К западу клониться уже стало солнышко, лучи его мало-помалу стали угасать. Над ним белое облачко распушило длинный хвост по всему горизонту. Все росло и расширялось это облако и вскоре зелень лесов и золотые дали полей покрыло черным платком. Женщины с ребятишками уже давно разбежались по своим домам — слушать скучные споры-разговоры мужиков большого желания у них не было. А у мужиков — то ли от выпитого пуре, то ли от возбуждающих речей Кузьмы — силушка разыгралась. Решили побороться. Против Семена Кучаева поставили Игната Мазяркина. Оба широкоплечие, бойкие, ловкие в драках. Ни один не уступал другому. Быками ревели, взбрыкивали, босыми ногами рыли-топтали луг. Наконец Семен поднял Игната на себя и — хлоп! — бросил его на землю, навалившись всем своим телом. Игнат вытянулся и замер.

— Кучаев нарушил правила, — староста Москунин полез было со своей нагайкой на Семена, но старики не дали, встали на его защиту. К молодым парням лезть со своей правдой — круглым дураком останешься.

Семен протянул руку низвергнутому другу. Тот встал, стряхивая со штанов пыль и грязь, захохотал:

— Так будешь и дальше драться, на невесту свою сил не хватит!

Зерка Алексеева, во время борьбы стоявшая за спиной подруги, еще дальше отступила, покраснев, как мак. Тут Луша Москунина, грудастая старая девка, закричала:

— Пошли к Насте Манаевой под окошко! Вечер там проведем.

Молодежь дружно двинулась к селу.

Нынче Николке Алексееву исполнилось четырнадцать лет. Утром мать поцеловала его в розовые щеки, ласково сказала:

— С днем рождения, сынок! Расти сильным и умным. Будь нам с отцом отрадою, успокоением под старость лет, а сестрам — помощником…

Из села Кужодона приехала отмечать Николкин день рождения старшая сестра Нуя. Четвертый год как она замужем. Муж ее эрзянин, ростом с оглоблю, в охапке занес в избу капризного ребеночка.

— Дедуська, я лесных олесков тебе пливёз. Кусные! — уже на пороге закричал он Кузьме.

— Ой, внучок-внучок, мой боровичок! — Матрена выхватила из рук зятя малыша, затискала, зацеловала.

Из глиняного кувшинчика Кузьма налил зятю крепкой медовухи шипящей, сказал с улыбкой:

— Запомните, дети: от бражки бывает разум в растяжку. Кто любит рюмку, тот наденет сумку…

Девки прыснули от смеха, а Баюш ехидно спросил:

— А тогда зачем, тетяй21, на всех праздниках люди пьют бражку, а в церкви батюшка даже вино наливает?

— Если так у церковников заведено, значит, не за нами грех. Пей, содамо22, пока угощают!

— А ты слышал, Кузьма, отец Иоанн нас хлебушек благословить зовет? — не удержалась Матрена.

— А что, поля замуж выходят? — засмеялся хозяин дома.

— Кадилом длинным нечистые силы, говорит, разгонять будет.

Николка с сестрами вышел на крыльцо — в споры взрослых лезть им нечего. Солнышко уже к послеобеденному часу покатилось, в притихшем воздухе чувствовалась прохлада.

— Лето пройдет, опять зимние холода нагрянут. Эх, не люблю я зиму, от нее полгода скука, — потягиваясь, молвила Любава. Повернулась к сестре, спросила: — И сегодня что ли у Манаевой Настеньки соберемся?

Зерка передернула худенькими плечиками, словно не ей вопрос был задан вовсе, а кому-то другому. Вчера до самой глубокой полночи они с Семеном Кучаевым бродили по берегам Сережи, бросали в воду цветы.

А Любава не унималась, не обращая внимания на молчавшую сестру:

— И Уленька Козлова вчера выходила! Случаем, не подруженьку себе искать? Точно девица-лебедица: в желтом шелковом сарафане, бусы на ней не из речных ракушек, а из настоящего жемчуга. Хотела дотронуться — ударила меня по рукам. Вот коза!

Николке стало скучно, и он вышел в сад. Ой, что это такое? Кто-то забыл закрыть калитку в огород, оставив ее открытой настежь, и туда забрались куры, роются в огуречных грядках. Мать не станет разбираться, его за уши отдерет, уж как пить дать…

Комочками земли Николка стал выгонять кур, думая про себя об Уле: «Новую кепку и рубашку надену, отцовские сапоги обую, которые недавно мамка из Макарьева для меня купила. Тогда обязательно ей понравлюсь…»

Тут его окликнул отец:

— Пойдем-ка, сынок, глянем на рожь. Не мужицкое это дело, кур пасти…

Николка обрадовался. Подражая отцу, он любил шелушить на ладонях колоски и пробовать на зуб налитые золотом зерна: поспели те или нет. Да из сельских жителей кто, скажите, не любит выезжать на поля? В полях родимых вся их судьба. Поле, вот что было главным в жизни сельских людей. Кормило и радовало, как солнце радует землю своим ласковым постоянным светом.

Правда, радовали сельчан не только поля, но и леса. Какие только богатства они не таили! На всё Сеськино разнеслась добрая новость: пошли грибы! Все, от мала до велика, с кузовками, лукошками, плетеными корзинками разбрелись между деревьев. Дома не удержался и Лаврентий Кучаев: с сынами, внучатами двинулся понаведать любимые «грядки». Договорились меж собою, где встретиться, и разошлись. Семен с Арсением двинулись вдоль Рашлейки, по бережку, сам старик повернул Сурая с Адушем к большому густому леску, что у подножия Отяжки. В прошлом году оттуда он принёс для засола четыре кадушки белых груздей.

— В траве одни цветочки водятся да жучки разные. За мною шагайте, пострелята, да не забывайте, воробьиные мозги: грибы не любят беготни, — старик повел внучат к дубовой роще. Он верил, что под тонконогим подлеском должны быть дубовики. Но на заветном месте было пусто. Обойдя участок в роще вдоль и поперек, старик подумал: «Добрым грибам, видимо, не поспело времечко». Сделал еще кружочек, уже собирался было позвать внучат домой, как в овражке, рядышком, что был прикрыт ельничком, напал на тьму-тьмущую рыжиков. Долго стоял, раскинув в удивлении руки, словно боялся, что вспугнет дорогую находку. Грибы росли длинными рядами, тесно прижавшись друг к дружке, будто говорили между собой: «Вот пришли дураки к нам и стоят, разинув рот». Конечно, несведущий человек сразу же бросился бы их срывать. Только нет, деда Лаврентия не обманешь. Он приказал ребятишкам стоять и ждать его на одном месте, сам наклонился над одним грибочком, посмотрел, потрогал. Не выдержал, срезал один, губами чмокнул:

— Ах, хорош! Не зря к царскому столу ставится…

Срезанный под самый корешок гриб он протянул младшему внуку. Сурай, подражая дедушке, тоже поцеловал шляпку гриба.

Поспела рожь. Событие, которого ждет сельский житель целый год. Слагает о нем песни, былины, которые передаются затем из поколения в поколение. Умирают одни люди, на смену им рождаются другие, а по-прежнему приходит срок — и вот скошена рожь, связана в золотистые снопы. На ток солнечный доставлена, в ригу. Много разных песен об этом рассказывают. И постоянно в них тебя, рожь золотая, прославляют. Ой ты, рожь… По полям раскинулась безбрежным, неоглядным морем и нет тебе на земле ни конца ни края. Тихо шепчешься с кем-то о чем-то, отяжелевшая, усталая. Тучными, созревшими колосьями ты шуршишь, как шелк чистый. Ой ты, рожь…

… Кузьма Алексеев ходил вдоль края своего надела. Густая рожь трогала его руки, целовала в лицо, словно рассказывала ему, как ее земля кормит-поит. И у человека появилось желание рассказать ей о самом сокровенном, что лежит на сердце.

— Вот у кого надо учиться силе жизни, сынок, — показал Кузьма рукой на поле. — Видишь, какой рост, Николка!

— Вижу, отец, как не видеть. Однако боюсь я, что хлеб наш управляющий отберет. Долгов у нас уж очень много.

Что правда, то правда. Радость и в прошлом году была недолгой: хлеб осенью обмолотили, убрали, просеяли, а тут из Лыскова налоговики нагрянули. Опять пришлось в долги лезть, по сусекам одни мыши бегали.

Алексеевы видели, не одни они урожаем любуются — полсела сюда пришло. Старики радостно протирали ладонями колосья, говорили о жатве, с боязнью поглядывали на помутневшее в облаках небо. Того и жди, пойдут затяжные дожди, — все выращенное предадут гнили и порухе.