— Ну, князь, порадовал ты меня, — обратилась к Потемкину Екатерина. — Неужто и далее так будет?

— Верь мне, матушка-государыня, далее будет лучше, — убежденно отвечал светлейший. — Там все обновлено и украшено в твою честь.

— Куда уж лучше. Кременчуг меня покорил. Жаль, что я его не знала — обосновалась бы тут. Киев что-то мне опостылел.

— Киев был зимний, а Кременчуг весенний, — резонно заметил Потемкин. — Зимой-то и тут все было оголено да неприглядно.

— Может быть, — нехотя согласилась Екатерина.

Все благоприятствовало плаванию. И даже когда галеру государыни ненароком притерло к берегу и все содрогнулось от толчка, происшествие это не омрачило настроения.

Храповицкий по долгу службы занес его на страницы путевого журнала, который каждодневно предъявлялся Екатерине. Прочитав эту запись, государыня велела вычернить ее, заметив при этом:

— Для того, чтобы не вышло пустых разглашений и толков. Люди горазды все истолковывать по-своему, в худую сторону. А нам это не надобно.

Наконец показался Екатеринослав, кому светлейший пророчил участь столицы всей Южной России. Втайне он полагал, что со временем сюда, в эти благословенные полуденные края, переместится и столица государства Российского, и хотел тому способствовать при жизни. Екатеринослав был его любимым детищем, хотя иной раз он склонялся в сторону Севастополя.

Было все то же, что и в Кременчуге: пальба из пушек, музыка и прочее шумство. На широкой набережной выстроился почетный караул, толпы обывателей подпирали его.

— Опять то же самое, — поморщилась Екатерина. — Я уж стала уставать от таковых сборищ, — обратилась она к Потемкину. — Ты бы, князь, поумерил восторги-то.

— Неможно, великая наша повелительница, — отвечал он торжественно. — Ибо народ стремится выразить свою любовь к тебе и свои верноподданные чувства. А этого никак не запретишь и не умеришь.

— Чай, из твоих рук все эти чувства пущены, — скептически заметила она. — Ну, давай показывай все тутошние чудеса.

Все чудеса не поспели. Все лихорадочно строилось. И как ни торопил светлейший, как ни давил на губернатора и подрядчиков, слишком грандиозно все было задумано, сил недоставало всю эту грандиозность воплотить.

Светлейший водил и показывал, где что будет. Где заложена музыкальная академия, где будет университет, где — духовная семинария, которую впоследствии преобразуют в академию…

— Эк, размахнулся, Григорий Александрович, — развеселилась Екатерина. — Покамест вижу я развороченную землю да великое множество камня, равно и столпотворение людское.

— Эх, государыня-мать, если Господь сподобит привести нас с тобою чрез десять лет, тут великий город встанет в твою честь и славу. А в возглавии его — собор кафедральный на аршинчик выше римского собора Святого Петра. Мне уж Иван Егорович Старов[41] проект его сочинил. Вот изволь взглянуть.

На большом листе, который по-щучьему велению тотчас поднесли пред очи государыни, был изображен в красках величественный храм, и в самом деле несколько напоминавший собор Святого Петра. Такой же парадный вход, наподобие греческих пропилей, величественная колоннада, пятиглавие с высоченным куполом центральной главы…

— Да, хорош, — одобрила Екатерина. — Сколь материалу, однако же, надобно.

— Будем живы, будет и материал, — отозвался Потемкин. — Сказывают, здесь крупное месторождение гранита есть. Розового. Мне образец доставили. И храм подымут розовый. Сделай милость, государыня-мать, положь первый камень в основание собора. И удостой своею особой освящение сего места.

Мигом доставили походную церковь. Архиепископ Арсений с причетом стал обходить размеченную площадь будущего собора. В руках его была кропительница. Он передал ее дьякону, бормоча слова молитвы.

Удивительное дело: стоило процессии сановных особ во главе с государыней остановиться для торжества закладки и освящения, как туг же стала все прибывать и тесниться толпа народу. Она все росла и росла, так что пришлось вызвать солдат, дабы не случилось чего-нибудь беспорядочного.

Порядок был наведен: любопытствующие обыватели оттеснены. Архиепископ Амвросий, смешавшийся было, дал знак притчу и возобновил хождение и кадение. Сосуд со святой водою был на время отставлен. Владыка поторопился из-за грянувшего бесчиния. Теперь он повел обряд освящения по всей форме, с полным благолепием.

Протодьякон возгласил громогласно:

— Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков!

— Аминь! — нестройно отозвались все.

— Господи Боже наш, изволивый и на сем камени создатися тебе церкви, сам твоя от твоих тебе приносящих, — начал Амвросий, — на воздвижение иже к твоему славословию созидаемого храма, множеством твоих небесных благ воздаждь, и делающия укрепи невредимы… и совершен покажи дом твой, яко да и в нем всехвальными песньми и славословеньми воспеваем тя истинного Бога нашего.

С этими словами владыка наклонился, взял один из камней размером поменее, начертал на нем знак креста и, опустив его на свое место, возгласил:

— Основа и вышний Бог посреде его…

— Крест, крест давай, — прошипел дьякон. Причетник торопливо поднес резной дубовый крест и с поклоном передал его Амвросию. Ямка для водружения его была загодя выкопана, и преосвященному оставалось только водрузить его на свое место, где со временем поднимется святая трапеза.

Екатерина осеняла себя крестным знамением с такой истовостью, которой никто от нее не ожидал. Вид у нее был смиренный, ибо знала: тысячи глаз следят за каждым ее движением. И каждое ее движение будет обсуждаться многоустой молвой.

Потемкин, стоявший сразу же за нею и как бы оберегавший государыню своим мощным торсом, вертел головою вкруговую, словно выискивая святотатцев, нарушителей благолепия, и вид у него был скорее рассеянный, нежели богомольный.

— Господи Боже Вседержителю, — продолжал Амвросий, — преобразивший жезл Моисеев в честный и животворящий крест возлюбленного Сына Твоего… благослови и очисти место сие, силою и действом честного и животворящего креста, во отгнание демонов и всякого сопротивного, сохраняй и место, и дом сей, и живущих здесь…

Потемкин довольно бесцеремонно подтолкнул государыню, и та, уже посвященная в ритуал, который нарушить было нельзя, вышла вперед, а он, словно телохранитель, за нею. Амвросий тем временем шел к ней с крестом, который, как казалось, был не особенно тяжел. На нем было начертано: «Освятися жертвенник Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа во храме престольного града Екатеринослава при державе Благочестивейшей, Самодержавнейшей, великой государыни нашей императрицы Екатерины Алексеевны, при наследнике ее благоверном государе, цесаревиче и великом князе Павле Петровиче, при наследниках его великих князьях Александре и Константине Павловичах…»

Екатерина, а затем и Потемкин приложились к кресту. За ними последовали придворные — череда была длинной.

Плотная толпа, оттесненная гвардейцами на пристойное расстояние, колыхалась и глухо гудела. Преосвященный водрузил крест на место, обошел, кадя и кропя, площадь будущего храма и его престол. Он что-то бормотал себе под нос — то были слова чина освящения. Затем повернулся в сторону секунд-майора, командовавшего солдатами, махнул рукой и крикнул: «Пущай!»

Толпа хлынула ко кресту. Каждый обыватель жаждал коснуться губами места, к которому приложилась государыня, светлейший и приближенные особы.

Началась свалка. Солдаты оттаскивали наиболее ретивых. Потом по приказанию начальника образовали коридор, и воцарилась некоторая чинность.

— Довольна ли ты, государыня-мать? — обратился к ней Потемкин, когда их оставили вдвоем.

— Премного довольная, Гриша.

— Отселе российское воинство пойдет на Царьград. Здесь будет главный штаб, сюда переместится все управление войском. Одно слово — Е-ка-те-ри-но-слав! — по слогам произнес Потемкин. — Ближе будем к турку, нежели Петербург, даже первопрестольная. Важно все загодя приблизить: магазейны, казармы, лагеря для полков.