Язык был звучен, легок и крылат. То был язык боготворимого ею Вольтера, фернейского затворника, язык Дидро, обласканного ею[16], и язык Монтескье, чей «Дух законов» вдохновил ее «Наказ». Он позволял ей, этот язык, выражать самое сокровенное и возвышенное, что куда хуже удавалось на других языках.

Она постоянно совершенствовала свой русский, почитая это своим священным долгом. У нее были хорошие учителя, и благодаря своей переимчивости она достигла многого. Но он все-таки не стал ей родным, как она того хотела со всею страстностью своей натуры.

Она старалась одушевить себя русским духом. Истово молилась, хотя, по правде говоря, в ее истовости было много напускного, шедшего от артистичности. Простаивала литургии, осеняя себя крестным знамением при каждом возгласе священника, но, признаться, все было напоказ.

Что можно было поделать, коли естество ее, естество худородной немецкой принцессы, было непобедимо. Все европейское оставалось ей куда ближе. И тут ничего нельзя было поделать, как ни старайся.

— Нам предстоит долгий путь, господа, — нарушила государыня томительную тишину первых минут, прерываемую лишь скрипом полозьев да конским топотом гвардейского эскорта. — Я предоставляю вам выбор развлечений. Надеюсь, вы будете изобретательны и не предложите первым делом карты.

— Буриме, — сказал Сегюр.

— Истории, случившиеся с каждым из нас. Не исключая вас, ваше величество.

— Принимается, — одобрила Екатерина.

— И все-таки карты, — пропел Кобенцль под общий смех.

— Увы, без карт нам не обойтись, — согласилась Екатерина. — Будем играть по маленькой, как у нас повелось. Однако соли, соли не слышу. Нечто оригинальное и забавное…

— Разбор политики европейских монархий, — промолвил Сегюр и вопросительно поглядел на Екатерину.

— Согласна. Но непременно критический, — согласилась она. — И не исключая присутствующих.

— Браво, ваше величество, — восхитился де Линь и захлопал в ладоши. — Но вам может достаться.

— Вы должны были уже усвоить за все время нашего знакомства, что императрица России не боится критики. И даже, — тут она сделала многозначительную паузу, — даже приветствует ее. Ибо критика — путь к исправлению. А кто из нас без греха? — закончила она со смехом. — Из нас и из вас. Так с чего начнем? Я бы предпочла с вашего предложения, граф Луи. Надобно брать быка за рога.

Граф Сегюр поклонился.

— Я польщен, ваше величество. Однако стоит ли начинать с перца…

— Ха-ха-ха! Браво, граф, — развеселилась Екатерина. — Я и подсыплю перцу вашему кабинету. Начну с короля[17]. Помяните мое слово, он плохо кончит. Ибо весь ушел в развлечения со своим двором. Я не осуждаю его любовь к прекрасным дамам — это, на мой взгляд, естественная прихоть монарха…

Тут Екатерина замолкла и обвела своих собеседников взглядом. Был ли он лукав или испытующ — трудно было сказать. Казалось все-таки, что ее занимала реакция мужчин. Но они оставались невозмутимы, как полагалось дипломатам высокой выучки.

— Да-с, так вот, по сей причине он ослабил бразды, и оппозиция, по сведениям моих конфидентов, слишком уж разошлась. И все большую силу берут туркофилы. Ваши офицеры, мсье Сегюр, помогают туркам вооружаться, строить укрепления и вообще открыто готовят их к войне с нами. Но она худо для них кончится, это говорю вам я со всею ответственностью. И вся эта работа поощряется и Людовиком, и кабинетом, и графом Шуазелем[18] в Константинополе. Хотя, как мне донесли, он больше занят своими учеными занятиями по части археологии. Это правда, граф? — обратилась она к Сегюру.

— Совершеннейшая правда, ваше величество. Тут ваши конфиденты не ошиблись: граф Шуазель-Гуфье помимо своих непосредственных обязанностей посла при Порте Оттоманской прославился исследованиями Троады и мест, воспетых Гомером в «Илиаде» и «Одиссее». Время от времени мы с ним переписываемся…

— Мне это известно, — вставила Екатерина.

— Я не сомневался, — сказал Сегюр. — Вашему величеству известно все, что делается в империи.

— И даже за ее пределами, граф, — лукаво заметила Екатерина. — Прошу иметь это в виду и не устраивать заговоров против меня.

— Да кто же осмелится на такое против Северной Минервы[19], — заговорил принц де Линь. — Для этого нужно обладать необычайной смелостью и столь же высоким положением.

— Представьте себе, принц, что таковые имеются. Притом в моем собственном гнезде. Но мы вступаем на слишком опасную и болезненную стезю, — торопливо закончила Екатерина. — Впрочем, я уверена, что это не составляет для вас тайны, господа. А потому я бы просила вас переменить тему.

— Вы же сами ступили на нее, ваше величество, — сказал дотоле молчавший Кобенцль. — Мы всего лишь подголоски. И в данное время даже как бы ваши подданные.

— Согласна.

— Скажите, ваше величество, сколь серьезны ваши планы относительно Турции? Надеюсь, они не составляют секрета, ибо ваш Греческий проект, детище князя Потемкина, стал повсюду в Европе, да и в самой Турции, притчей во языцех, — спросил Сегюр.

— Нет, господа, я не делаю секрета из нашего плана. Но один Господь знает, когда он будет осуществлен. Замечу, что в его осуществлении должны быть заинтересованы все цивилизованные народы Европы, дабы остановить движение варваров на Запад. Слава Богу, мы стали плотиной на пути османов. И даже, как вы знаете, потеснили их с исконно славянских земель. Знаете вы, что единоверные народы — болгары, греки, сербы, молдаване, валахи и другие — лишены своей государственности, порабощены. А теперь я хотела бы узнать от вас ответ, господин Сегюр-паша…

— Сегюр-бей, — хохотнул де Линь.

— Сегюр-бей, точнее, Сегюр-эфенди, — продолжала Екатерина, — справедливо ли это с точки зрения исторической перспективы?

— Я не знаток исторической перспективы, ваше величество, — смиренно отвечал Сегюр. — Пусть о ней порассуждает граф Кобенцль — она ближе к его интересам и империи, которую он представляет.

Кобенцль глубокомысленно насупил брови. Ему было что сказать по поводу исторической перспективы. Турки пядь за пядью, верста за верстой отхватывали имперские земли. Так было во времена минувшие. Османская хватка ослабла, как ослабла и сама империя османов, и австрийцы стали подумывать о реванше.

— Наш император, и это ни для кого не является секретом, полностью разделяет взгляды вашего величества, — заговорил Кобенцль. — Мы отнюдь не против вашего Греческого проекта, да…

Тут он сделал паузу, очевидно решая, стоит ли продолжать, не будет ли преждевременным то, что он скажет. Но, рассудив, что в этом интимном кружке всем все известно, продолжил:

— Более того, сколько мне известно, император Иосиф согласен принять в нем участие. И отнюдь не платоническое.

— О, наш император вполне плотояден, — съязвил де Линь. — Он не вегетарианец.

— Трапезу предположено вести за общим столом, не правда ли, ваше величество? — подхватил Сегюр.

— Как хотите, господа, но это не предмет для иронии и шуток. — Екатерина сделала вид, что сердится. — Я, признаться, полагаю сей проект делом всей моей жизни. А тем более князь Потемкин, его автор и вдохновенный исполнитель. Ведь все, что ныне сотворяется его энергией на вновь приобретенных землях России, так сказать, прелюдия к упомянутому проекту. Надо прочно стать на ноги на этих землях, а более всего в Тавриде, чтобы шагнуть дальше. Уверена, то, что вы увидите на юге империи, заставит вас говорить иначе.

— А что вы, ваше величество, полагаете под выражением «прочно стать на ноги»? — полюбопытствовал де Линь.

— О, это долгий разговор. Эти пустынные земли ждут своих возделывателей и преобразователей. Мы призвали единоверцев со всех концов света. На наш призыв первыми откликнулись сербы и греки. И уже целая область носит название Новой Сербии. Будет у нас и Новая Греция, и Новая Болгария, и Новая Молдавия, и Новая Валахия…