегодня переведем в другую палату, – сообщил Седой. – Причем не в шестую. – Он загадочно выдержал паузу.

– А куда же? – огорчился Хантер, успевший привязаться к своим «сокамерникам».

– По ходатайству комсомольской организации, – подполковник лукаво взглянул на старшую медсестру, – начальник госпиталя принял волевое решение – переселить тебя в так называемый «генеральский люкс». Там имеются телевизор, холодильник, ванная и туалет… – перечислял Седой достоинства своего отделения.

– Может, не стоит? – слабо запротестовал Хантер. – Куда нам, старшим лейтенантам без роду без племени, эдакие хоромы?

– Не выпендривайся, Александр Николаевич! – отрезал подполковник. – Был звонок из окружной политуправы. Наш ЧВС[21], генерал-лейтенант Полетаев, да продлит Аллах его дни, оказывается, тоже видел репортаж с твоим участием, и ему тут же доложили, мол, «тот самый Петренко» находится на излечении в нашем госпитале. Кроме того, он имеет намерение посетить ваше высочество вскоре после того, как закончится конференция. Вот так она, дружище, судьба поворачивается! – Он похлопал Хантера по плечу, зацепив штатив капельницы. – А твоих соседей мне, к сожалению, придется сегодня же выписать.

– Это еще почему? – изумился Александр. – Они же…

– Потому, – нахмурился Седой. – Прошкин «телегу» накатал на Игоря Васильевича и обоих майоров – якобы они непосредственно в палате номер шесть втоптали в грязь его офицерскую честь, вдобавок в присутствии младшего офицера. Начальник госпиталя не стал разбираться и распорядился всех выписать. Кроме тебя, разумеется, – усмехнулся он. – А Галина прямо с утра слетала к нему на прием и закатила целый «шкандаль» по поводу Прошкина. После чего наш генерал вызвал Прошку и битый час строгал стружку, – скаламбурил военврач.

– У нас, в Афгане, бригадир наш, полковник Ермолов, говорил иначе: «снимать эпидермис», – вспомнил Петренко.

Седой коротко хохотнул.

– Одним словом, сегодня же перебирайся в «генеральский люкс». Могу только порадоваться за тебя, дружище, потому что до тебя в этой палате, если мне не изменяет память, не лежал еще ни один не то что старший лейтенант, но даже подполковник!

– Ну что ж, спасибо! – кивнул Хантер, поймав многозначительный взгляд Афродиты. – Кто бы стал отказываться?

На самом деле его волной захлестнула радость. Он ответил девушке таким же откровенным взглядом, и она – пожалуй, впервые – не залилась краской смущения.

Через десять минут старлея уже перекидывали с каталки на широкую, как корабельная палуба, деревянную кровать в генеральской палате.

Апартаменты и в самом деле выглядели роскошно по сравнению со скромным убожеством обычных палат: светлые комнаты с широкими окнами, в которые со двора заглядывали густые старые липы. В первой располагались две кровати, полированный стол, громадный цветной телевизор «Электрон», приземистый журнальный столик, заваленный свежими газетами и журналами, и штук пять мягких стульев с гнутыми спинками.

Почетное место во второй комнате, которая, надо полагать, выполняла роль столовой, занимали два здоровенных плюшевых дивана и сервант со всевозможной посудой. В центре стоял обеденный стол на шесть персон, а по углам виднелись электрический самовар, кассетный магнитофон «Весна» и проигрыватель. В углу тихонько бормотал холодильник «Бирюса», а всю противоположную стену занимал трехстворчатый платяной шкаф. Слева мерцали начищенные рукоятки дубовых дверей, ведущих в туалет и ванную комнату.

Ванная потрясла. Ничего подобного видеть Хантеру не приходилось: обложенная светлой кафельной плиткой с мраморными разводами, сверкающая никелем и бронзой, с простенками, целиком занятыми громадными зеркалами, а сама ванна имела такие размеры, что в ней легко могли поместиться человека три-четыре. При виде этой емкости старлей ехидно сравнил ее с эмалированными корытами в солдатских столовых, что использовались для очищенных овощей.

Несмотря ни на что, здесь было пусто, одиноко и тоскливо, и старший лейтенант охотно сменял бы всю эту казенную роскошь на палату номер шесть с теплой компашкой, так быстро ставшей близкой сердцу. Ну зачем ему все эти буржуазные излишества? Особенно смутил платяной шкаф – сейчас совершенно пустой, потому что собственной одежды у него не было никакой – даже трусов. Ведь их с Лосем привезли и закинули на санитарный борт в чем мать родила и в таком же виде выгрузили в Куйбышеве.