Ветвь двадцать пятая: май 1453 года

Итак, начался последний понедельник мая.

Солнце выкатилось на голубой небосклон и, не затененное облаками, щедро заливало землю своими по-летнему жаркими лучами.

Великий город и его защитники замерли в томительном ожидании. Молчание царило и в лагере турок: необъяснимое странное молчание.

Между тем солнце взбиралось все выше и выше. Вот оно достигло зенита и, помедлив, покатилось на закат. Его лучи стали слепить глаза воинов, оборонявших западную стену.

И тут турецкий лагерь вдруг пришел в движение. Грохот барабанов, завывание труб, истошные крики сотрясли воздух. Солдаты двинулись к стенам, таща за собой пушки, стенобитные орудия, возы с камнями и землей для засыпки рва.

Началось! Защитники города приготовились к отражению штурма. А между тем с востока стали наползать тучи. Они мало-помалу сгущались, словно бы сама природа решилась помочь осажденному городу. И вот огненные стрелы молний пронизали небо, раскаты грома заглушили крики турок, призывавших Аллаха, и пушечную пальбу. И с неба обрушился ливень.

Но он не остановил наступавших. Султан Мехмед воодушевлял их, скача на своем арабском скакуне. Турки подступили к самым стенам, волоча за собой деревянные лестницы. И осажденные поняли: пробил решительный час.

Тревожный колокольный звон полетел над городом. Старики, женщины и дети укрылись за стенами храмов, веря, что предводитель небесного воинства архангел Михаил пошлет своих ангелов и те прикроют их своими небесными щитами. Все, кто был способен носить оружие, равно и те, кто мог оказать посильную помощь защитникам на стенах, поспешили к ним, неся кто кувшин с водой, кто сосуды с кипятком…

Священники в храмах старались воодушевить свою паству. Они призывали возносить горячие молитвы Христу Спасителю, Николаю Угоднику, Богоматери Влахернской, святым Константину и Елене.

— Господь не оставит молящихся, он защитит их, и огненные мечи небесного воинства поразят врагов Христова имени, — убежденно возглашали священнослужители. И надежда на чудо не покидала всех.

Гром битвы проникал сквозь стены храмов, украшенные зеленью и цветами. А она разгоралась все ярче, несмотря на опустившуюся темноту, несмотря на неутихающий дождь. Султан решил взять защитников города измором, зная об их малочисленности и скудном запасе припасов. Он приказал пустить вперед башибузуков.

Это был всякий сброд, приставший к туркам в поисках наживы: среди них находилось множество христиан из стран, покоренных турками. Они прибрели в турецкий стан со своим оружием — кто с ятаганом, кто с луком, кто с копьем, словом, кто с чем. Их не жалели, и потому они приняли на себя первый удар.

За ними стояли султанские каратели с плетьми и палками. Ежели бы отступающие башибузуки смяли карателей, на этот случай их ждали султанские гвардейцы. Им приказано было беспощадно рубить отступавших.

Башибузуки бросались на стены со своими лестницами, в пылу атаки сшибаясь друге другом. Они были отличной мишенью для оборонявшихся. Камни, рушившиеся со стен, поражали сразу нескольких. После двух часов непрерывной и бестолковой атаки султан приказал отступить.

Я старался дать театру античный вид, согласуя его в то же время с современными требованиями… Этот театр был построен для частного, домашнего обихода Ея Величества и двора. Он достаточно просторен для того, чтобы в нем можно было давать самые великолепные спектакли, и при том он нисколько не уступает наиболее известным театрам… На полукруглой форме амфитеатра я остановился по двум причинам. Во-первых, она наиболее удобна в зрительном отношении, а во-вторых, каждый зритель со своего места может видеть всех окружающих… Я старался дать архитектуре театра благородный и строгий характер… Колонны и стены сделаны из фальшивого мрамора. Вместо завитков я поместил в коринфских капителях сценические маски… Я поместил в десяти нишах зрительного зала и просцениума фигуры Аполлона и девяти Муз, а в квадратах над нишами бюсты и медальоны великих современных деятелей театра…

Архитектор Джакомо Кваренги — Екатерине

Имея сведения, что турецкие войска предполагают напасть на лежащие по Бугу наши селения и через Польшу на Овидиополь, вашему превосходительству предписываю о усугублении бдения вашего, имея повсюду военные предосторожности; пограничным постам подтвердить о примечании на турецкую сторону, и по малейшим войск неприятельских движениям быть готову на ополчение.

Потемкин — генерал-майору Голенищеву-Кутузову

После дела, бывшего у флота турецкого с фрегатом и ботом нашим, ничего еще не происходило, но как у них было положено сделать покушение на Кинбурн и Глубокую, то сего теперь и ожидается. Еще у них намерение от Балты через Польшу впасть в границы Екатеринославского наместничества, в преграду чего я полки, входящие ко мне от вашего сиятельства, туда и обращаю…

Я стараюсь всячески закрыть здешнюю землю от Буга… Бежавшие из Очакова на нашу сторону, объявили, что после бывшего сражения с нашими одно их судно, пришед обратно к Очакову, потонуло с пушками, но люди спаслись…

О себе вашему сиятельству имею честь доложить, что я от болезни несколько облегчаюсь, но слаб чрезвычайно.

Потемкин — Румянцеву-Задунайскому

Я не нахожу слов изъяснить, сколь я чувствую и почитаю Вашу важную службу, Александр Васильевич. Я так молю Бога о твоем здоровье, что желаю за тебя сам лутче терпеть, нежели бы ты занемог. Уверьте всех, что я воздам каждому… Я всем то зделаю, что ты захочешь. Прошу тебя для Бога, не щади оказавших себя недостойными…

Потемкин — Суворову

Эрмитажный театр с Божией помощью был окончен. Строили его с прилежанием без малого пять лет. Поторапливались навести последний глянец к возвращению ее императорского величества из достопамятного шествия в южные пределы России.

Государыня осталась довольна. Сверх сметы ничего не издержано. Мягкой своею походкой прошлась в свою ложу, заглянула в залу. Огромная люстра пылала сотнями свечей: подымалась и опускалась на невидимых блоках. Все было видно, все было слышно.

Ее величество сопровождал архитектор Кваренги. Говорил, когда спрашивали, был почтителен и скромен.

— За награждением дело не станет, — протянула государыня несколько в нос своим густым низким, словно бы слегка простуженным, голосом. — Просите и воздано будет.

Маэстро пожал плечами.

— Какова будет ваша милостивая воля, — наконец нашелся он.

— У меня все просят, — сказала Екатерина так же в нос, — все просят без стеснения. Есть во всей империи только один человек, который отказался от милостей, — генерал Суворов. Когда я вознамерилась его наградить, он ответил отказом. Когда же я стала настаивать, он попросил три рубля с четвертаком в уплату за квартиру. Вы второй. Ну да ладно, я сама решу. Орденов вам, чаю, не надобно, а вот денег — их вечно не хватает. Я распоряжусь.

Распорядилась. Выдали из казны десять тысяч рублей да золотую табакерку с портретом императрицы, усыпанным мелкими брильянтиками. Кваренги благодарил покорнейше.

Решено было поставить для открытия сочинение ее величества под названием «Храброй и смелой витязь Ахридеич». Барон Эрнест Ванжура, носивший звание придворного музыканта, сочинил музыку. Александр Васильич Храповицкий потел, сочиняя стихи. В своем потаенном дневнике записал: «Делал и подавал арии для оперы «Ив. Царь» — «Иван Царевич» — таково было первоначальное название комедии, — «приписал арий и хоры для пятаго акта и не спал всю ночь… много моей тут работы».