— Палачи лишь слегка забросали могилу землей, — добавил Мустафа. — Неподалеку пастухи нашли ученическую шапку и стреляные гильзы. Буки вокруг были изрешечены пулями.

— Они не попытались раскопать могилу? — спросил я.

— Нет, — ответил Ибрагим. — Боялись, не оставили ли жандармы скрытых постов, и поспешили уйти подальше. В тот же день о расстреле стало известно всему селу, но сколько человек убито и кто они такие — не ведал никто. И мы, когда вернулись из Болгарово и узнали обо всем, тут же пошли на место казни. Собаки вырыли два тела из могилы, наши люди вновь погребли их.

— И больше не ходили туда?

— Где уж там, посмотреть в ту сторону и то не смели. Жители села были слишком напуганы, всего боялись. Ведь незадолго до этого поблизости от наших мест, у села Добра-Поляна, были убиты четыре партизана, а чуть позже четыре турка. Один из них, Мехмед Махмудов, из нашего села.

— А в день перед расстрелом никто из ваших не разговаривал с кем-нибудь из жандармов, не слышал о готовящейся казни?

— Да кто из них стал бы с нами разговаривать? — откликнулся Иляз. — Жандармы нас и за людей-то не считали.

— Только бакалейщик кое-что слышал, — снова вмешался бай Мустафа. — Уже в сумерках к его лавочке подъехал на мотоцикле с коляской какой-то офицер, с ним были жандарм и лесной сторож Димо Киров. Они были очень голодны: тут же сели к столу. Хозяин быстро подал им яичницу. Ели и что-то вполголоса обсуждали. На прощание Димо сказал хозяину: «Пришел конец бандитам Лыскова. Сегодня вечером каждый получит пулю».

— А вы знали того лесного сторожа или он тогда впервые появился в вашем районе?

— И он нас знал, и мы его знали, — ответил один из присутствовавших. — А в тот день он пришел и насильно собрал по дворам с десяток лопат и кирок. Ходил да покрикивал на людей: «А ну давайте быстро лопаты, офицер требует».

Вблизи села воздвигнут монументальный памятник. На нем — имена погибших и посвященные им строки признательности, написанные поэтом Веселином Ханчевым.

После разговора с жителями села я побывал в музее. Долго вглядывался в сохранившие дорогие образы погибших товарищей фотографии. От их лиц, согретых оставшейся на века улыбкой, веяло уверенностью в завтрашнем дне. Может быть, для многих из них эти фотографии были единственными в их короткой, только начинавшейся жизни.

Затем отправился к месту казни. Я знал, что грузовик остановился в сотне метров от заранее вырытой общей могилы, Дальше начинался крутой склон, где позднее соорудили лестницу со ста пятьюдесятью пятью ступенями. Вот здесь, метрах в десяти от места, где предположительно остановился грузовик, видимо, и разгорелся спор между двумя отпетыми головорезами — полицейским агентом Георгиевым и жандармам Делю Делевым, — кому из них расстрелять Яну Лыскову, жену командира отряда «Народный кулак». Проворнее оказался жандарм. Выстрелом в упор он сразил Яну. Ссора между ненасытными убийцами вспыхнула с новой силой. Как ощетинившиеся гиены, с наведенными автоматами стояли они друг против друга. Лишь вмешательство подпоручика Дончева отрезвило их. Палачам пора было приниматься за работу — в кузове грузовика находились еще двадцать два обреченных патриота…

Болью отдается каждый шаг по земле, обагренной кровью Яны. А вот здесь группа жандармов во главе с фельдфебелем Мутафчиевым, набросившись на свои жертвы, срывала с них одежду, заставляла снимать обувь: к чему пропадать добру? Спускаюсь еще ниже по склону. Останавливаюсь на площадке, откуда стреляли палачи. В нескольких метрах, на берегу небольшого ручья, была вырыта могила. Перед ней по одному застывал каждый из двадцати двух, чтобы через мгновение упасть с пробитой пулями грудью. Человек не может стоять здесь долго и не потерять самообладания. Оглянешься вокруг — и как будто видишь знакомые лица, освещенные колеблющимся светом керосиновых фонарей, видишь изрыгающие смерть дула винтовок и ставший красным от крови быстрый ручей.

Рано утром на следующий день я вновь был в кафе «Македония». Сел за один столик со вчерашним знакомым, обещавшим устроить нужную мне встречу. Как я и предполагал, бывший шофер уже объявился. Войдя в кафе, он нерешительно потоптался у дверей и неуверенно направился к нашему столику. Подойдя ближе, впился в меня взглядом, придвинул стул и, словно утратив последние силы, тяжело опустился на него. Приятель его удивленно смотрел на нас:

— Да вы, я вижу, не знакомы! А я-то думал…

— Как не знакомы? — откликнулся я. — Знаем друг друга, знакомы. Возил он меня на своем грузовике.

— Наверное, с группой, что копала колодец на Капчето? — спросил шофер.

— Не помню, чтобы мы встречались еще где-то. Ну что, здесь поговорим или?..

— Как скажешь.

— Хорошо, пойдем тогда ко мне в гостиницу.

По дороге мы говорили о переменах в городе, о погоде и о многом другом. Впрочем, говорил главным образом я, а мой спутник в основном молчал. Нужно было дать ему возможность успокоиться, чтобы он поверил мне. Наконец-то передо мной живой свидетель! То, что я надеялся услышать от него, нельзя было найти ни в одном архивном документе.

Чтобы узнать, как он попал в жандармерию, я начал с вопроса:

— Ты что, служил в роте поручика Стефанова, в моторизованной?

— Никогда не был жандармом.

— Как же так, ведь это ты вел грузовик до села Топчийско?

— Действительно, я вел, но жандармом не был. В то время я был шофером рыболовного кооператива.

— Как же тогда получилось, что ты?..

— Весной сорок четвертого года меня вызвали в жандармерию. Там мне сказали, что я должен буду являться к ним на грузовике и действовать по их указанию. Я по-прежнему продолжал работать в кооперативе, но, когда властям была необходима машина, присылали за мной. До того дня развозил лишь продукты по селам для жандармских постов, людей не приходилось возить.

— Почему остановились на тебе? Разве не было других машин, других шоферов?

— Не знаю, почему выбрали меня. Машина тогда только что вышла из капитального ремонта. Возможно, поэтому и решили использовать ее.

Внезапно он замолчал. Лицо его стало мертвенно-бледным, губы посинели, на глазах выступили слезы. Его трясло как в лихорадке. Я предложил ему воды и, дождавшись, пока он немного придет в себя, тихо сказал:

— Прости, я знаю, что ты не виновен. Основных виновников давно нет, а те, которые живы, не хотят сказать правду. Поэтому и пришлось разыскать тебя.

Он с надеждой взглянул на меня. Хотел убедиться в моей искренности. Когда успокоился, продолжил:

— Я на самом деле ни в чем не виновен. Работал лишь ради куска хлеба. Начальство впутало меня в эту историю. Они прекрасно знали, зачем понадобился мой грузовик. Один я не знал, куда еду. В тот день зашел после работы в корчму. Часам к восьми появился жандарм с автоматом и приказал мне следовать за ним. Видел его впервые. У входа меня ждал унтер-офицер Иван Цветков. Спросил, где машина. Я ответил, что в гараже. «Пойдешь с нами, надо съездить в одно место», — приказал унтер-офицер. Спросил его, знает ли об этом директор, а он грубо оборвал меня: «Кому надо знать — знают. Поторапливайся!» Пошли вместе в гараж кооператива, я завел машину, затем подъехали к зданию еврейского училища. Унтер-офицер приказал жандарму оставаться в кабине, чтобы я куда-нибудь не отлучился. Сам же он, по его словам, пошел распорядиться, чтобы готовили людей. Я поинтересовался у жандарма, куда, собственно, собираемся ехать. Тот даже не удостоил меня ответом. Лишь когда я сказал, что в машине мало бензина, он буркнул: «Найдем бензин». Так мне и не удалось ничего выведать о предстоящей поездке.

— А нельзя было по их поведению догадаться, что они готовят?

— Как догадаешься?.. Около девяти стали выводить связанных ребят. Открыли задний борт и принялись заталкивать их в кузов. С обеих сторон стояло много жандармов, все с автоматами. Распоряжались Чушкин и Турлаков. В десяти шагах стоял Косю Владев и молча наблюдал.