На Самотлоре я жадно впитывал каждую техническую и технологическую подробность, допытывался до первопричин той или иной производственной ситуации и, видимо, настолько увлекся этим занятием, что, готовя к печати книжечку, о которой упомянул Сорокин, замусорил ее сносками — объяснениями любого технического термина или технологического процесса.
Эффект эта затея имела совершенно обратный.
Старший мой брат, один из первых читателей книжки, прислал мне письмо, где, сдержанно сказав разные добрые слова, заметил прямо: «Спецтерминология сыплется, как из рваного мешка, но суть дела не всегда становится ясной: что-то от чего-то оторвалось, куда-то упало — ну и что? Да не только в этом дело! Помнишь: «Раздернуть шкоты! Брасы — на правую!» — это только нам с тобой казалось музыкой, а ведь многие, споткнувшись об какой-нибудь «кофелнагель», равнодушно откладывали Станюковича в сторону — и навсегда...» Было тут над чем задуматься.
Впоследствии, когда мне посчастливилось попасть на несколько месяцев в нефтеразведочную экспедицию на север Ямала и моим рабочим местом стал не письменный стол, а подсвечник буровой вышки, орудием труда не перо или машинка, а стальной крючок для захвата труб, многое из того, о чем я уже писал, я внезапно почувствовал, ощутил своими плечами, руками, кожей. И теперь, пытаясь писать об этой своей затее, я стремился передать и чувствование технологии, и ее роль во взаимоотношениях людей, и ощущение техники, как союзника твоего и как твоего врага. Но мой друг, Поэт-Автогонщик, с которым в ту позднюю осень коротали мы вечера в уютном домике на берегу Рижского залива, прочитав первые главы, решительно заявил:
— Да пойми же ты наконец: в технологии никогда ничего не кроется! Там нет тайны. Там нет даже начальных толчков, которые бы определили человеческие отношения. Все в людях — и тайны, и открытия. Лучшее движение материала — характер человека. Это только кажется, будто технологический процесс способен влиять на что-либо людское. Самый простой человеческий экземпляр любопытнее дьявольски сложной технологической операции. Понимаешь? Технология только фон профессионального быта, не более того. Даже если речь идет о человеке, для которого работа — род существования. Технологическая точность и последовательность, по-моему, нужны лишь для выявления фона, ну и еще для того, чтобы родилось доверие к твоей компетентности...
Я пробовал возразить:
Ты не учитываешь, что взаимоотношения человека с техникой сильно переменились. Погуще они стали, что ли... Возможности техники теперь столь чудовищны, что они — как бы это сказать? — не совмещаются с представлениями человека, бытовавшими всего лишь пятнадцать — двадцать лет назад, не укладываются в его воображении. Знаешь, что леса на земле уничтожаются со скоростью двадцать гектаров в минуту? Кто это делает? Человек, вооруженный техникой? Нет, техника, подавившая волю человека, вселившая в его слабую душу эйфорическое чувство власти над природой. Ерунда, он над нею не властен. Он всего лишь часть ее, но, не осознавая себя ею, с холодным любопытством наблюдает, как ему отпиливают руку или ногу...
Скрипел под ногами мерзлый песок, вялые волны бесшумно накатывались на пологий берег; чуть поодаль белела спасательная станция — спичечный коробок на сваях, с крутой лестницей без перил; тусклый желтоватый свет был скупо разлит за окнами станции.
— Разве спасатели не уходят с закрытием сезона? — удивился я. — Теперь-то что им тут делать? Никто за буи не заплывает, лодок не переворачивает, не теряет сознания от солнечного удара...
— Это души утопленников в карты режутся, — мрачно пошутил мой друг. — В кинга или фрап... Хотя постой! Гляди, — он махнул рукой в колеблющуюся мглу.
В сумеречном море мерцало нечто белое, расплывчатое; приблизившись к берегу, смутное пятно оформилось в коренастую голую фигуру; с довольным фырканьем человек разгребал густые тяжелые воды.
Я поежился. А мой друг сказал насмешливо:
Природа знать не знает о былом.
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Самих себя — лишь грезою природы.
Голый человек выбрался на песок и, издав воинственный горловой звук, неуклюже засеменил к спасательной станции. Там уже открылась дверь, и на шаткую лестницу пал свет, и полотенце было распахнуто любящими руками, взлетая и опускаясь под ветром, как крылья птицы.
— Не-а, — сказал я. — Это не часть, не греза природы. Это ее властелин. Сейчас он разотрется до красноты, завернется в теплый халат, шлепнет стакан, потом лениво ткнет пальцем в клавиш магнитофона, извлечет из него что-нибудь насчет того, что лучше гор могут быть только горы.
Я ошибся. Со спасательной станции донеслись меланхолическая дробь барабана, бесстрастные синтетические звуки ионики и сладковатые причитания какого-нибудь Дугласа Кларка: «Гив ми, гив ми уан чане ту би виз ю-ю, бикос, бикос а-ай лав ю...»
— Вот ты и не прав, — не замедлил отметить мой друг.
— Прекрасно, — мрачно пробормотал я. — Я рад, что оказался неправ. Не для таких, как он, та песня.
— Ты дважды не прав, — повторил мой друг. — Пить от тоже не станет — переоденется да прыгнет в автомобиль, рванет в настоящую жизнь, где он и впрямь подлинный хозяин.
— Тютчев, по счастью, не подозревал, что существо, вообразившее себя «грезой природы», рявкнет однажды: «Покорить! Поправить! Горы передвинуть! Реки повернуть вспять!» И сей «сон золотой» техника ему навеет... Тебе не кажется, что техника постепенно перестает быть управляемой?
— Ерунда!
— Конечно, мы стараемся не замечать этого, не хотим признаваться, что и в нас что-то сдвинулось...
Под спасательной станцией зажглись мощные фары, заурчал двигатель, машина резко набрала скорость и. визжа металлом, скрипя резиной, развернулась на сто восемьдесят градусов на крохотном пятачке и рванула в узкий промежуток меж дюнами.
— Толково! — прокомментировал мой друг. — Я этот трюк знаю. Хочешь, объясню, как делается? Набираешь скорость, круто выворачиваешь руль — по тормозам! и снова по газам!
— Конечно, кнопки и рычаги нажимает человек. Но мы прозевали — понимаешь, прохлопали! — тот миг, когда, передав технике часть своих забот, мы и ответственность свою ей передали. Размыто в вас это чувство, мы его в киловатт-часы перевели, тонно-километры в метры в секунду.
— Это ты к чему? — сухо спросил мой друг.
— Не знаю, как тебе объяснить... Вот ты рассказывал, как однажды грибы собирал, не выходя из машины. Тогда мне занятно было, но вообще-то история жутковатая: ведь не тебе не хотелось вылезать из автомобиля, а он тебя не пускал.
— Ну, это уже мистика. На деле куда проще. Я с шестнадцати лет за рулем, и все, что связано с машиной, для меня абсолютно естественно, я бы даже сказал, обыденно. Автоматизм движений, уже не фиксируемый сознанием, — так это же облегчает жизнь, высвобождает твой мозг для других дел и забот. А ты поднял дубину и предлагаешь...
— ...крушить машины? Кувалдой по компьютеру? Нет, я совсем не о том. Скорее об обратном. О признании и за техникой, и за природой равных с нами прав партнерства. По-моему, надо без всякого снобизма, высокомерия постараться понять технологические связи, или, как выражаются театральные режиссеры и футбольные комментаторы, — прочувствовать их, сделать не то чтобы управляемыми, а хотя бы гармоничными...
— Ну да, — засмеялся мой друг. — Мне надо срочно устанавливать сентиментальные контакты с моими «Жигулями». Кстати, как это надо делать — комплексно или поэтапно? Сначала заключить любовное соглашение с зажиганием, потом с распредвалом...
— Зря паясничаешь. Я вполне серьезно.
— Ты просто начитался фантастики: бунт машин, восстание роботов, Чапек, Азимов, Бредбери, ну и Кто-Там-Еще...
— Да человек порой даже не подозревает, насколько зависит от техники! Он уже не идеализирует ее возможности, как нередко бывало раньше. Он просто преувеличивает свою власть над нею. Вспомни, какая трагедия произошла в Нью-Йорке, когда там какая-то дурацкая пробка перегорела, и весь город погрузился во тьму, остановились лифты, потекли холодильники, остыли плиты, замерла жизнь, — но лишь затем, чтобы через мгновение после шока обернуться зловещей своей стороной — начались грабежи, насилия, убийства. А толчком для этого выверта социальной технология послужило что? Перегорела пробка! Ну, не пробка — фидер выбило из-за перегрузки. Но перегрузки какой? Энергетической? Технологической? Социальной?
