— Да? Крутой мужик... Кстати, вы на том совещании, помню, тоже выступали, и от Калайкова вам крепко досталось... «За пятнадцать тысяч квадратов вы ручаетесь? Нет, за девять... Видите, какая дистанция! Вы говорите пятнадцать, отвечать собираетесь за девять, а в плане двадцать один!..»

— Было дело... — поежился Сайтов.

— Тогда же Калайков сказал: «За нефть и трубу с вас министры спросят, а мы, Советская власть, будем спрашивать за жилье, за город Нягань».

— Помню-помню.

— К тому я веду, что не ОКСы в НГДУ да в УБР надо усиливать, а надведомственный строительный отдел создавать, подчиненный горисполкому. У поссовета прав, понятно, почти никаких, райисполком далеко — вот и получается, что каждый на себя одеяло тянет. А городская власть...

— Это еще когда будет!

— Да если не заниматься, никогда не будет. Вы про такой городок Ухта слышали, Ильфат Саитович?

— Слыхал, конечно. Это в Коми республике.

— Верно. И живет Ухта, как вы тоже, видимо, знаете, в основном от нефти и газа. Впрочем, других ведомств — лесных, геологических и так далее — тоже хватает: в общем, было в Ухте два десятка маленьких, ни к селу ни к городу, поселочков и поселков. Пока один человек — не один, естественно, но многое именно от него одного, от его напористости и целеустремленности зависело — взял да и поломал это дело.

— Кто же?

— Председатель горисполкома, Зерюнов Александр Иванович. Взял горисполком на себя обязанности ведомственных ОКСов, средства и силы объединил — разумеется, непросто все было, не сразу удалось, но сейчас Ухта — это город. Без дураков, город. Правда, Александр Иванович больше не председатель горисполкома...

— Сняли? — ахнул Сайтов.

— Да нет. Сейчас он зампред Совмина Коми республики по строительству.

— Однако зря вы, — с обидой произнес Сайтов, — думаете, что мы лишь для себя стараемся, для своего управления. Меня, хоть я и в НГДУ работаю, весь город интересует. Весь! Получит он соответствующий статус, когда получит и получит ли вообще — я об этом не думаю. Но город — понимаете, город! — построю. Непременно построю — слово Сайтова!

Спутать эту машину с какой-либо другой было решительно невозможно. Исключено. Она и на «уазик»-то совсем не была похожа, — скорее, напоминала «виллис», попавший в изрядную передрягу где-нибудь на Висле или Одере. И водитель был под стать — в лихо заломленном треухе из немыслимого меха, в телогрейке, из которой клочьями торчала вата, словно из бешмета Хаджи-Мурата, пробитого пулями государевых стрелков; он стоял перед капотом, глубокомысленно пиная скат и с любопытством наблюдая, как шлепаются на снег комья подтаявшей грязи.

— Валера! — окликнул я его. Шофер оглянулся. — Макарцева привез?

— Не-а, — протяжно ответил Валера. — Я на рацию заехал спросить, не надо ли чего, а Виктор Сергеевич сказал, что пока не надо. Может, вечером.

— А-а...

— Думаю ремонт маленький дать машине, раз возможность есть.

— А-а...

«Маленький ремонт» — именно то, что требовалось ископаемому, которое Валера называл машиной. Задние дверцы на ней крепились проволокой, запаска выкорчевана с мясом, тент болтался, как рукав, оторванный в драке. С ходовой частью тоже было не все ладно, но то были «скрытые возможности» заслуженного вездехода.

— Надолго ремонт затеял, Валера?

— He-а... А что?

— В Восточный микрорайон мне надо, — сказал я. — Школу поглядеть.

— Так это мы мигом сделаем! — воскликнул Валера. — Счас, только «дворники» отлажу. Что-то барахлят они, видите? — Он включил стеклоочиститель, и щетки «дворников», с жалобным воем дойдя до середины, остановились, мучительно содрогаясь, потом замерли совсем. — Счас я их сделаю...

Валера забрался на капот, принялся откручивать какую-то гайку, вдохновенно измываясь над въедливым мотивчиком: «Жись невозможно повернуть наза-а-ад...» Наконец он спрыгнул вниз, сунулся к приборному щитку, ткнул включатель, щетки пришли в движение, приподнялись над стеклом — и, со скрежетом описав головокружительный пируэт, плюхнулись на тент; вздрагивая, надрываясь, они принялись скрести по брезенту.

— Что-то это... не то... — растерянно сказал Валера.

— Если снег с крыши сгребать, то в самый раз, — пробовал я успокоить его.

— Счас я их!.. — решительно вскричал Валера и снова полез на капот. Что-то дзинькнуло, звякнуло, какая-то железка скользнула вниз, а за ней и «дворники» сползли. — Кронштейн обломился, — заметил Валера. — Проржавел, наверное... Ладно, поехали!

Что же тут долго-то разглядывать? Бараки, сараи, сарайчики; хорошо, зима на снег не поскупилась, и он прикрыл многое из того, что входит в ансамбль таких кварталов. Восточный микрорайон... улица Восточная в Корсакове... Нет, те дома были пониже, в один этаж, и чернело дерево сразу — топили углем, и снег был серый, с налетом угольной пыли. Вряд ли я задумывался тогда, что существуют, могут существовать иные дома и иные квартиры... Тому, правда, без малого сорок лет минуло. Но стоит ли брюзжать? Разве изменения не наглядны? Нет по дворам непременных «скворешен», и колонок нигде не видать, — значит, кое-какими удобствами разжились эти неказистые, сиротские дома. С перебоями, конечно, как говорила Ельнякова. Но ведь это временные трудности! Временные...

За полосой леса поднимался другой город. Сайтов мечтал сделать его образцом будущей застройки. Но этот квартал? Останется как мемориальный экспонат застройки прошедшей?

А школа выглядела привлекательно. Любовно вписали ее в теснину между дорогой и микрорайоном. Даже деревья постарались сохранить, компактно расположив блочные комплексы. Тесноватые классы, фрагменты только что отзвучавшей жизни, оставленные на досках островками полустертых фраз без конца и начала. Был перерыв между сменами. Но в школьном дворе гомонили дети — видно, дожидались автобуса, который развезет их по домам: школ в поселке всего две, а микрорайонов... Впрочем, об этом я уже говорил.

За окном мальчонка в ярко-синем стеганом комбинезоне чинно катил в санках с высокой спинкой укутанную до глаз в меха девчушку. Была эта благостная картинка столь неправдоподобна, что, оторопев на мгновение, я предположил: во дворе ведутся съемки заказного фильма из современной школьной жизни. Однако на повороте санки не удержались, скособочились, упали, девчушка, мгновенно вскочив на ноги, огрела возницу портфельчиком, тот сыпанул ей в лицо снег, и они, сцепившись, покатились клубком — и я облегченно перевел дух: все правильно, все, как бывало, и все еще впереди.

Я попытался втиснуться, примоститься за крохотной, непривычной для меня формы партой, поглядел на тускло отсвечивающую доску. Первая проба условного математического языка: А>В. В>С. А>С... Строчки, записанные столбиком, но разными почерками:

«Мой папа работает стропальщиком»,

«Моя мама работает кочегаром».

«Мой старший брат работает...» —

и значки, стрелки, черточки, помогающие, очевидно, определить характер управления в предложении. Записанная отдельно и взятая в квадратные скобки дата [1223]. Что это? Битва на Калке?..

В первый мой ученический год вся наша начальная школа помещалась в комнатушке поменьше этой; наскоро дав первому ряду задание писать палочки, а второму делить и умножать, учительница переходила к третьему ряду, который занимали два балбеса, представлявших разные классы, — им она рассказывала о подвигах Евпатия Коловрата, перемежая эту блистательную историю стихотворными вставками: «В синем небе звезды блещут, в синем море волны хлещут, тучка по небу идет, бочка по морю плывет...» Раскрыв рот, я слушал про Евпатия Коловрата, одолеть которого монголам удалось лишь с помощью китайских камнеметных орудий, и про храбрых чернецов Пересвета и Ослябю, — позже эти имена вновь зазвучат для меня со страниц истории русско-японской войны — так были названы два однотипных броненосца русского флота, судьба их сложилась трагически: «Ослябя» первым погиб в Цусимском бою, «Пересвет» еще раньше был в упор расстрелян японцами в артурском ковше, однако и на этом не закончилась его драма; годы спустя, уже в первую мировую, царское правительство откупило у японцев поднятый теми с мелководья и введенный в состав своего флота «Пересвет», и вместе со своим ровесником, пятитрубным «Аскольдом», «Пересвет» отправился в Средиземное море, для присоединения к английской эскадре; в сутках хода от театра боевых действий «Пересвет» погиб в последний раз... Все это я узнал позднее, а тогда жадно ловил обрывки истории, не понимая, что это подлинная наша история, запоминал навсегда строчки, еще не зная, откуда они; «Остановись, беглец бесчестный! — кричит Фарлафу неизвестный. — Презренный, дай тебя догнать...» До сих пор удивляюсь, как перевели меня во второй класс — ни разу не удавалось мне успеть написать за урок страницу пресловутых палочек, и предмет, который существовал в те годы, кажется, до третьего класса — чистописание, долго еще относился к числу самых моих ненавистных.