— Геологоразведчики не зря же свой хлеб едят, — сказал я — Черствый, между прочим. Уж они-то обречены на вечное кочевье. Но если нашли, защитили запасы, тогда все «давай-давай» надо побоку. Возвести город, обустроить месторождение, подобрать, расставить людей — вот тут-то можно и нефтью заняться. Без потерь, без истерик, без подвигов.
— Наивный ты человек, Яклич, — вздохнул Сорокин. — Так даже в кино не бывает, не то что в жизни...
— И все-таки повезло нам, что мы в Вартовск попали к самому началу, — сказал Макарцев. — Эту двухсотую скважину я никогда не забуду. Январь, минус пятьдесят. Да еще ветерок... Верховому — амбец. Ну, он и скатился вниз: баста! Спуск идет, при таких градусах полчаса постоишь — намертво прихватит инструмент. Степа Повх на меня только глянул: «Может, ты, студент, попробуешь?» Ну, я и полез. Очки сначала запотели, потом замерзли, ни черта не видно, только по звукам ориентировался...
— А Степа сейчас лишь на геологических картах и остался...
— Да, есть такое месторождение. Бованенковское, Федоровское, Муравленковское, Повховское... Все, кто когда-то начинал. Все здесь остались. Навсегда. Все.
— И зачем только Степа на ту проклятую рыбалку подался?..
Из окна макарцевской квартиры в Нижневартовске, той квартиры, где мы жарили колбасу на электрическом утюге, был виден недальний лес, а еще ближе, рядом с дорогой, подымалась узенькая грива.
Я пошел к ней напрямик. Тяжело и надрывно ухал копер, забивая сваи, дымились чадные костры, ревели машины, а выбитая в плотном насте дорога уводила к елям, стоявшим, подпирая друг друга, на пологом взгорье. Слева и справа от дороги, немного внизу, лежали белые полукружья, похожие на заметенные снегом озера, — это и были замерзшие, затаившиеся озера. Тогда была только осень, дурная торопливая осень, но здесь уже лежал снег, под сапогами хлюпала рыжая каша, а подтаявшие неровные овалы напоминали давно не стиранные мятые простыни в желтоватых пятнах детского греха. Тогда здесь не ходили машины, и люди шли по кривой ускользающей тропке, растянувшись бесконечной цепочкой, хотя было их совсем немного... Дорога вильнула в неглубокий овражек и, вынырнув из распадка, вновь поползла наверх, оскальзываясь и петляя. Отсюда начиналось кладбище — узкое, по ширине гривы, оно лепилось по сторонам от дороги, по которой с натужным ревом, все время расширяя проезд, отбирая у мертвых уже ненужное им на земле пространство, неслись оранжевые, розовые и желтые самосвалы. Кладбище было завалено сугробами, и дорожки между могилами сровнялись с оградами, снежные шапки, лежавшие на могильных обелисках, напоминали поникшие головы со стертыми, смазанными, обветренными, застывшими лицами. Жестяные звезды и деревянные кресты, частые макеты буровых вышек и редкие каменные надгробья. Проваливаясь в снег по пояс, я долго блуждал между могилами, между оградами, между сугробами. Выбеленная дождями и иссеченная метелями пирамидка. Эта? Маленькая фотография, прижатая к фанере стеклом. Точнее, не фотография, а желтый листок фотобумаги, сбросивший изображение, как деревья сбрасывают листву, укрывая ее под снегом, на остывшей земле, в остывшей земле, в вечной мерзлоте... Нет, кажется, дальше. Грива внезапно оборвалась, и над зелеными крыльями елей показались недостроенные корпуса вокзала. Бульдозеры копошились, перемалывая кирпич, выравнивая площадку, оставляя морковные следы. Самосвалы сбрасывали щебень и, опуская кузова на ходу, с тревожным грохотом влетали в туннель дороги, пропадая в снежном тумане, словно лавина всадников в окрашенных закатом бурках, подбадривая себя свистом и гиканьем, поднимая незащищающую завесу пыли, бесшабашно врывалась в пугающую узость ущелья. Почти на самом краю кладбища еще одна оградка, а за ней — небольшой бюст. Вот сюда и принесли тогда, в беспечную осень, Степана Повха, бурового мастера, пробурившего скважину № 200, первую скважину, которая дала самотлорскую нефть. Комья мерзлой земли были перемешаны с мокрым снегом, и по крышке они не стучали, а хлюпали, и холм, сбитый неумелой лопатой, на глазах ворочался и проседал...
Что-то странное было в очертаниях бюста, я подошел ближе и понял: какие-то мерзавцы тренировались здесь в меткости стрельбы...
— А толковали про него тогда, что везунчик, мол, Степа... — сказал Сорокин. — Ежели б, дескать, не ему попала двухсотая, кто бы знал про него. Случай в герои вывез...
— Случай-случай, а вывез, кого надо, — проворчал Макарцев. — A-а, про кого у нас только не лопотали. Лёвина разве не доставали этим?
— Раз за разом мужик берет верх, а про него: «Вот везуха!»
Лёвин в те годы, да и в последующие тоже, был самым прославленным буровым мастером на Самотлоре. Когда Китаев принял свою бригаду, измученную неудачами, задерганную бригадирской чехардой, он намеренно и даже несколько демонстративно избрал главной целью догнать Лёвина — задача мнилась невыполнимой и была заманчивой одновременно. Психологический расчет оказался точен — неужели вы, черти, так разуверились в себе, что даже капли самолюбия в вас не осталось? Осталось. Много еще осталось. Бригада Китаева заставила говорить о себе, но успехи ее еще во многом определялись отчаянным вдохновением: за блистательными взлетами следовали оглушительные падения, срывы Китаев переживал мучительно, да и вся бригада переживала, стараясь понять, почему так неровен ее путь. Были в бригаде свои признанные лидеры — бурильщики Сухоруков, Метрусенко, Сериков, помбуры Мовтяненко, Мухарметов, Недильский, Кильдеев, тоже ставшие впоследствии бурильщиками. Нелегко было бы отыскать людей, столь разительно не похожих друг на друга, но беспокойство их было общим, неделимым. Когда искренние старания сработать как можно лучше все же не приносили желанной победы, трудно было удержаться от того, чтобы не попытаться найти причины неудач не внутри себя, а вне бригады. И они пытались, они находили. «Конечно, — ехидно говорил Метрусенко. — У Лёвина весь год два станка было, а мы сколько из-за вышкарей простояли? То-то». — «Конечно, — вторил ему Сухоруков. — У Лёвина оба куста рядом с бетонкой, а у нас по лежневке еще час тащиться...» — «Ну да, — подхватывал Сериков, хотя не в его характере было следовать за Сухоруковым или Метрусенко, да и не те были у них отношения. — Как долотья румынские придут, их кому? Лёвину. А нам...» Многое тут говорилось в запальчивости, но запальчивость не объясняла всего, а, скорее, затуманивала суть дела...
Конец мая 1973 года, солнечное утро, я стою на автостанции, жду вахтовую машину. Подкатывает полу-грузовичок, из кабины выглядывает Китаев:
— Ты здесь? Вот и хорошо. Поехали со мной. Поработаешь маленько комплектовщиком. — И водителю: — Гони в диспетчерскую. А потом на склад.
Комплектовщиком (иначе говоря — грузчиком) так комплектовщиком. Втискиваюсь в кабину. Едем.
Рядом с диспетчером на длинной деревянной лавке с выгнутой спинкой (похоже, для какого-то скверика она предназначалась, но угодила сюда — и не без пользы: городские скверики числятся пока лишь на генплане) пристроился быстроглазый ловкий человек в ладно сидящей на нем кожаной курточке и весело лузгает семечки.
Наклонившись к нему и понизив голос, Китаев спрашивает:
— Михалыч, с утра тебе вахта не нужна, а? Может, дашь?
— Бери, — великодушно разрешает веселый человек в кожаной куртке.
В это время диспетчер начинает передавать сводку:
— Бригада Лёвина. На сто тридцать шестом кусте — каротаж. На сто тридцать седьмом — подготовка к бурению. Бригада Громова...
— Так тебе вахта самому понадобится, — разочарованно тянет Китаев.
— Сказал «бери» — значит, бери, — повторяет Лёвин. — С утра я бурить не буду.
Лёвина я вижу впервые и с понятным интересом присматриваюсь к нему. Еще бы — человек-легенда, а ведь так, ничего особенного. Как говорится, руки-ноги на месте, голова тоже. И улыбочка — то ли застенчивая, то ли хитрая, не разберешь. И все-таки — легенда, современный миф. Кто на Самотлор из Отрадного всей бригадой прилетел? Лёвин. Кто поставил рекорд проходки на долото? Лёвин. Кто быстрее всех пробурил скважину? Ленин. Кто?.. Лёвин. Лёвин. Лёвин... Одна из самых распространенных историй о нем окрашена в цвета ковбойской романтики. Бетонной дороги на Самотлор тогда не было, на работу летали вертолетами. Экипажи прикомандированные, своего вертолетного отряда в Вартовске еще не существовало, менялись экипажи часто, привыкнуть к буровикам, понять их дела и заботы вертолетчики попросту не успевали, самотлорские страсти были от них далеки, и работа сводилась к извозу, тягостному отбыванию срока командировки. Не для всех, конечно, но и такие экипажи были не редкость. Так вот: зависает «четверка» над лёвинской буровой, берет мастера да двух помбуров и взмывает вверх: «Некогда!» — «Да у меня люди уже вторую неделю пашут и четвертый день без еды сидят! Давай вниз, ну!» — приказывает Лёвин. «Чего-чего?» — замахивается на него бортмеханик. Короче, снизу было видно, как вертолет неожиданно заплясал в воздухе, словно в нем вдруг затеяли состязания по нанайской борьбе. Потом выровнялся, лег курсом на Нижневартовск. Нетерпение пилота было столь велико, что он посадил машину во дворе милиции. Лёвину, понятно, досталось, но экипаж тот в Вартовске больше не появлялся, авторитет мастера, и без того непререкаемый, стал просто-таки фантастическим... Не знаю, что тут от правды, а что от воображения рассказчиков (я слышал эту историю раза четыре, и, сходясь в общей канве, подробностями она отличалась изрядно; наиболее красочные из них я опускаю). Но вообще-то, думаю я, глядя на Лёвина, безмятежно лузгающего семечки, такое могло быть. Вполне. Однако и Китаев, случись подобное, не дал бы своих в обиду. И все ж, если сравнивать их внешне, Лёвин, пожалуй, глянется поскорее: держится он раскованно, дело делает как бы играючи, решения принимает стремительно, со словом накоротке; у Китаева все получается словно бы с натугой, долгими раздумьями и сомнениями, выражение лица его чаще всего сосредоточенное, напряженное, будто он ждет какого-то подвоха или внезапной неприятности. Впрочем, не следует забывать, что Лёвин руководил бригадой уже и в Отрадном, а Китаев лишь на Самотлоре, год назад, стал мастером. (Позже Китаев рассказывал мне: «Я на практике курса после третьего был в Отрадном. Лёвин уже тогда был Лёвин. Ну, а о моем существовании в те времена он просто не подозревал — мало ли помбуров-практикантов было в управлении?..»)
