— Куда ты собрался? — Грейс берет меня за руку.

Я смотрю на нее с удивлением. Я думал, она догадалась.

— За отцом, — говорю.

Она внимательно вглядывается в меня. И произносит слова, которые меня очень удивляют:

— У тебя ничего не получится. Такое не повторяется.

Конечно, она не станет меня удерживать. Не сделает ничего против моих желаний, удивительно лишь то, что она меня не одобряет. Я думал, она обрадуется, что такое путешествие наконец-то мне по силам. Понадобилось двадцать лет, чтобы я на это решился. Говорить больше не о чем. Я целую ее. Нежно. Со всей нежностью, на которую способен, только так я могу проявить мою любовь к ней. Грейс. Хозяйка этого порта. Любовница всех изгоев, пропахших мочой, которые потешаются над своей жалкой жизнью.

— Есть еще один человек, который живет в аду вот уже двадцать лет.

Она говорит это в тот момент, когда наши щеки соприкасаются. Голос у нее ласковый. Я делаю шаг назад. Я удивлен. Кто это может быть?

— Твоя мать, — отвечает она без улыбки, просто очень-очень спокойно, и это ее спокойствие распространяется вокруг.

Я смотрю на нее. Наши взгляды встречаются. Она не опускает глаза. Ждет моего ответа. Я улыбаюсь.

— У меня нет другой матери, кроме тебя, — говорю я и ухожу.

«Как я теперь вернусь домой?» — подумал Маттео, грустно возвращаясь к тому месту, где оставил машину.

Он чувствовал себя опустошенным, измученным.

— Я трус, — прошептал он, поникнув головой, — трус, и ничто меня не спасет.

Несколько минут назад он направил дуло пистолета в лицо убийцы. Несколько минут назад время остановилось, потом, сам не зная почему, он опустил руку, и мужчина метнулся за угол стремительно, как кошка, которую вспугнула разорвавшаяся петарда.

Ему бы посидеть на скамейке или на церковной паперти, чтобы потянуть время, передохнуть, восстановить силы, дождаться, когда он простит самого себя, и это липкое чувство стыда хоть немного отпустит его, но пошел дождь, надо куда-то прятаться. «Буду ездить, пока не кончится бензин», — подумал он и пошел быстрее к тому месту, где оставил машину.

В эту ночь он колесил по Неаполю, не разбирая дороги, даже не пытаясь понять, где он, куда ведет улица, по которой он едет, натыкаясь на памятник или площадь, хорошо ему знакомые, и всякий раз удивляясь, потому что он думал, что находится совсем в другом месте. Он вел машину, и Неаполь казался ему лишь чередой светофоров, загоравшихся то красным светом, то зеленым, то снова красным.

Когда уже стемнело, он вдруг, сам того не ожидая, выехал прямо к порту. И обрадовался. Здесь было грустно и тихо, как раз для него. Никаких прохожих, никакой торговли. Он опустил стекло, чтобы подышать соленым морским воздухом. Машина урчала на светофоре. Он заглушил мотор. Вокруг не было ни одного автомобиля, ему хотелось вслушаться в ночные звуки.

В этот момент перед ним появилась женщина. Он не заметил, как она подошла. Возникла словно ниоткуда, с трудом переводя дыхание. Облокотилась о дверцу машины. На мгновение он решил, что она сейчас предложит ему свои услуги: накрашенные глаза, напомаженные губы. Ночь была теплой, но она нарядилась в широкое красное пальто с воротником из искусственного меха. Он отмахнулся от нее рукой, мол, занят, пассажиров не беру, но она не обратила на это внимания.

— Отвезите меня в церковь Санта-Мария дель Пургаторио, пожалуйста… Спакканаполи[5], — голос ее показался Маттео на удивление низким.

Он хотел было сказать ей, что она не по адресу, он сейчас не работает, пусть ищет другую машину, потому что ему в эту ночь не до клиентов, не до всех тех, кто куда-то спешит, не до церквей и вообще плевать на все на свете, но она не дала ему вставить ни слова.

— Поторопитесь, я должна исповедаться, — нервно сказала она, словно дело было неотложное.

Он онемел. Четыре часа утра, мерзкий, как труп собаки на обочине квартал, а она твердит о церкви и исповеди, точно мальчишка, которому приспичило, словно не может больше держать в себе то, что хочет сказать священнику.

Не успел он опомниться, как она открыла заднюю дверцу и уселась в машину. Тогда, вместо того чтобы выгонять ее из машины силой или вступать в объяснения и говорить ей, что сегодня он никуда ее не повезет, потому что ему совсем не до работы, вместо всего этого он поудобнее устроился в кресле и нажал на газ.

Пока они ехали в полном молчании, Маттео время от времени осторожно поглядывал на нее в зеркало. Было в ней нечто странное, но что именно, он не понимал и изучал ее, словно кошка еду с незнакомым запахом.

Она открыла сумочку и подкрашивалась. Взглянув на нее повнимательнее, Маттео понял, что она пытается скрыть следы крови в углу рта и запудрить синяк, красовавшийся на лбу. Он ни о чем не спросил. Все это его не интересовало. Главное — она не представляла для него никакой опасности, ее присутствие в машине ничем ему не грозило, а если она с кем-то там подралась, ему на это в высшей степени наплевать.

Когда он подъехал к церкви и остановился, она наклонилась к нему и заговорила доверительным тоном. Он снова удивился, какой низкий у нее голос. Он чувствовал ее дыхание на плече и понимал, что она изо всех сил старается быть любезной и обходительной.

— У меня небольшая проблема, — сказала она.

Он поднял глаза, посмотрел на нее в зеркало, но ничего не сказал. Она огорченно улыбнулась.

— У меня нет денег.

Он опять ничего не сказал. Свалилась же на его голову! Чушь какая-то. Плевать ему на деньги. Но она по-своему истолковала его молчание, решила, что он злится на нее, и поторопилась добавить:

— Вот что я вам предлагаю: я пойду на исповедь…

— В такой час? — перебил ее Маттео.

— Да, да, не беспокойтесь, я обо всем договорилась… Ну вот, я пойду в церковь, а вы в это время зайдете выпить стаканчик в бар напротив. За мой счет.

Маттео посмотрел в окно. Действительно, к дому напротив церкви была пристроена аркада, образующая маленькую пешеходную зону. Несколько лавок: зеленщик, портной. Он очень удивился, обнаружив там еще и небольшой бар, в котором, несмотря на поздний час, горел свет.

— Это здесь? — спросил он.

— Да. Я знакома с хозяином. Он все запишет на мой счет. Договорились?

Маттео не ответил, но выключил мотор. Он не совсем понимал, зачем согласился. Конечно, не для того, чтобы компенсировать убытки. Может, чтобы просто где-то отсидеться, напиться и оттянуть возвращение домой.

Они оба вышли из машины. Она поднялась по ступенькам церкви и постучала в тяжелую бронзовую дверь. Очень долго ей никто не открывал. Он усмехнулся. Ерунда какая-то! Надумала исповедоваться в такое время! Он уже хотел сесть обратно в машину; наврала, пусть теперь сама выпутывается, а денег ее ему не надо, как вдруг, к его великому удивлению, дверь приоткрылась, и женщина, отбив нервную дробь каблуками по мрамору, исчезла. В машину он все же не вернулся, ведь это означало вновь бесцельно колесить по городу, и он решил принять ее предложение, толкнул дверь бара, которая открылась со звуком, похожим на тот, что издает, зевая, старый пес.

В баре никого не было. Или почти никого. Войдя, Маттео заметил только одного посетителя, сидевшего за столиком в глубине. Мужчина лет пятидесяти, полный и лысый, лица он не разглядел — тот склонился над ворохом бумаг, которые изучал необычайно внимательно. Столик его был завален бумагами, папками, ручками и газетными вырезками. За стойкой высокий мужчина с усталым видом медленно вытирал не слишком чистые стаканы.