Французский посол Шуазель-Гуфье, энергичный тридцатипятилетний дипломат, получив очередное письмо своего петербургского приятеля графа Сегюра с известиями о нарастающем военном могуществе России, немедля отправился к великому везиру.

В письме шла речь о Греческом проекте князя Потемкина, осуществление которого подвигалось к своему зениту. Это было далеко не первое письмо из Петербурга. Впрочем, об этом же уведомлял графа и его патрон из Парижа.

Граф Шуазель, сказать по правде, был не слишком озабочен своими дипломатическими обязанностями. Он не скрывал своего скептицизма: Турецкая империя представлялась ему колоссом на глиняных ногах, которому суждено рано или поздно рухнуть. У него было увлечение, которому он предавался со всею страстью французского аристократа, — археология. Турки утвердили свое владычество на земле, воспетой великим Гомером. Она скрывала в себе сокровища Древней Эллады. Где-то была погребена и прославленная Троя. Как только выдавалось хоть немного свободного времени, граф отправлялся на раскопки. Ему мерещились сокровища царя Менелая, он надеялся найти могилы Гектора и Патрокла.

«Опять эти русские, — бормотал он. — Царица демонстративно едет в Крым, то есть наступает на любимую мозоль турок, а эти дикари молчат. Я заставлю их потрясти оружием. Нужен язык угроз, а не примирения, но ни султан, ни его министры этого, кажется, не понимают. Русские принимают такую позицию за трусость. Я приведу турок в движение, а затем вернусь к своим любимым занятиям».

В Порте приняли графа с поклонами, как представителя дружественной, можно даже сказать, союзной державы.

— Ваше превосходительство, — обратился Шуазель к великому везиру, — надеюсь, вам известны последние события в России. Я полагаю, что это политическая и военная демонстрация, которую организовал князь Потемкин с благословения своей государыни. Вот, мол, апофеоз нашего торжества: царица катит в Крым, она царственной ногой ступает по земле, захваченной у турок. И турки молчат. Они смирились с позором поражения; Крым отобран у них без единого выстрела. А дальше… — Шуазель набрал воздуха в грудь, — они уже не скрывают своего плана отвоевать Константинополь, столицу великой империи, — выпалил он, — отбросить вас в Малую Азию! И вы молчите, демонстрируя миру вашу слабость.

Великий везир в самом деле молчал, разглаживая пятерней седую бороду. Грозить? Но русские показали, что они не боятся угроз. Объявить войну? Но в империи нет ни сил, ни денег. Армия? Какая армия? Янычары стали опасны для самого строя. Чуть что — и они опрокидывают котлы и барабанят по ним в знак своего недовольства. Это уже не военные — это каста торговцев и дельцов, преимущественно темных.

Но граф прав: надо что-то предпринимать. Что? Демарши. Придется прибегнуть к угрозам. Имамы должны возбудить народ против русских. Это-де главные враги правоверных, они-де хотят пойти походом на нашу столицу, разрушить наши мечети…

Тут ход его мыслей прервался. Ведь большинство мечетей — бывшие христианские храмы. Нет, о разрушении мечетей надо умолчать. Они обратят сынов Аллаха в своих рабов, обесчестят их женщин, а детей обратят в свою веру…

Быть может, стоит даже, хоть это представлялось ему крайностью, ибо он был человек умеренных взглядов, провозгласить джихад — священную войну против русских.

Продолжая разглаживать свою бороду, он сказал графу:

— Вы правы, вы более чем правы, Шуазель-эфенди, наше молчание исчерпано. Царица принимает его за слабость. Мы примем меры, решительные меры. Я сегодня же вызову посла и заставлю его отвечать…

Он все более распалялся. Шуазель остановил его вопросом:

— А что думает его величество султан?

— А-а-а… — И везир махнул рукой, но тотчас же осекся. И, понизив голос, хотя они были одни, сказал: — Солнце Вселенной закатывается. Он впал в детство и проводит время за играми с евнухами. Но прошу вас… — И он приложил палец к губам. — Даже в донесениях своему правительству избегайте резких выражений. То, что я вам доверил, тайна, великая тайна, ничьи уста, кроме наших, не должны коснуться ее. Обещайте мне.

Граф молча поклонился.

— Скажите, ваше превосходительство, если вы мне доверяете столь великую тайну, кто может унаследовать престол?

— Есть претенденты, есть, но о них говорят шепотом. Считайте же, что шепнул вам: скорей всего, новым султаном станет принц Селим, ибо он способней и разумней других принцев. Но все будет решено там. — И он простер руку ввысь, как бы давая понять, что потребуется соизволение Аллаха.

Шуазелю, однако, было хорошо известно, как переменяется власть в султанском дворце. Как правило, путем заранее тщательно подготовленного дворцового переворота. Порою при этом льется кровь. Но всегда это интриги, противостояние, удаление или казнь придворных, подкуп, подкуп и еще раз подкуп. Власть достигается за деньги, потому что сама власть — источник великих денег.

«Завел я везира, — решил он, откланиваясь. — Теперь он в свою очередь заведет своих чиновников и духовных. А я приготовлю донесение его величеству королю Людовику о предполагаемом кандидате на престол и о закате Абдул-Хамида».

Проводив посла, великий везир-садразам вызвал кяхью — правую руку — Фазил-пашу. Он рассказал ему о визите посла Франции и о его угрозах: он так и сказал — угрозах.

Кяхья был человек начитанный и испытанный в трудностях. Он протянул руку к Корану, лежавшему на мимбаре, и тотчас нашел нужное место:

— Вот что говорит великая книга нам, правоверным: «О те, которые уверовали! Когда вы встретите тех, кто не веровал, движущимися навстречу, не обращайте к ним спину. Тех же, кто обратится к ним спиною, если не для того, чтобы присоединиться к отряду или вступить в битву, ждет гнев Аллаха. Убежище для него — геенна». Русские грозят нам, мы должны ответить им тем же.

— Но Аллах любит терпеливых — тебе это известно, — возразил садразам. — Об этом сказано и в великой книге.

— Катала хатта кутила, — проговорил кяхья по-арабски. — Он сражался, пока его не постигла смерть. Таков закон ислама. Иногда побеждают и в словесных сражениях.

— Вот-вот, — оживился садразам. — Прежде всего мы должны попытаться достичь успеха на этом пути.

— Я всецело согласен с тобой, о почтеннейший. Умеренность прежде всего, ибо она — прибежище благоразумных. Будем же умеренны во всех наших шагах и посмотрим, к чему это приведет.

— Я все-таки представлю султану наше мнение. — Садразам развел руками, как бы говоря: положение обязывает.

— Вряд ли это что-нибудь изменит, — заметил кяхья. — Увидишь, он согласится.

— Я обязан…

— Его надменность не знает удержу. Советую тебе прежде вызвать придворного астролога и хранителя султанской чалмы — он ценит их мнение особо.

— Да, начальника черных евнухов, стража султанского соловья и хранителя султанской шубы, — саркастически подхватил великий везир. — Чтобы это дошло до ушей султана, и мне отрубили голову. Нет уж. Достаточно главного астролога: он осторожен и неболтлив. Я ему доверяю — не раз держал с ним совет, и всегда это оставалось между нами.

— Что ж, раз так, обрати свой взор к звездам и светилам, — улыбнулся кяхья, — да просветят они тебя и да напутствуют.

Главный астролог Хаджи Мустафа-эфенди почитался всеми во дворце как податель мудрых советов, подсказанных ему свыше. Это был человек небольшого росточка, почти карлик, с бородою, доходившей ему до пояса, которую он красил хной, с морщинистым лицом и маленькими зоркими глазками, буравившими собеседника.

Он охотно откликнулся на просьбу великого везира, и они расположились в его покоях. На небольшом столике перед ними дымились чашечки черного кофе, лежали сласти.

— Ты позвал меня в благоприятную пору: Сатурн вошел в свою высшую фазу, а звезда аль Тахрир приблизилась к нему на одно деление. Я наблюдал движение звезд, оно благоприятно для твоих замыслов…

Главный астролог был человек наблюдательный и любопытный до чрезвычайности. Он часто зазывал к себе иностранных послов с единственной целью разговорить их, выведать намерения их государей и их собственные. Так мало-помалу воссоздавалась картина возможных противостояний и возмущений.