Страницы газет были заполнены совсем другой информацией. «Вечерняя бургасская почта» объявляла: «Краеведы г. Бургаса проводят сегодня в семь часов вечера в салоне областной торговой палаты лекцию на тему „Народная песня и национальное возрождение“, которая завершит цикл лекций о народных песнях».

В «Бургасском маяке» можно было встретить следующее глубокомысленное заключение: «Собаки и кошки слышат лучше, чем человек».

«Вечерняя бургасская почта» информировала своих читателей: «Вождь германского рейха господин Адольф Гитлер наградил золотым орденом германского орла кмета города Котел господина Христо Арнаудова за особые заслуги перед немецким народом».

«Бургасский маяк» призывал к благотворительности: «Семнадцатилетний больной юноша… Редакция взывает к состраданию граждан и просит тех, кто может пожертвовать что-либо из старой поношенной одежды, позвонить по телефону 21–41».

Болгария многострадальная! Когда твои лучшие дочери и сыновья боролись и умирали за свободу, находились продажные борзописцы, которые строчили «научные труды» об их моральном падении. Разглагольствовали о роли народной песни в национальном возрождении и не замечали, что именно в те дни происходило истинное национальное возрождение страны. Просвещенные журналисты писали об остром слухе кошек и собак, а сами не слышали стенаний истязаемых патриотов и плача матерей. Они просили жалостливых сограждан подарить больному юноше ветхое тряпье, а в это время жандармы срывали одежду со своих жертв…

Рассветало. В тенистой лощине палачи зарыли в общей могиле тела двадцати трех казненных, среди которых были еще живые люди, задыхавшиеся теперь без воздуха под толстым слоем земли. Еще долго шевелилась земля над могилой и долго высоко в небе кружились испуганные птицы, среди ночи покинувшие свои гнезда. Давно уже минуло время выгонять стада на пастбища, а они все еще оставались запертыми в кошарах. Жители села Топчийско не смели переступить порогов собственных домов. Над селом стояла тревожная тишина. Притихли наконец в грузовике и «исполнившие свой долг перед богом и царем» убийцы. Бодрствовал лишь шофер, с трудом ведший машину по крутой и извилистой горной дороге. Несколько человек остались в селе Руен, большинство же ехали до Бургаса. Перед «заслуженным отдыхом» необходимо было разделить трофеи, чтобы каждый получил свою долю. Подпоручик Дончев был категоричен. «Между моими людьми, — заявил он, — я распределю вещи в соответствии с заслугами». Фельдфебель Мутафчиев проявил большую демократичность и во дворе казармы моторизованной роты перед строем жадно ждущих своей доли предложил: «Будем бросать жребий — с его помощью и определим, кому что достанется».

На следующий день в школьном дворе в селе Руен и на одной из улиц областного центра сушилась застиранная, чтобы не осталось следов крови, одежда казненных. Ну а затем убийцы отправились на толкучку, где стали предлагать свой «товар» по сходной цене. И нашлись покупатели, которые, погнавшись за дешевизной и не спрашивая, чьи это брюки, куртки и рубашки, приобретали приглянувшиеся им вещи и довольные уходили домой…

Героическая Болгария! Все тяжкие испытания ты перенесла с твердостью и верой в победу. Твои гордые дочери и сыновья сохраняли мужество даже под дулами автоматов, предпочитая смерть отступничеству и предательству.

Так какими же воистину людьми были эти коммунисты? Министр просвещения так и не понял этого. Последующие события помешали появлению его «труда», посвященного моральному облику и политическим воззрениям народных борцов.

Ну да, может, и к лучшему!

И эта долгая ночь подошла к концу. Светало. С тоской каждый из нас окидывал взглядом опустевшую камеру. Еще вчера вечером здесь были и наши товарищи. Жандармы открыли наконец маленькое оконце, и в камеру ворвался прохладный утренний воздух, немного подбодривший нас. Мы надеялись, что стражники скажут правду о судьбе уведенных товарищей, но те делали вид, что не замечают наших немых вопросов, и хранили молчание. Затем начальник караула Чобанов принялся зачитывать по списку имена большой группы арестованных. Названные один за другим выходили в коридор. Нам было безразлично, повторится ли, но только уже с нами, ночная трагедия, о которой мы догадывались, или же нас просто отведут куда-нибудь. Один из стоявших в коридоре жандармов тихонько шепнул: «Пойдете на работы». Возможно, он хотел нас успокоить, но своим предупреждением лишь подкрепил нашу уверенность, что уведенные вчера товарищи расстреляны. Внешнее равнодушие, с которым мы встретили слова жандарма, заставило его поспешно отойти прочь.

Нас разделили на группы и вновь отправили рыть колодцы. Вода уже доходила до груди, и, хотя мы старательно вонзали лопаты в дно, наверх удавалось поднять лишь горсть песку: вода размывала землю. Никогда мы не работали так упорно. Когда нас по вечерам везли в закрытом грузовике обратно в жандармский застенок, никто не мог головы поднять от усталости. Несколько дней мы старались тяжелым трудом притупить боль утраты. Все же наши усилия узнать что-либо о судьбе товарищей оставались безрезультатными. Жандармы продолжали упорно молчать.

Однажды утром в камеру вошел Чушкин. Он был в приподнятом настроении, его так и распирало самодовольство.

— Собирайте свое барахло, — распорядился он. — Отправим вас в тюрьму, хотя, конечно, стоило бы всех поставить к стенке.

Никто из нас не ответил ему. Все стояли молча и думали об одном и том же.

— А наши уже там? — наконец не выдержал кто-то.

Взгляды всех арестованных устремились на жандарма. Его глаза зло сверкнули, гримаса раздражения скривила лицо. Поняв, какого ответа мы ждем от него, Чушкин отступил к двери и ехидно усмехнулся.

— Смотри-ка, — с издевкой сказал он, обращаясь к стоящим поблизости жандармам. — Я об их благе пекусь, сам лично ходил хлопотал у прокурора, а они меня даже поблагодарить не соизволят.

И на этот раз нам не удалось получить ответ на мучивший всех вопрос. Собрав свои немудреные пожитки, мы стали по одному выходить из камеры в коридор. Захватили с собой и вещи наших исчезнувших товарищей. Совсем недавно, когда всех нас, схваченных в различных районах области, везли в штаб жандармерии, мы с трудом помещались в кузове грузовика. Сейчас же мы довольно свободно разместились в простой крестьянской повозке. Один из жандармов уселся впереди, рядом с возницей. Остальные охранники шли по обе стороны повозки. Сначала нас везли по главной улице, затем у городских часов свернули к тюрьме. Мы жадно смотрели вокруг, на обычную мирную жизнь города. Встретившись с нами взглядами, прохожие невольно отворачивались и ускоряли шаг. Нами владело какое-то странное чувство: неужели можно вот так свободно гулять по улицам и не напрягаться внутренне при встрече с жандармом? За два месяца, проведенных в жандармском застенке, мы совсем забыли, что за его пределами продолжается мирная жизнь. Хотелось крикнуть во весь голос: «Люди, опомнитесь! Как вы можете улыбаться, когда рядом с вами буквально в центре города гибнут патриоты, виновные лишь в том, что они боролись за свободу болгарского народа! Откройте глаза — и вы увидите реки крови, прислушайтесь — и вы услышите стоны истязаемых…»

Через несколько дней после перевода в городскую тюрьму в коридоре нашего крыла поднялся необычный шум, зазвенели ключи, заскрежетали открываемые замки, захлопали массивные двери.

— Живо выходи на свидание, — распорядился появившийся в дверях охранник.

— Всем, что ли? — спросил кто-то из нас.

— Раз не называю фамилий, значит, все отправляйтесь.

Мы с готовностью стали выходить из тесных одиночек, в которых в связи с нехваткой места помещалось по четыре-пять человек. С волнением, с трудом сдерживая радостные улыбки, ожидали мы, когда нас поведут в помещение для свиданий. Неужели и вправду дожили до этого дня, когда наконец увидим своих? Неужели после стольких мук и страданий услышим голоса родных и близких, услышим хоть какие-то новости из оставшегося где-то далеко в прошлом мира? Еще находясь в штабе жандармерии, мы с надеждой думали, что в городской тюрьме будем пользоваться чуть большей свободой. Но и с переводом сюда наше положение почти не изменилось. Как находящиеся под следствием, мы были изолированы от остальных заключенных. На прогулку нас выводили, когда остальных узников уже развели по камерам. Дни вновь проходили в неведении и тревогах. А как хотелось услышать хоть что-нибудь о победах Красной Армии, о продолжающейся борьбе партизан и, самое главное, о судьбе наших исчезнувших товарищей. Может быть, другие заключенные знают, что произошло с ними? Однако время шло, а получить весточку все не удавалось. И вот наконец свидание!