Литмир - Электронная Библиотека

— Я знаю, — возразил горячо Николка, — там, за морями-океанами, где плавают три кита и царь-рыба, счастье великое есть. Так в одной песне поется.

— Не знаю, не знаю! Только вот на Волге-реке, где я частенько бывал, тоже царь-рыба водится, только народ-то, вроде нас, горемычных, плачет постоянно.

От сухих поленьев, которыми Николка наполнил печи, пламя загудело с новой силой. Вокруг посветлело, предметы залило багровым цветом. Даже залатанная холщовая сумка старика выкрасилась в багрянец.

— Прошлой осенью я с тятей на Макарьевской ярмарке тоже кое-что видел и слышал. — Николка бросил на старика обиженный взгляд. — Там одного нищего торговцы хотели побить, а тятя не дал учинить расправу, спас бедолагу, потом накормил в трактире. Он и порассказал нам о своих несчастьях. Был это крестьянин из-под Лыскова. В неурожайный год, чтобы как-нибудь поправить в хозяйстве дела, отправился в отход. Мыл золото в Сибири, валил лес. Работал, как проклятый. Скопил деньжат и вернулся домой. А жена с детишками от голода померли, не дождавшись его. Вот и клянет жизнь-судьбу, скитается, пьянствует, ворует.

— Эх, чего и говорить, сынок, живем хуже собак. Некому за нас заступиться… Верепаз1, и тот нас оставил… Да и то, сами его предали, попам пятки лижем да доскам молимся, забыли веру отцов и дедов, а новая счастье не принесла.

— И отец мой так же говорит, дедушка! — признался Николка. — Да еще добавляет про волю-вольную, которую у народа обманом отобрали слуги царские.

— Голова твой отец, Кузьма Алексеевич! — с уважением заключил старик и, помолчав, спросил: — Когда он домой-то возвернется?

От вопроса Николка сразу сник. Дела отца ему были неведомы. Тоскуя по нему, одновременно и сердился, что отец имеет от него какие-то тайны. А он ведь уже не маленький…

Старик, кряхтя, стал подниматься:

— Засиделся я, старый пень, пора и до дому. Спасибо тебе, сынок, за тепло и разговоры. А об отце не тужи — вернется, дела, видно, задержали.

После ухода деда Видмана Николка продолжал думать о своем отце, который уже второй месяц как в Нижнем. Он присылал с кем-нибудь из односельчан редкие скупые весточки, сам же домой не торопился. Дела его, видно, не закончены. Кузьма Алексеев, его отец, работает на купца Строганова. Приказчиком служит, перед всеми подряд не кланяется. А жечь уголь Николка пришел вместо матери, сейчас их черед. От такого поручения он чувствовал себя счастливым и важным. Одно только червяком точило его душу: неразделенная любовь. Словно уголь в груди горячий — то разгорится, то потухнет… Давно Николке нравится дочка управляющего, черноокая красавица, барышня настоящая, отцовская любимица… Да не смотрит она в сторону Николки, не замечает паренька бесхитростного и простого. Ей, наверное, только царевич под стать.

Страдает Николкино сердце от безнадежности: не быть ему любимым. А разум сопротивляется, ищет выход, решение этой трудной задачи. Может быть, не все еще потеряно? Может, полюбит его красавица? Вот совершит он что-нибудь такое…

И Николка, глядя на огонь, принялся мечтать о своих подвигах.

* * *

Шагая не спеша домой, Видман Кукушкин думал о своей пасеке. В эту зиму, радовался он, пчел удастся сберечь. Омшанник вовремя утеплен, да и медовой подкормки достаточно. Почти весь собранный по осени мед он потратил на пчел. Лето было засушливым, взятки скупыми, откуда взяться меду. Лучше год без меда, чем совсем остаться без пчел. А старик предчувствовал, что зима будет суровой (по всем приметам выходило!), поэтому хорошо позаботился о своих питомцах: подновил и утеплил омшанник, пожертвовал медом. Если уцелеют пчелы — не погибнет с голоду и семья. На деньги от проданного меда Видман покупает муку, пшена, соли и много чего другого. А нынче придется пояса потуже завязать. Но не беда, выручат корова, овцы. Сена им запасли вдосталь. И к слову сказать, корова, поросенок и овцы тоже на мед ранее куплены. Вот что такое мед для сельчанина!

Думы старика тревожит только мысль о дочери. Окся пятый год без мужа. Русский зять Видмана, Листрат, которого Окся в Лыскове себе приглядела, в тюрьме сидит. Где — никто не ведает. Поначалу его в Нижний отправили, оттуда — Бог ведает куда. Окся ждет, горюет, а от Листрата ни слуху, ни духу. А ведь мог бы прислать весточку, грамоту зятюшка знает. Тут бы, в селе, тоже грамотеи нашлись, прочитали. Вон Кузьма Алексеев не только письмо, а и Псалтырь без запинки прочтет. Он много чего знает, умен, да к тому же свой, сельский человек, ему можно довериться.

Дочка пятую зиму подушку слезами мочит, словно Богу молится, все твердит: «Листратушка, Листратушка…» Как бы умом не повредилась! Видман уж с ней и так, и эдак, уговаривал замуж за Игната Мазяркина пойти, мужика хорошего, работящего. А она в ответ: «У меня законный муж имеется! И он скоро вернется ко мне». И когда это «скоро» наступит? Еще через пять лет, когда состарится? Но она ничего слушать не хочет. Одна у нее отрада — сын Никита, вот его любит-голубит. А малец — копия Листрата: русые волосы, светлые глаза, острый подбородок. Да и характером в отца уродился — ершистый, непокорный, однако добрый и любознательный. Любит деда вопросами мучить: что, где да почему? Восемь годков внуку, а рассуждает иногда совсем по-взрослому. Вот на днях спрашивает: «А почему это, дедушка, люди по-разному живут?»

При воспоминании о внуке лицо старика засияло, морщины разгладились, а обветренные сухие губы сложились в улыбку. «Вот пострел, — произнес с восхищением Видман, — это ведь он на управляющего Козлова намекал! А я сразу-то и не понял…»

Управляющего своего сеськинцы не любили и боялись. Злая собака, а не человек. Последний кусок отнимет, не пожалеет. Куда ему столько добра? Говорит, все графине Сент-Приест в Петербург отправляет. А ей зачем столько возов с хлебом, мясом, маслом и прочим добром? Десять видов податей собирает управляющий с эрзян: барыне — плати, царю — плати, в казну губернскую — плати, церкви — плати… Попам всегда мало, сколько ни дай. Вон какой храм всем миром выстроили, будто терем царский: купола золотые, колокольня высокая, стены беленые. Но отпевать и крестить — опять попу сельскому Иоанну плати.

А еще шесть дней в неделю выходи работать на графские поля, уголь жги, лес вали, тес распиливай — только знай горбаться. Как полуголодному и полураздетому крепостному все это выдержать? Как осилить? И ведь не убежишь от такой жизни никуда. И жизнь эту, как грязную рубаху, с плеч не скинешь. Человек к родному месту пуповиной привязан, с ним нелегко расстаться. Это Видман по себе знает. В молодости с мужиками ходил бурлачить на Волгу, баржи тяжелые таскал. С тех пор у него рубцы на плечах. Богатства там не нажил, а вот здоровье подорвал. В непогоду поясницу ломит, да и сердце порой так прихватит, что дышать нечем. Одно спасение — отвары трав, которые сам Видман и готовит. А хворей-то все больше становится с каждым годом — старость на пятки наступает… Поэтому и трав приходится запасать каждый год все больше и больше. Видман все лесные тропы и поляны в округе хорошо знает. Нигде краше родных мест не встречал. Одна только поляна Вирявы2 чего стоит! Незнающие люди, очарованные разноцветьем трав летом и обилием ягоды-брусники осенью, могут попасть в беду. Поляна эта — топкое непроходимое болото. И таких мест в лесах вокруг Сеськина немало. Лес безопасен разве что зимой, после лютых морозов. Потому и лесозаготовки ведутся в крае только тогда, когда болота замерзают, да и мошка с комарами не донимают.

Про поляну Вирявы среди сеськинцев легенды и были рассказывают. Будто каждую ночь над поляной огромными огненными столбами факелы вспыхивают, а вокруг них идемевсть3 пляшут. А лунными звездными ночами в конце лета с неба падают звезды, и болото их бесшумно проглатывает одну за другой.

Во время своих блужданий по лесу Видман не раз это видел своими глазами, видел и другие удивительные чудеса. Как-то раз спустился он в Рашлейский овраг, а там у журчащего звонкого родничка стоит девица-красавица. Нагая. Волосы золотистые по плечам и спине распущены, ветерок прядями играет. Стан девичий тонкий, как веретено точеное, лицо утренней зарей пылает. Но сама поникшая какая-то, словно потерянная. Вылитая дочка Оксюшка! Наклонилась хозяйка леса к роднику и стала в зеркале воды свою красу разглядывать. Не утерпел Видман, от волнения с ноги на ногу переступил. Хрустнула под ним сухая ветка. Лесная красавица испуганно вскрикнула и резвой козочкой скакнула в густые заросли. Больше ее Видман не видел. Постоял-постоял, затылок почесал, головой покачал и домой пошел. Это по молодости он горяч был, женщин любил, ни одну мимо не пропускал, целовал-миловал, песни им пел. Вот в ту пору встретить бы в лесу красавицу — уж не отпустил бы, догнал, чего бы это ему ни стоило. Даже ее колдовских чар не испугался бы! А ныне состарился Видман, тешился только воспоминаниями.

2
{"b":"246938","o":1}